Антикиллер - Корецкий Данил Аркадьевич. Страница 22
– Дверь лучше бы железную поставить, – посоветовал он. – Ну ничего, запритесь на все замки, если что – звоните. Не будут же они дверь ломать! Наши быстро приедут... – И попрощался: – До завтра без меня не выходите... Пинтос с друзьями все это отследил.
– Подождем часок, чтоб меньше ходили, и возьмем сучонку за сиськи... Они собирались именно взломать дверь и приготовили для этой цели лом
и кувалду. А кого бояться? Вывалили колоду, стащили сучку в машину, и ищи-свищи!
Татьяна наскоро перекусила, нырнула в ванную и после душа принялась простирывать трусики с бюстгальтером. Вода льется, телевизор шумит – ничего не слышно. Дверь на два замка, телефон под рукой – все как научили!
А по лестнице поднимается Пинтос с кувалдой на длинной ручке, следом Слон с ломом, последним Голяк электрошокер баюкает.
Татьяна достирала, отжала, развесила бельишко, собралась к телевизору на очередную серию, тут чайник засвистел. Побежала на кухню.
– Спорим, я ее без лома двумя ударами высажу, – предложил Пинтос.
– Давай, – согласился Слон. – На кабак.
Выключила Таня чайник, заварку кипятком залила, пена коричневая поднялась, теперь пусть настоится, а сама бегом к экрану – музыка знакомая уже играет, начинается. Одета по-домашнему – халатик на голое тело, тапки, волосы мокрые... Из кухни в комнату надо по коридору мимо двери пробежать, а Пинтос уже занес кувалду, к замкам примеряется...
Он бы действительно с одного удара высадил, но Гангрена сзади за кувалду как дернет!
Пинтос назад опрокинулся, а кувалда в руках у Гангрены осталась, он ею Слона по плечу – трах! Плечо всмятку. Лом загремел по ступенькам, Слон заорал благим матом – и вниз, чуть Голяка не сбил, тот следом за другом понесся.
А внизу, на площадке, Черт с Фомой поджидают с арматурным прутом и трубой. Гангрена сказал: мокряков не надо, но проучить хорошо. Черт Слона прутом поперек лба перетянул, тот кровью залился и с копыт. Фома трубой Голяку руку с электрошокером перешиб, а Черт и его арматуриной по шее – трах! И тот рядом улегся.
А Гангрена с Пинтосом задушевный разговор ведет:
– Что же ты, фуфло позорное, к моей сеструхе вяжешься! Неужель жить не хочешь?
С Пинтосом много раз по душам беседовали: и учителя, и инспектор детской комнаты, и участковый, и опера угрозыска, и сыщики из РУОПа, и сам начальник оперотдела Крылов однажды пытался до души его достучаться. Ни у кого не получалось.
А сейчас – проняло Пинтоса до печенки и душа полностью для убеждения раскрылась. Может, тому лицо Гангрены способствовало, может, взгляд или кувалда, которая вот-вот мозги вышибет... Только пожалел Пинтос, что не слушал учителей и участкового, и проклял тот день и час, когда связался с группировкой, а особенно тот момент, когда подписался Быка выручать.
Гангрена долго не разговаривал – понял, что убедил человека, провел ладошкой по щекам и ушел вместе с кувалдой. А поскольку между пальцев у него была половинка бритовки зажата, какой и карандаша толком не подточишь, то щеки Пинтоса обвисли, кровянка двумя потоками хлынула и заверещал он, как закалываемая свинья.
Татьяна крики и шум услышала, позвонила. Через полчаса приехали – и милиция, и «скорая». Но милиции-то особо работы не нашлось, а докторам возни много: Слона и Голяка в реанимацию, Пинтосу в хирургии щеки зашили, лежит печальный, на бульдога похожий, о жизни думает.
Охранник утром за Татьяной пришел:
– А что весь подъезд кровью забрызган?
– Да хулиганы подрались...
– А-а-а... Ну вам-то бояться нечего, до вас никто не доберется...
Крылову после селектора доложили: мол, дружки Быка к Ковалевой стучали, а ее брат их вдребодан разделал...
– А у нее есть брат? – поинтересовался Крылов.
Королев плечами пожал.
– Да вроде не говорила... Тоже небольшая странность, потому значения не придали.
А в команде Быка всему, что шкуры касалось, большое значение придавали. Зашли бойцы к Пинтосу, поговорили – Слон-то с Голяком пока не разговаривают и смогут ли – неизвестно, узнали про охрану СОБРа да про страшного брата и решили в это дело не вязаться. Нечистое тут что-то, гнилое. Для здоровья полезней в стороне постоять...
А потому надежды Быка не оправдались и через трое суток отвезли его плановым автозаком в следственный изолятор, попросту говоря, в тюрьму.
Попал он в камеру сто четыре – большая хата, на сорок человек, а сидят почти шестьдесят. Железные шконки в два яруса, духота, влажность, воздуха не хватает, полуголые зэки в татуировках – преисподняя!
Подвели его «шестерки» к местному пахану – здоровый, мускулистый, вокруг сосков синие звезды, на груди собор о семи куполах, оскал железный. Сидит на почетном месте у окна, на койке, ноги поджал, курит.
Осмотрел он Семку внимательно, хмыкнул.
– Какой же ты могучий да красивый!
Вроде восхитился, хотя Быку показалось, что издевается.
– А расскажи-ка ты нам, за что сюда попал?
Вспомнил Бык своего сокамерника и хотел что-нибудь соврать, но глядь
– мужичонка тот – вот он! Предыдущим автозаком его отправили – а вот он уже сидит рядом с паханом, на почетном месте и сейчас не кажется ни замызганным, ни тщедушным, вроде напитался силой в этом аду.
«Дом, люди, – вспомнил Бык. – Видно, и вправду ему здесь дом родной...» А вслух грубо сказал:
– За бабу попал!
Вот так! Понимайте: клал я на вас с прибором! Если надо – и постоять за себя смогу!
Знай Бык, что его ждет, он, пока при силах, разбежался бы и виском об угол стола. Но привыкнув другим зло делать, на себя его он не примерял никогда.
– Неужто изнасиловал? – притворно удивился пахан.
– Точно, – вызывающе глянул Бык.
– Хвастал: во все дырки, – сообщил недавний сокамерник. – На людей, говорит, срал. Кости обещал поломать.
Со всех сторон раздался ропот, будто ожил пчелиный рой. Быку стало не по себе.
– Это плохо. Очень плохо.
Пахан покачал головой.
– У нее родинка тут была? За ушком?
Бык сглотнул.
– Не знаю никакой родинки... Пахан сузил глаза.
– Так ты, петух, мою сестренку изнасиловал! – голос его был страшен. Из рассказов о зоне Бык запомнил одно: «петух» – тягчайшее оскорбле-
ние, оно смывается только кровью. Сейчас эта мысль проскользнула в глубине сознания, наполняемого предчувствием чего-то ужасного.
– И его дочку! – пахан показал на бывшего соседа. – И его жену! Кольцо горячих тел вокруг смыкалось.
– Так что с тобой делать?! Давай людей спросим, которых ты обосрал! Что с ним делать, люди?
– То, что он сделал! Потушить! Во все дырки! – понеслось со всех сторон.
– Слышал? Вот что люди говорят. Значит, так тому и быть...
Бригадира схватили за руки, он рванулся и, наверное, сумел бы вырваться, но сзади ударили по голове, на миг свет померк, а когда зрение вернулось, локти были крепко связаны за спиной, а штаны спущены. Чей-то скользкий палец нырял в задний проход.
– Дай еще масла...
– Хватит, перегибай через шконку...
– Подождите, – раздался голос пахана, и Бык решил, что сейчас весь кошмар закончится. Но он только начинался.
– Ему же надо пасть подготовить, чтоб не укусил... Дайте мне кость!
В руку пахану сунули костяшку домино.
– Переворачивай!
Опрокинутому навзничь Быку оттянули губу, пахан приставил – кость к переднему зубу и чем-то сильно ударил сверху. Голова дернулась, молния вонзилась в мозг, сломанный под корень зуб влетел в гортань, Семка забился в кашле. Еще удар – и хрустнул второй зуб.
– Теперь нижние...
Рот наполнился обломками зубов и кровью, сознание мутилось от боли и ужаса, происходящего.
– Теперь порядок, – донеслось откуда-то издалека. – Мы так на Сезере собачек готовили... Быка положили поперек шконки.
– Начинайте двойной тягой, потом поменяетесь. И по кругу...
Семку схватили за волосы и запрокинули голову. Рядом с лицом он увидел толстую, раздваивающуюся на конце сардельку. Она приближалась... Бык закрыл глаза. Это было все, что он мог сделать.