Привести в исполнение - Корецкий Данил Аркадьевич. Страница 21

– Да за что?! – Хану не удалось сохранить соответствующую его положению невозмутимость. – Я тут еще в барак не вошел!

– Спать в дневное время собирался? – вопросом на вопрос ответил Викентьев. – Блатной закон устанавливать хотел? Начальнику хамил? Вот и получи аванс!

– За то, что «хотел», – на камерный режим? Беспредел, начальник! Как бы кому-то плохо не было. – Презрительно кривя губы. Хан подписал постановление и хотел сказать что-то еще, но Викентьев перебил:

– Я знаю, кому плохо будет. Да и ты небось догадываешься. А в камере подумай – к кому ты на зону пришел!

Когда Хана увели, Викентьев вызвал начальника оперчасти.

– Этих, из «двойки», – под особый контроль. Они развращены безнаказанностью, поэтому любое нарушение документировать и принимать меры. Если мы им рога не обломаем, они свою погоду сделают.

И сделали, перебаламутили, гады, «семерку». Вначале вычислили Ивлева, которого подвели освещать их отряд, и повесили в сортире, вроде он сам руки на себя наложил. Остальные осведомители хвосты поприжали и перестали давать информацию, так, гнали фуфло для отмазки. Оперчасть сразу оглохла и ослепла, а тем временем пошли неповиновения, потом начались протесты против ночных смен, а когда Хан вышел из ПКТ, ночная смена вообще отказалась работать. Попробовали изъять зачинщиков – и тут поднялась вся зона. Кто и не хотел, не мог в стороне отсидеться: с авторитетами поссориться еще опасней, чем с администрацией.

Все шло как обычно: в отрядах окна побили, матрацы в клочья распластали, тумбочки – в щепки, кровати разобрали, вооружились прутьями и пошли гулять по зоне. Медпункт разгромили, выпили, проглотили и вкололи все, что можно, и давай жечь оперчасть, осаждать ШИЗО и рваться в производственную зону. Особых успехов не добились, тогда вылезли на крышу административного корпуса, орут, кривляются, песни поют…

Заложников захватывать еще моды не было, прокурор безбоязненно пошел на КПП для переговоров, а там его раз! – за руку и дернули внутрь, он, бедолага, аж заверещал, как раненый заяц… Хорошо, Викентьев за вторую руку успел ухватить и вырвал обратно в привычный мир, вернув свободу, должность и власть…

Мощный рывок, чуть не разорвавший прокурора пополам, сыграл в судьбе Викентьева немалую роль, а слухи, которыми оброс бунт в «семерке», превратили его в блестяще проведенную операцию по освобождению заложников.

Почти сутки не успокаивалась зона. Голиков ежечасно запрашивал обстановку, чтобы демонстрировать перед руководством свою осведомленность, но конкретных указаний не давал: «Действуй сообразуясь с обстоятельствами, опирайся на роту охраны, восстанавливай контроль над зоной». Командир роты запросил свое начальство и получил приказ применять оружие только при нарушении охраняемого периметра. Солдаты окружили ограждения и выжидали: С крыши административного корпуса в них полетели куски шифера, несколько человек были ранены.

Штаб по ликвидации массовых беспорядков расположился в общежитии сотрудников колонии, стоявшем в полусотне метров от внешнего декоративного забора зоны. Прямо в просторном холле четвертого этажа установили два стола, за одним сидел моложавый майор, командир роты, другой предназначался для начальника колонии, но Викентьев не присел ни на минуту, нахмурившись, он механически ходил взад-вперед между толкущимися здесь солдатами – вестовым, прапорщиками войскового наряда и своими подчиненными, которые явно ждали приказа. То, что сейчас происходило, было в первую очередь вызовом ему, Викентьеву, Хозяину, Железному Кулаку, а все знали, что он не прощает подобных вещей.

Для надежности обеспечения режима лишения свободы администрация колоний и подразделений конвойной охраны подчиняется разным центрам.

На обоих столах звонили телефоны прямой связи, зуммерили рации. «Сверху» запрашивали информацию и давали директивы о сборе новой, еще более полной и точной, информации.

Тогда еще не было рот оперативного реагирования, частей спецназначения и групп захвата террористов. И начальник любого уровня знал: за непринятое решение с него не спросят или спросят несильно, понарошку, ибо спрашивать будут те, кого он добросовестно информировал и с кем почтительно советовался, а те в свою очередь информировали и советовались, ибо подлежащий решению вопрос должен был «созреть», а еще лучше – разрешиться сам собой.

Викентьев подошел к окну. Колония была окружена двойным кольцом: внешнее составляли серые мундиры милиции, внутреннее – зеленые гимнастерки роты охраны. В центре мельтешили черные комбинезоны заключенных.

Викентьев увидел, как из сгоревшей оперчасти черные, будто закопченные, фигурки выволокли тяжелые закопченные сейфы и пытались их взломать. Подходящего инструмента в жилой зоне не было, но при достаточном времени и желании вскрыть металлические ящики можно и подручными средствами. Желание у бушующей толпы имелось, значит, во времени следовало их ограничить.

Голиков в очередной раз дал обтекаемый ответ: «Смотри по обстановке. Взаимодействуй с командиром роты». Командир роты высказался более определенно: «Полезут на ограждение – открою огонь. Сейчас вводить в зону людей рискованно, а оснований стрелять нет». Каждый из них прав и неуязвим в своей правоте для всех будущих комиссий и служебных расследований. Зато отчетливо вырисовывалась фигура козла отпущения – начальника ИТК-7, допустившего бунт и не сумевшего стабилизировать обстановку. Если будут взломаны сейфы, то несколько десятков человек постигнет судьба злосчастного Ивлева, что, естественно, усугубит вину начальника.

Взбешенный Викентьев, намертво сжав челюсти, посмотрел в бинокль, разглядывая беснующуюся на крыше группу осужденных, и сразу увидел Хана. Скаля стальные зубы, он отдавал команды черным комбинезонам, швырял в отступивших солдат обломки шифера, делал непристойные жесты и победно хохотал. Он выполнил обещание: он держал зону. И Викентьев принял решение.

– Внимание, – сказал он в мегафон, и усиленный динамиком голос звучал, как всегда, спокойно. – Говорит начальник колонии подполковник Викентьев. В последний раз приказываю прекратить беспорядки. Немедленно отойти от сейфов, очистить крышу, всем построиться у своих отрядов. Даю три минуты. При неподчинении открываю огонь.

Викентьев отложил мегафон и взял автомат. Отстегнул снаряженный магазин, выщелкнул из него пять патронов, вложил их в запасной «рожок» и вставил на место. Поставил на одиночную стрельбу, передернул затвор, взглянул на часы.

– Блефуешь? А если не испугаются? – спросил командир роты.

– Готовь своих людей, – не отвечая, сказал Викентьев. – Сейчас они сдадутся, и мы войдем в зону.

Он опять посмотрел в бинокль. Черных комбинезонов вокруг сейфов поубавилось, и оставшиеся трудились уже с меньшим рвением. Несколько человек пытались уйти с крыши, их не пускали. Хан ударил одного куском шифера по лицу.

Словно на полигоне, Викентьев опустился на колено, оперся локтем на подоконник, прицелился в черные комбинезоны на крыше.

В превращенном в штаб вестибюле общежития стало очень тихо.

Бах! Бах! Бах! Бах! – туго обтянутая мундиром спина начальника «семерки» дернулась четыре раза.

Хану пуля угодила в лицо, отброшенный ударом, он споткнулся о низкое ограждение и бесформенным кулем рухнул на землю. Сбитыми кеглями вразброс упали еще три черные фигурки.

Викентьев перевел ствол автомата вниз, туда, где ошеломленно замерли над сейфами двое самых упорных осужденных.

Бах! Видно, по инерции Викентьев нажал спуск еще раз, но затвор лязгнул вхолостую. На полу крутились отскочившие от стены горячие гильзы. Все было кончено. С момента объявления Викентьевым ультиматума прошло три минуты сорок секунд.

Еще через пять минут рота охраны и администрация колонии беспрепятственно вошли в зону. Бунт был подавлен.

Старожилы «семерки» оценили решительность начальника и также то, что выпущенные им пули попали только в баламутов из ИТК-2. Масса всегда на стороне победителя и всегда ищет виновников поражения. Хан и его подручные и так успели нажить немало врагов, а теперь, когда всем предстояло отведать резиновых палок, этапов и штрафных изоляторов, зачинщиков не мог спасти никакой авторитет. Оставшихся в живых измордовали до полусмерти и сложили у КПП как дань возвращающейся законной власти.