Волков. Гимназия №6 (СИ) - Пылаев Валерий. Страница 4

И трамвайных путей на ней никогда не было… вроде бы — как и на Малом проспекте, куда мы свернули вместо Среднего на полкилометра позже положенного. Рельсы в этом чужом Петербурге явно прокладывали иначе — неизвестно почему.

Блин, да какой сейчас вообще год? Володе Волкову вряд ли больше восемнадцати, так что…

Я изловчился и заглянул через плечо солидному господину в шляпе — он как раз читал газету, удачно раскрыв ее на первом развороте. «Санкт-Петербургские ведомости» — наверняка сегодняшнего дня, от силы вчерашнего. Дата тоже имелась: двадцать третье апреля одна тысяча девятьсот девятого года. Прямо под «шапкой» красовался здоровенный заголовок.

Не время для либерального курса!

И чуть ниже начинался абзац:

На вчерашнем заседании совета министров Его Императорское Величество Самодержец Всероссийский…

На крупной черной-белой фотографии вместо положенного по дате Николая Второго расположился его родитель — судя по всему, и ныне здравствующий вместо того, чтобы преставиться в Ливадийском дворце в Крыму лет этак пятнадцать назад… Однако.

На седьмом десятке постаревший Александр лишился остатков волос на голове — зато бороду отрастил роскошнее некуда: поседевшую, но все еще густую, окладистую — так, что она закрывала чуть ли не половину орденов на широкой груди. Да и в целом монарх выглядел если не пышущим свежестью и силой, то уж точно еще весьма крепким.

Ну, как говорится — дай бог здоровья. Случалось мне и лично общаться с Александром Александровичем — и беседа вышла не слишком-то приятной. Непростой мужик был император, ох непростой… Но, как говорится, о покойниках либо хорошо, либо ничего.

Впрочем, здесь-то он как раз живее всех живых.

Так это что же, получается? Я мог запамятовать расположение пары улиц и напрочь забыть трамвайные маршруты начала двадцатого столетия. Мог даже перепутать цвет стен Мариинки или не вспомнить про взорванный в лихие революционные годы храм на Сенной площади. Но промахнуться с датой смерти Александра Третьего я не мог никак.

Хотя бы потому, что лично присутствовал на похоронах в ноябре одна тысяча восемьсот девяносто четвертого.

Значит, меня забросило не просто на сотню с лишним лет назад в чужое тело — а еще и в какой-то другой мир. Знакомый, понятный, похожий на наш — но все-таки не идентичный полностью. Конечно, мне не раз приходилось слышать про теорию мультивселенных и прочий научпоп, и все же поверить в реальность происходящего оказалось не так уж и просто. Глаза будто сами искали подвох, норовя представить изменившийся город вокруг какой-то декорацией, картонным фасадом, натянутым поверх того, что было на самом деле.

Но… нет, никакого подвоха: мир действительно стал чужим. И, может быть, даже отличался от моего куда сильнее, чем казалось на первый взгляд. Если уж Петербург изменился, если суровый император Александр прожил здесь на полтора десятка лет больше — кто знает, что еще могло случиться… и где.

Может, здесь вообще все иначе — и тот, другой я сейчас вовсе не шагает бок о бок с шефом по персидским пескам, сжимая в руках верную «трехлинейку».

Может, мы оба здесь уже давным-давно умерли. Утонули вместа с «Варягом». Поймали шрапнель из турецкой пушки при штурме Плевны в июле семьдесят седьмого… Или еще раньше. Угодили на шведские штыки под Полтавой, рухнули под кривыми монгольскими саблями на Куликовом поле…

Может, я здесь вообще не родился.

На мгновение меня вдруг охватил… нет, не страх и не тоска — что-то другое. Но такое же пронзительное и щемящее. Будто я снова заглянул за кромку бытия в пустоту, через которую уже один раз прошел в мое нынешнее «здесь».

— Отставить… — пробормотал я, покрепче стискивая поручень.

Холод металла чуть успокоил. Не привел мысли в порядок, конечно же — но все-таки напомнил о насущном. Что бы со мной ни случилось — это уж точно не повод раскисать или жалеть себя.

Работа есть работа — и плевать на обстоятельства.

Хотя они — чего уж там — оказались те еще. Уровень сложности «Ночной Кошмар»: чужое тело, чужой мир. Другой император на троне, не пойми какая политическая обстановка… Хорошо хоть эпоха знакомая.

Нет! И тут — тоже мимо.

Слишком уж все вокруг… Чисто? Не совсем — мусора хватает. Полностью избавиться от него Петербург не смог даже в начале двадцать первого столетия — чего уж говорить о двадцатом. Огромные вывески на домах были точно такими же, как я их помнил. Люди вокруг выглядели совершенно обыденно, да и костюмы ничем не отличались от городской моды в моем старом мире.

А вот освещение…

Его определенно стало больше. Керосиновые, спиртовые и газовые фонари исчезли, полностью уступив место электрическим. Да и вообще электрификация в Петербурге, похоже, шла полным ходом — одни трамваи чего стоили. Конечно, первые маршруты появились и в «моем» девятьсот восьмом году. Но тогда их было от силы несколько штук — а здесь красные вагоны встречались уже чуть ли не на каждом углу.

Попадались и автобусы — хоть и не слишком часто. Но в целом техники на бензине оказалось чуть ли не втрое больше, чем в том Петербурге, что я кое-как мог вспомнить. Грузовики, таксомоторы характерных белых и синих расцветок — и, конечно же, личный транспорт. Совместными усилиями они не то, чтобы полностью вытеснили с улиц экипажи на копытной тяге — и все же лошадей стало заметно меньше.

Как и навоза на дорогах.

Да и сами модели авто смотрелись не на положенную дату, а посолиднее — с вытянутыми блестящими крыльями, широкими колесами и длинными капотами, из-под которых басовито урчали двигатели. Еще простенькие, не нарастившие жирок технологической базы — зато уже набравшие и объема, и какой-никакой мощности. Ни одной машины я так и не узнал, и все же в некоторых определенно проскакивало что-то знакомое. Но не из нулевых годов двадцатого века, а из более поздней эпохи, когда мировой автопром уже начал расти бешеными темпами.

Под стать перешедшим на бензин повозкам изменились и дороги: торцевых мостовых почти не осталось. Они отлично подходили для запряженных лошадьми карет и щадили копыта, но резиновые шины оказались менее капризными — и плотно подогнанные друг к другу деревянные шестиугольники исчезли. Наверняка не сразу, а постепенно, с самого начала века — и все-таки уступали место привычному мне асфальту.

Странно. Уж не знаю, что и почему тут случилось, но Петербург словно откатился в одна тысяча девятьсот восьмой год из будущего — почти как я сам. Только из совсем недалекого — этот город выглядел разве что самую малость современнее того, что я помнил. Буквально лет на пять-десять.

Хотя местами, пожалуй, и на все двадцать. И если…

Мои размышления прервал вой автомобильного клаксона. Вагон трамвая содрогнулся от удара, качнулся и замер — кажется, соскочил с рельс. Я успел покрепче вцепиться за поручень и удержался на месте, а вот остальным пассажиром повезло меньше: те, кто стоял, дружно попадали. Солидный господин с газетой потерял очки и шляпу, а ворчливая старушенция скользнула по скамейке и через мгновение плюхнулась в проход. От ее визга закладывало уши, но даже он не мог заглушить раздавшийся снаружи рев.

Судя по звукам, где-то там голосило что-то вроде льва или тигра — а может, и какая-нибудь хищная ящерица… только размером немногим меньше трамвая. Поэтому я уже почти не удивился, когда в темноте зажглись два огромных глаза, а стекло напротив брызнуло мелкой крошкой.

И прямо ко мне через разбитое окно потянулась огромная когтистая лапа.

Глава 3

Чем-то гигантская конечность напоминала человеческую — только раз этак в пять крупнее. Пальцев на ней было всего три — зато каждый заканчивался кривым костяным ножом длиной с мою ладонь. Шерсть — длинная, свалявшаяся и покрытая мутной вязкой жижей — росла не слишком густо, и из-под нее отчетливо поблескивало что-то вроде уродливой чешуи. Полыхающие оранжевым огнем глаза с вертикальным зрачками-щелками запросто могли принадлежать здоровенной змее, а вот пасть на широкой морде под ними скорее напоминала жабью — только усеянную острыми треугольными зубами.