Реальность сердца (СИ) - Апраксина Татьяна. Страница 3

— Молодой господин, вы еще спросите, спать вам на кровати или на полу в кухне.

— Я имел в виду, — вздохнул в очередной раз неверно понятый Саннио, — уместно ли это будет ввиду отсутствия дяди…

— Ввиду войны, — хмыкнул Бернар. — Мы траур еще не объявили, кажется.

— Зато писем не получаем…

— Ну да, отправьте их с королевским гонцом, — у Кадоля определенно было язвительное настроение. — Потом гадайте, к кому приедут.

— У королевских гонцов получается доставлять доклады за десять-двенадцать дней, а у наших — нет?

— Я отправляю письма каждый первый день седмицы.

— И мы не получили ни одного ответа. А новости узнаем от герольдов на площадях! А хоть один гонец вернулся?

— Нет, — покачал головой Кадоль.

— Вы считаете, что это вполне естественно?

— Считаю, молодой господин. Потому как лучше вас знаю любовь господина герцога к переписке. Гонцов же он приставил к делу, уверен.

— Ну, надеюсь, что дело в этом… — Саннио помнил, конечно, как осенью в Сауре ждал обещанного письма, а вместо этого приехал собственнолично дядя; должно быть, у него не нашлось и десятка минут на записку.

— Так кого вы хотели пригласить в гости? — Капитан не любил разговоров в духе «если да кабы».

— Господина Кесслера. Бернар еще раз смерил Саннио острым взглядом, но на этот раз наследник не догадался, о чем тот думает. Впрочем, ни малейшего неодобрения в этом взгляде точно не читалось. Капитан вполне благосклонно относился к бруленцу, который был вхож в дом герцога Алларэ.

— Вы будете принимать его в своем кабинете или в гостиной второго этажа?

— В кабинете. — Уж если дядя так поступает со своими гостями, то почему бы и Саннио не последовать его примеру? Тем более что приятель недолюбливает церемонии, о чем много раз говорил. Из распахнутого настежь окна в комнату лился теплый желтоватый свет. Лето окончательно вошло в свои права: вызолотило столицу с ее белыми стенами и светлыми мостовыми, коснулось и обстановки в комнате. На темные панели, которыми были обшиты стены, словно брызнули расплавленным золотом. Летний свет заново расшил гобелены золотой же нитью. Белые подушки на диване будто испачкались в пыльце одуванчиков, которые слуги с тихой бранью выдирали из цветника перед домом, но упрямые сорняки все росли и росли, впитывая небесную желтизну.

— У тебя уютно, — оглядываясь, сказал Сорен. На «ты» они, почти ровесники, перешли еще в первый час знакомства. — Очень так… традиционно и удобно.

— А еще у нас отличное вино, — подмигнул Саннио. Общаться с молодыми людьми из высшего общества Собры оказалось ничуть не сложнее, чем со сверстниками из школы секретарей. Среди них были умные и глупые, заносчивые и вежливые, но они не отличались ничем особенным от своих ровесников намного ниже по положению. Незримая стена, отделявшая Саннио от благородных людей, существовала только в его воображении. Может быть, те, кто хотел бы поддразнить бывшего секретаря, попросту опасались связываться с его дядей, а может, это и впрямь никого не волновало. По крайней мере, Сорена Кесслера не волновало точно. Саннио однажды проговорился, что из-за обстоятельств своего возвышения чувствует себя неловко, на что бруленец расхохотался и ответил, что после короля Адалиона это попросту глупо. Правивший лет двести назад король был сыном какой-то пастушки, но из троих своих отпрысков отец выбрал наследником именно его.

— Ты — четвертый в очереди на престол, и какая разница, где ты провел начало жизни? — добавил он. — Да хоть в тамерском рабстве. Золотая кровь есть золотая кровь.

— Мать и Воин, какой престол?! — услышав сие, Саннио едва не подавился яблоком.

— Королевский, — приятель похлопал юношу по спине. — Считай сам: два принца, твой дядя и ты.

— Я каждый день буду молиться за здравие короля, принцев и дяди, — вполне серьезно пообещал Саннио. После первой бутылки вина Сорен вдруг вспомнил ту шуточную беседу во время прогулки. Прошла почти девятина, но разговор почему-то запомнился обоим, хоть с того весеннего дня и случилось очень многое. В усмирении беспорядков Кесслер не участвовал, о чем невероятно жалел и сознавался в том, что завидует приятелю. Его же очень не вовремя пригласили в гости в поместье Леруа, вассалов Алларэ. Вернулся бруленец, когда все уже кончилось, а герцог Реми был арестован.

— Ты все еще не хочешь занять престол? — спросил Сорен, щуря зеленущие глаза, почти как у его кумира, если того хорошенько разозлить.

— С ума сошел?

— А что? Ты бы мог сделать много полезного. Например…

— Например, мой дядя оторвал бы нам обоим головы за такие беседы, — взмахнул рукой Саннио. — По крайней мере, мне.

— Это тебе. А мне подсыплет чего-нибудь от болтливости.

— Мускатника я тебе и сам подсыплю, — усмехнулся юноша, прошедший полный курс обучения у королевского предсказателя. — Десяток орехов — и будешь молчать, как рыба.

— Страшный ты человек, Алессандр… — вздохнул бруленец. — А вот скажи-ка мне, что такого можно подлить человеку в ужин, чтобы он заснул? Чтоб надолго?

— Млечный сок, — не задумываясь, ответил Саннио.

— А не заметно будет?

— Да нет, если в вино — точно не бу… — наследник опустил на стол свой бокал и пристально уставился на приятеля. — Ты что затеваешь?!

— Я просто интересуюсь… — Сорен смотрел в потолок и беспечно раскачивался на стуле, но все эти ужимки хозяина не обманули. Бруленец что-то задумал. — Да просто так… Саннио внимательно посмотрел на Кесслера. Черные с медным отливом волосы до лопаток, черно-лиловый костюм, изящно облегающий фигуру. Тонкие губы сложены в невиннейшую из улыбок. Только из глаз смотрит целая куча демонов — от младших, типа злоязычия и непокорности, до старших: гордыни и гнева. Столичные знакомые утверждали, что Кесслер и младший Гоэллон похожи, как родные братья. Беспардонно врали. Если издалека их еще можно было перепутать — среднего роста, стройные, темноволосые, белокожие — то достаточно было посмотреть в глаза одному и другому, чтобы навсегда усвоить разницу. В приятеле полыхало то пламя, которым на фресках окружали фигуру Противостоящего, Саннио же этого был начисто лишен; по крайней мере, ему так казалось.

— Ну и как ты собираешься подлить что-то в ужин всем в Шенноре? Приятель вздрогнул. Он перестал раскачиваться на стуле, потом встал и оперся на его спинку, чуть склонил голову. Темные пряди скрывали половину лица, но и по второй можно было разобрать, что у бруленца на уме. Удивлен, даже испуган.

Саннио впервые подумал, что ему повезло: подобное отношение подстерегало каждого предсказателя. Почтенное занятие, одно из немногих, которые мог позволить себе и благородный человек, приносило не только уважение, но и страх. Мало кому понравится чувствовать себя открытой книгой, в которой посторонний беспардонно читает. Хорошо, что судьба сложилась иначе.

— Ты похож на своего дядю, — сказал Сорен; на сей раз комплиментом это не прозвучало.

— Дядя считает, что я похож на свою мать. А ты думаешь, что похож на герцога Реми? Что ты его ужасно обрадуешь, если будешь сидеть в соседней камере? — Саннио тоже рассердился: единственный друг во всей столице — и собирается вытворить чудовищную глупость.

— А ты, конечно, можешь теперь говорить за герцога Алларэ! Ты его теперь лучше знаешь, да?

— Я его совсем плохо знаю, — Саннио не стал вступать в пререкания с разбушевавшимся приятелем. — Знаешь, нам некогда было разговаривать. Совсем. Но он же к тебе хорошо относится, так что, ему будет приятно узнать, что ты натворил? А что подумает король? На герцога Алларэ и так возвели напраслину, а тут еще ты попадешься, с маковой настойкой! Никто не поверит уже, что ты сам все придумал, а не был сообщником.

— Я не попадусь.

— Попадешься.

— Не попадусь!

Саннио вздохнул, опять посмотрел на приятеля, так и стоявшего у спинки стула. У Кесслера отчетливо дрожали руки, и как он ни стискивал спинку, скрыть это не мог. Дрожь от пальцев уходила в запястья, прикрытые манжетами рубашки. Плотное кремовое кружево трепетало, словно от сквозняка, вот только из распахнутого окна не доносилось ни дуновения ветерка. Вечерний воздух казался плотным, как стекло. Вдалеке, за Фонтанной площадью, тревожно брехала собака, уже не первую минуту.