Странные приключения Ионы Шекета. Часть 4 - Амнуэль Павел (Песах) Рафаэлович. Страница 25
— Ах! — одновременно воскликнули Ромино и Этта, когда Тибл буквально на их глазах переломился пополам и скончался с рычанием, побудившим остальных капульков к немедленным агрессивным действиям.
Четверо спутников Ромино, естественно, в долгу не остались. Кустарникам трудно бороться на равных с высокими стройными деревьями — тем более, что хозяевам было куда легче, чем пришельцам, заново укореняться в рыхлой почве после каждого успешного удара кроной по стеблям. Эта батальная сцена описана в моем романе с предельным реализмом и даже, я бы сказал, с натуралистическими подробностями. Оторванные ветки монтов падали на землю и пытались пустить корни, но капульки пускали ядовитые для противника соки, и вот уже пал первый монт, куст его почернел и растекся, будто желе на тарелке. Вот уже и второй монт отдал жизнь за Ромино, третий тоже недолго держался против наступавшего неприятеля, а потом подошла очередь Мерукаца, и он скончался под ударами, проклиная всех монтов и капульков скопом.
Не прошло и получаса, как от четверых монтов не осталось даже посмертного желе — все впитала в себя плодородная почва. Для Ромино же с Эттой время остановилось — полчаса для них стали вечностью и мгновением, всей их жизнью и кратким мигом. Семя будущего монтокапулька вызревало в световом луче взглядов, и был у капульков только один способ прервать этот живородящий процесс. Ну что бы им именно тогда остановиться, подумать хорошенько своими ветвистыми головами! Для чего живет на планете разумный капульк? Не для того разве, чтобы расти над собой, создавать себя-нового из себя-старого? Разве не в эпосе капульков сказано было: «И посади Семя»?
Да, конечно, но я, как автор, не готов осудить своих персонажей-капульков за то, что они так и не поняли в тот момент, какое именно семя намерены уничтожить. Истина обычно осознается тогда, когда в этом уже нет нужды. Гениальные прозрения и откровения становятся достоянием не современников, а потомков. Герои, изменившие мир, погибают в безвестности, и примеров тому не счесть.
Я уверен, что когда-нибудь на Вороне-9 поставят Ромино и Этте памятник, как в земном городе поставили памятник никогда не существовавшим шекспировским героям, не имевшим — теперь вы в этом убедились сами — к моим персонажам ни малейшего отношения. Будучи писателем-реалистом, а не каким-нибудь сочинителем благополучных житейских историй, я вынужден был в финале своего романа описать то, что произошло в действительности на далекой планете Ворона-9. Совместными усилиями лесу капульков удалось оттащить от Ромино влюбленную в него Этту. Более того, капульки, поднатужившись, буквально выдернули Ромино из почвы, и луч его взгляда сразу потерял свою жизненную энергетику. Ветви съежились, корни вытянулись, листья опали.
Ромино умер, и зачатое им семя будущего монтокапулька умерло вместе с ним.
— Ах, — сказала потрясенная Этта, увидев, как тело ее возлюбленного превращается в грязное и смрадное желе. — Любовь моя, мне без тебя нет жизни!
И с этими словами Этта сама погасила луч своего взгляда, расслабила корневую систему и замерла навеки, как это происходит обычно с капульками, лишенными жизненных соков почвы. Так она и стоит на невысоком плато неподалеку от нового космопорта Вороны-9.
А новая раса монтокапульков не возникла до сих пор.
Печальная и возвышенная история.
Вот и скажите, что общего у моего романа с мало кому, кроме критиков, известным сюжетом Вильяма, сами понимаете, Шекспира! Ничего. Тем более, что английский драматург наверняка, в отличие от меня, не бывал на Вороне-9 и не видел своими глазами тонкое, окаменевшее от горя деревце.
После того, как критики обвинили меня чуть ли не в плагиате, я твердо решил: бросаю литературную деятельность, поскольку она приносит мне одни неприятности. Да, я так решил, но не удержался и все-таки создал свою лебединую песню — веселую и полную оптимизма.
ВАНЗИРСКИЕ ХОХОТУШКИ
Критики, конечно, существа недостойные, но, если говорить совсем честно, то вовсе не из-за их глупых нападок я перестал сочинять романы. Когда в человеке горит внутренний огонь, никакой критик не способен загасить своим ведром помоев это пламя. Но если огонь погас…
Так вот, во мне погас огонь сочинительства. Бывало уже такое: понимаешь, что заканчивается определенный этап жизни, исчерпана некая миссия, пора приниматься за другое дело. Так я в свое время оставил службу в зман-патруле, в галактической разведке, в Институте безумных изобретений… Отовсюду я уходил без сожаления, потому что видел перед собой новые перспективы, новые пути, новые возможности.
Но как уйти от себя? Ведь сочинительство — не служба, не работа по найму. Сочинительство — зов души, и если душа ни к чему больше не влечет своего хозяина, то о каких возможностях, путях и перспективах можно говорить всерьез? В таком настроении я сидел как-то наедине с компьютером и размышлял о бренности славы.
— Послушай, — неожиданно заявил компьютер, всегда лучше меня знавший, что мне необходимо в данный момент, — Судьбу писателя определяет его последнее произведение. Ты решил оставить творчество, когда написал трагедию. Потому тебе в голову и лезут мрачные мысли. Сделай милость, создай еще одно — действительно последнее — нетленное произведение словесности. Напиши комический роман. Потом можешь навсегда забыть о сочинительстве, если уж тебе так приспичило.
— Комический роман… — пробормотал я. — Что может быть комичного в нашей непутевой Вселенной?
— Да ты же сам заставил меня запомнить сто семьдесят восемь пикантных случаев из твоей жизни! — возмутился компьютер. — Вот номер первый: ты лежишь в постели с Далией, и вдруг открывается дверь…
— Ничего смешного, — хмуро отрезал я. — Юмор для бегемотов.
— Раньше ты считал иначе, — заметил компьютер. — Хорошо, вот случай второй: сажаешь ты звездолет на планете Орамон-7 и видишь…
— Не напоминай мне ту кошмарную историю! — нервно воскликнул я. — Смешной она мне тогда показалась только потому, что в болоте собственных снов утонул не я, а бедняга Жорбиневнерус Восемнадцатый. Хорошо смеется не тот, кто смеется последним, а тот, кто смеется, глядя на ситуацию со стороны. А когда сам находишься в шкуре…
— Хорошо-хорошо, — прервал меня компьютер. — Вот тебе случай восемьдесят восьмой: операция под кодовым названием «Женщины Ванзиры». Речь там…
— Помню! — воскликнул я. — Вот действительно любопытная история. Ну-ка, открой мне новый файл и назови его «Ванзирские хохотушки».
Компьютер так и сделал — по-моему, он при этом еще и микрочипы протирал от удовольствия: вот ведь, заставил-таки хозяина взяться за новое произведение!
— Имей в виду, — сказал я, чтобы сбить с паршивца спесь, — чтобы это было в последний раз. Все файлы из группы «Пикантные случаи» сотри из своей памяти к чертовой матери!
— Сделано, — тут же с готовностью сообщил этот разумный и потому готовый на всяческие подвохи аппарат.
Я сразу понял, конечно, что не уничтожил он этот файл, а переписал в закрома своей необъятной долговременной памяти, и когда-нибудь непременно напомнит мне о том, что именно я воскликнул, когда лежал в постели с моей женой Далией и вдруг открылась дверь…
Ну да ладно. Компьютер, как нянька: спорить бесполезно, слушаться бессмысленно. Но разве не самые бессмысленные поступки порой определяют жизнь на долгие годы?
«Ванзирские хохотушки», мое последнее (надеюсь! ) литературное произведение — истинный случай, имевший место на планете Ванзира-9. Должен вам сказать, что ванзирцы — народ суровый и к юмору не склонный. Такими их создала природа. Хотел бы я посмотреть на ваше чувство юмора, если бы вы весили полторы тонны, имели десять конечностей, расположенных в самых неожиданных частях тела, и питались песчаными дюнами, поскольку иной пищи ваш организм не принимал бы ни при каких обстоятельствах!
Все началось с того, что известный на Ванзире-9 толстяк по имени Фластов решил поправить свои финансовые дела удачной женитьбой. Если масса среднего ванзирского мужчины близка к полутора тоннам, то Фластов весил не меньше трех и очень этим гордился. Женщины его обожали. То есть, это он так считал и был уверен, что не ошибается в своей оценке женской натуры. Ибо что самое главное в мужчине? Вес, естественно, — политический вес, например, или деловой, и уж тем более самый настоящий, физический вес, измеряемый в тоннах. В последнем у Фластова не было равных.