Расписной (Адрес командировки - тюрьма) - Корецкий Данил Аркадьевич. Страница 29

– Не получится. Время подпирает… И потом – что мне вылеживать? Надо дело сделать и возвращаться.

– Ну смотри, – Климов кивнул. – Тебе видней.

– Здравствуй, Вольдемар! – дядя Иоганн мало изменился. Морщинистое лицо умной обезьянки, желчная улыбка, пронзительный взгляд застывших в напряженном прищуре глаз.

Он обнял старого знакомого, трижды прижался выбритой щекой, отстранившись, внимательно посмотрел – будто рентгеном просветил.

– Да, разделали тебя основательно. Впрочем, я и без этого тебя бы не узнал. Ни за что не узнал! Когда мы виделись, ты был мальчишкой – лет тринадцать-четырнадцать! Как отец?

– Давно не встречались.

– А мама? Она готовила замечательный форшмак, а какой айсбайн! Настоящая немецкая кухня…

– С мамой тоже давно не встречался.

– Да-да, понятно… Я всегда говорил Генриху, что остаться в стороне от политической борьбы своего народа не удается никому. Он мне не верил, а ведь так и получилось. Пусть не с ним самим, а с его сыном. Ты оказался со мной в одной упряжке.

– Насрать мне на политическую борьбу, – зло сказал Вольдемар.

– Пусть так. Но тяга настоящего немца к родине, к собственной автономии… Она привела тебя сюда.

– Да ну! Сюда меня привел кошелек! Что с того, что я немец? Я в глаза не видал никакой немецкой родины, я в Караганде родился! На хер мне эта автономия? Если бы я был негром, но дернул этот гребаный лопатник с этой гребаной пленкой, то так же получил бы срок и приехал в эту зону!

Иоганн занимал козырное место в «авторитетном углу» – у окна и вдали от двери. Он сидел на шконке, рядом стоял угрюмый и мосластый эстонский националист Эйно Вялло. Тщательно подогнанная по фигуре черная зэковская роба и ушитая кепка сидели на Эйно, как эсэсовская форма. И ему это нравилось.

– Ты уже все забыл! – презрительно сказал эстонец. – Ведь тебя наверняка дразнили в детстве? Фашистом, Гитлером. Так?

– Ну и что! Всех дразнили, евреев меньше, что ли?

– Вот именно! Но, если ты заметил, все евреи оказались здесь именно из-за того, что не, хотели выносить оскорбления.

Шнитман стоял чуть в стороне и согласно кивал, всем своим видом изображая борца за идею. В руках он держал банку тушенки. Когда Яков увидел Вольфа, то обрадовался так, будто встретил близкого родственника. И сейчас не сводил с него быстрых черных глаз.

– Я пострадал за пропаганду сионизма! А что плохого в сионизме?

Иоганн вздохнул:

– Я говорил Генриху, что его воспитание даст плохие плоды. Ты полностью перенял отцовский нигилизм. А ведь если бы кошелек украл русский карманник, его бы никогда не осудили за шпионаж. Даже если бы в нем было десять шпионских пленок! И за побег русского не разукрасили бы таким образом. Ты не задумывался об этом? А вот Эйно и Яков прекрасно все понимают…

Яков Семенович кивнул и нетерпеливо перебросил тушенку из руки в руку.

– Может, перекусим? За разговорами о желудке забыли!

Иоганн недовольно скривился, но возражать не стал.

В политической зоне оказалось легче, чем в «крытой». Нет скотской скученности, можно нормально дышать воздухом, к тому же работа отвлекала от однообразия здешней жизни. Все мордовские зоны перерабатывают лес и делают изделия из древесины. В ИТК-18 изготавливали корпусную мебель – шкафы, стеллажи, шифоньеры. По рекомендации Иоганна Вольф попал на деревообработку. Просторный светлый цех, много воздуха, приятный запах теплого дерева, завораживающе вьются тонкие стружки, и корявая доска становится гладкой, будто светящейся изнутри… Этот участок считался самым лучшим, в отличие от лакокрасочного с его ядовитой, разъедающей легкие вонью растворителей.

Вольфу нравилось работать здесь, если сосредоточиться, то время летит быстро и день проходит незаметно. Но блатной не должен вкалывать «на хозяина», поэтому приходилось отлынивать и маяться от безделья. Под разными предлогами он ходил по производственной зоне, заглядывал во все углы, часами рассматривал проволочное ограждение, интересовался люками и подземными коммуникациями. Когда приходили машины за готовой продукцией, он внимательно наблюдал, как их впускают на территорию и вы– –пускают обратно. Несколько раз пробовал спуститься в подвал или подняться на крышу, но натыкался на массивные замки. В библиотеке он тщательно перелистал многолетнюю подписку журнала «Техника—молодежи» и перерисовал чертежи дельтаплана и воздушного шара.

Хотя он ни у кого ничего не спрашивал и ни с кем не делился наблюдениями, как-то вечером Иоганн будто невзначай завел обтекаемый разговор:

– Чего ты все вынюхиваешь? Брось людей смешить! Дело дохлое, на моей памяти еще никто не ушел. Да и раньше тоже…

– Не знаю, дядя Иоганн, что вы имеете в виду.

– Да то и имею! Думаешь, самый умный? Все мотают срок и ждут «звонка», а ты хочешь убежать?

Вольф разъяренно оскалился:

– Умный, не умный, а в зоне гнить не хочу! И не буду!

– И куда ж ты денешься? – желчно улыбнулся Иоганн.

– Куда, куда! Туда! Птицей по воздуху полечу, кротом под землей проползу, буром сквозь стену выломлюсь!

Вольф осекся и настороженно огляделся по сторонам. Отряд готовился к отбою. Антисоветчики Якушев и Васьков с одинаковыми безобразными шрамами на лбах таращились друг на друга выпученными, как у лягушек, глазами и вяло играли в карты, украинский националист Волосюк читал газету, баптист Филиппов доказывал что-то адвентисту седьмого дня Титову, шпион Кацман писал письмо, полицай Головко зашивал порванную робу. Только грузинский диссидент Парцвания и сионист Кацман оторвались от своих дел, заинтересовавшись шумом. Но, встретившись взглядом с Вольфом, поспешно опустили головы: любопытство не приветствуется в любой зоне.

– Э-э-э-э, парень, – Иоганн перестал улыбаться. – Такой настрой мне известен. Только он не на ту волю приводит. Кого током на запретке убьет, кто на пулю нарвется. А потом на кладбище, вон там, в лощине за зоной. Закапывают, как собак, – ни гроба, ни креста, ни таблички с именем. Вот тебе и вся воля!

– Ладно, разберемся! – Вольф явно не был настроен на продолжение разговора. Но Иоганн не обращал внимания на такие мелочи.

– Здесь главное – уметь ждать, – спокойно продолжал он. – Мы тут газеты читаем – и по строчкам, и между ними. Обстановка меняется! Через пару-тройку лет нас выпускать начнут! Вот посмотришь! А еще через пять годков немецкую автономию разрешат вполне официально!

Вольф недобро усмехнулся:

– А тебе, дядя Иоганн, орден дадут и сделают президентом! А Яшу Шнитмана министром торговли назначат! Кстати, ты уже сколько отсидел?

– Десять лет, два месяца.

– Так на хер тебе перемены, если хоть так, хоть этак, через два года УДО  [72] светит? А мне, чего ни меняй, двенадцать зим топтаться! Все, вяжем базар!

Резко вскочив, Вольф вышел на улицу. Там прохаживались, сидели на корточках, курили, собравшись в кружок, обитатели восемнадцатой зоны.

– Слышь, кореш, дай закурить. – Откуда-то сбоку приблизился сутулый мужик с грубым, будто вылепленным из папье-маше лицом, на котором застыла гримаса вечного недовольства.

– Не курю.

– Да? А раньше вроде курил…

– А мы чего, встречались раньше-то? – враждебно спросил Волк, взглядом фотографируя собеседника. Колючие глаза, раздвоенный нос, пересохшие губы. В памяти не всплывало ничего, связанного с этим типом.

– Да вроде… Ты откуда?

– А хуля ты опер?! Давай, дергай отсюда! Быстро!

Недовольно бормоча, человек отошел. По виду он был похож на обычного блатного – вора или грабителя. Да и все остальные мало походили на мучеников совести – обыкновенные зэки, с обычными для арестантов разговорами – о жратве, передачах, свиданиях, бабах. Никто не строил планов вооруженного восстания, не разрабатывал стратегии переустройства государства, не писал молоком на волю тайных писем единомышленникам. А если ссорились, то не на почве идейных разногласий, а из-за обычной бытовой чепухи.