Клеймо дьявола - Серно Вольф. Страница 9

Зачесалось плечо, и она, с трудом дотянувшись, поскребла зудящее место. Под ногти и между пальцами набилась вонючая густая мазь. Она обтерла ее о стропило. Ее мысли снова вернулись к Лапидиусу. Ей еще в жизни не встречался человек, который бы стал для нее что-то бескорыстно делать, не считая матери, конечно. И недоверие к нему еще не совсем прошло. Что-то должно за этим крыться, коли он так поступает…

Во всяком случае, что касается опасности сифилиса, она ему верила. Она никому об этом не рассказывала, но ей было известно, как выглядит «французский дом» изнутри. Однажды они с матерью были в одном таком, и она навсегда запомнила его несчастных обитателей. Многие из них сейчас уже наверняка пали, как скот. Несмотря на жару, у нее по спине пробежал холодок. Нет, она не хочет так умирать. Только не так! Только вот правда ли, что она умрет, если не выдержит лечения? Уже сейчас ей стало от него хуже. Она чувствовала себя разбитой и обессиленной. Голова гудит и вот-вот расколется. Что это за лечение, от которого становится только хуже?

Осторожно она перевернулась на другой бок, потому что почувствовала появление первых пролежней. От напряжения ее бросило в пот. Как невыносимо жарко в этой камере! И тесно, так тесно, что и лежать-то можно, только вытянув руки вдоль туловища. И темно. Она подняла голову, чтобы заглянуть в оконце, вырезанное мастером Тауфлибом. Как там день, уже начался?

И тут прямо перед глазами увидела висевшего на тенетах паука.

Ранним утром Лапидиус сидел в своем любимом кресле и блуждал взором по лабораторным приборам. За полгода, прошедших после покупки дома, ему удалось приобрести еще несколько прекрасных экземпляров. Например, чудные albarello из Италии, фаянсовые сосуды с ровной оловянной глазурью. Над дверью теперь красовалась искусная гравюра, изображающая аллегорию алхимии — женская фигура, держащая в каждой руке по книге: одна обозначает общедоступные, другая — тайные знания. Перед фигурой вверх уходит лестница, как символ терпения, чтобы ступень за ступенью подниматься к новым вершинам науки. Настоящий шедевр! Лапидиус подавил зевок и исправил запись «Понедельник, 11-е» на «Четверг, 14-е».

Три дня пролетели впустую, три долгих дня он так и не приступил к эксперименту, вот вчера вечером, к примеру, заснул над работой. Ничего, сегодня он все наверстает. Фрея Зеклер лежит наверху в жаровой камере и, буде Богу угодно, так и останется там лежать. А он тем временем обратится, наконец, к своему Variatio VII. А потом, после полудня, попробует на зуб обеих свидетельниц. Его не оставляло ощущение, что что-то с ними не так.

И тут раздался крик.

Долгий, истошный, пронзительный. Он долетал словно из дупла дерева. Лапидиус подпрыгнул и недоуменно огляделся. Потом понял: звук шел из отверстия теплового канала над его постелью. Должно быть, это Фрея. Но что могло с ней случиться?

— Погоди, Фрея, — крикнул он, — сейчас иду!

Размахивая руками, он бросился вверх по лестнице на чердачный этаж, откуда доносился жуткий грохот.

— Что, помилуй Боже, стряслось?

За оконцем показались расширившиеся от ужаса глаза Фреи, которая до того бешено колотила в дверцу.

— Паук! Он почти спустился на меня!

— Паук? Слава Богу! Я уж подумал, что-то серьезное.

— А это не серьезно? Я здесь больше не останусь. Выпустите меня отсюда! Выпустите!

— Хорошо-хорошо. Сейчас.

Лапидиус разумно предпочел уступить пациентке. Он пошарил в кармане в поисках ключа. Ключа не было. Он обшарил карманы сызнова и тут догадался, что ключ должен быть у Марты. Пробурчав кое-как объяснение, он поспешил в кухню, где Марта суетилась у плиты.

— Марта, дай ключ от камеры. Скорее!

— Дак нету у меня, хозяин.

— Боже помилуй! Как это нет? Где же он?

— Дак как где, хозяин. Сами сказали покласть его за кирпич, коли ненадобен. Давеча хотела отдать, дак вы уж…

— Ладно, ладно, — Лапидиус вынул ключ, перемахивая через ступени, заторопился наверх и открыл дверцу.

Фрея сверкнула на него глазами:

— Не выношу пауков! Я их боюсь.

— Ладно, ладно. Где этот зверь? А, вот. — Лапидиус обнаружил паука в углу под балкой и смел. — Ну вот, все в полном порядке.

— Ничего не в порядке. Вы обещали, что Марта будет убирать паутину. Каждый день.

Лапидиус почесал под своей шелковой шапочкой.

— Да, да, обещал. Но, должен признаться, забыл ей сказать. Обязательно сделаю.

— Все еще хуже, чем я думала, — пожаловалась Фрея. — Много хуже. Голова гудит, будто там пчелиный рой, и все тело ломит.

Лапидиус поглядел на нее с унынием, не в последнюю очередь потому, что сейчас, сидя перед ней на полу, мыслями был в лаборатории, где его ждали опыты. Тем не менее он сказал:

— Я говорил тебе, что речь идет о жизни и смерти. Чего же ты ждала? Простого лечения, как при насморке? Такие страдания вытерпели уже многие другие до тебя. Бедные и богатые, простые горожане и благородные господа. Ульрих фон Гуттен, например. Он был рыцарем и поэтом. И болел не только сифилисом, но еще и перемежающейся лихорадкой. Он написал две небольшие книжки, в которых описывает, как боролся с недугами. Он изображает разговор со своей лихорадкой…

Лапидиус оборвал себя на полуслове, потому что ему пришло в голову, что упомянутый им фон Гуттен перенес не меньше одиннадцати курсов лечения, что было мученичеством — мученичеством, которое оказалось напрасным. Так что этот благородный господин был плохим примером. Он поспешно закончил:

— Может быть, и тебе станет легче, если ты поговоришь со своею болезнью.

— Не хочу я с ней разговаривать. Я хочу вылезти отсюда!

Лапидиусу пришлось призвать все свое терпение, чтобы не выйти из себя.

— Если ты покинешь камеру, то умрешь от болезни. Рано или поздно тебя ждет верная смерть. Но если тебе так хочется, можешь расстаться с жизнью и по-другому: сгорая на костре. Или ты думаешь, что сумеешь убежать от городского суда?

Фрея молчала, поджав губы.

— Поверь мне, у тебя есть только один выход: лечиться в камере и надеяться, что мне удастся снять с тебя обвинения в колдовстве. А что, кстати, имеют против тебя Кёхлин и Друсвайлер, которые дали свидетельские показания? Ты их знаешь?

— Нет… Да… Немного.

— Да в чем дело?

— Ну, они у меня пару раз покупали.

— Что покупали? Где? При каких обстоятельствах? Не заставляй каждое слово тянуть из тебя клещами.

Он слышал, как она забормотала себе под нос что-то, сильно смахивающее на строптивое ворчание, однако потом внятно сказала:

— Травы покупали. Я их почти не знаю. Говорила же вам, что хожу из города в город с тележкой. Здесь я уже пару недель, и кое-что им продала.

— Расскажи подробнее.

— А чего тут рассказывать? Я продаю свежие и сухие травы. Сухие держу в мешочках разной величины. Маленький мешочек стоит…

— Ладно, довольно, — перебил ее Лапидиус. — Я не то имел в виду. Расскажи мне лучше об этих женщинах.

— Можно мне воды?

— Да, погоди.

Он крикнул Марту и велел ей принести кружку колодезной воды. Фрея взяла ее, с трудом приподнялась на локтях и сделала пару глотков. Когда Марта ушла, она заговорила снова:

— Кёхлин такая дородная. И все у нее толстое. Нос как репа, ага, точно, как большая красная свекла. А глазки цепкие. Если остальные покупательницы не больно-то видят, когда травка не совсем свежая, то эта видит все. И такая злющая! Другая, Друсвайлер, та тощая, как палка, и страшна, как смертный грех. На лице три или четыре большие бородавки. Дура, не знает, что о ней люди болтают. А говорят про нее, что она своей руганью свела мужа в могилу.

Несмотря на другие заботы, Лапидиус невольно хмыкнул.

— А ты наблюдательна, — с похвалой отозвался он.

— Да ладно уж вам. Я все это знаю только из-за того, что в последний раз поругалась с ними. Протиснулись вперед, эти двое, всех растолкали. Ну им бабы и задали жару, и поделом! Ух, как летели клочья! Пришлось даже звать цирюльника.