Смягчающие обстоятельства - Корецкий Данил Аркадьевич. Страница 53

Жил с престарелой матерью, соседями характеризуется положительно, по работе в целом тоже, хотя отмечается пристрастие к алкоголю.

Знавшие его люди обращали внимание, что он хочет казаться значительнее, чем есть на самом деле, отсюда бахвальство связями с преступным миром. Лишившись водительских прав, он потерял возможность «калымить» и в последнее время жаловался на нехватку денег.

За месяц до нападения на инкассаторов Макогонов уволился с работы и, объяснив матери, что поехал на заработки, отбыл в неизвестном направлении. Больше в родном городе его не видели.

Дядя Коля Соловей, опознавший Макогонова по фотографии, на повторном допросе вспомнил многозначительную подробность: летом тот отдыхал на море, в Новом Афоне, и, вернувшись, поставил магарыч в знак благодарности за хорошие татуировки. Дядя Коля удивился, так как Валька уже рассчитался с ним сразу же по выполнении работы, но Макогонов, размякнув после двух стаканов, пояснил причину повторного угощения: «Молодец, постарался, от души сделал. Большие люди за своего принимают».

Соловей попытался расспрашивать, что за люди и за кого они приняли Вальку, но тот только довольно щурился и повторял: «Большие люди, авторитетные. И меня за своего посчитали».

— Какие «большие и авторитетные люди» могли принять Макогонова за «своего»? — поднял палец Мишуев. — Министры, начальники главков, директора заводов? Ясное дело — он имел в виду каких-нибудь рецидивистов! Те увидели на пляже татуировки, подумали: крупная птица, вор в законе, — пошли на контакт, а потом привлекли к участию в нападении. Резонно?

— Нет, — сказал Старик.

Мишуев был настолько уверен в логичности своих рассуждении, что даже поперхнулся от неожиданности.

— Почему нет? — растерянно переспросил он, превратившись на миг в не очень толкового стажера, понимающего свою несостоятельность в премудростях сыска.

— Так серьезные дела не делаются. Солидные блатные случайного знакомого в долю никогда не возьмут. И потом, какой он вор в законе? Жаргоном не владеет, обычаев не знает, авторитетов лагерных назвать не может, о распорядке дня в зоне — и то представления не имеет! Любой вор его за минуту раскусит!

— Во-первых, лагерей и зон у нас нет, а есть исправительно-трудовые учреждения, поэтому не нужно таким образом демонстрировать знание терминологии преступников. — Мишуев опять превратился в начальника отдела по раскрытию особо тяжких преступлений и досадовал на себя за минутную растерянность, проклиная гипнотизирующее влияние Старика. — Во-вторых, не следует перебивать начальника…

Он выдержал паузу, давая Старику возможность в полной мере ощутить, что роли давно и безвозвратно переменились.

— А в-третьих. Макогонов познакомился на отдыхе с какими-то людьми, вскоре принял участие в вооруженном ограблении, и этот факт перевешивает наши рассуждения о том, что серьезные преступники не взяли бы его в дело! Резонно?

В кабинете воцарилась тишина. Старик сказал дело, но его слова опровергались происшедшими событиями, всем присутствующим было ясно, что прав Мишуев.

— Вот так, — удовлетворенно проговорил подполковник и командным голосом подвел итог:

— Кранкин и Гортуев завтра выезжают в Новый Афон устанавливать «авторитетных» друзей Макогонова, мы тут пойдем пока по линии оружия, проверим любителей изготавливать всякие стреляющие штучки… Ну а если у вас есть желание работать на заводе, — он сделал неопределенный жест в сторону Старика, — пожалуйста, я не возражаю.

Если Мишуев ждал возражений, то он накрепко забыл характер своего первого наставника: Старик промолчал.

Старик отрабатывал начатую линию три дня, вычеркивая одну за другой фамилии в своем списке. Наконец их осталось две, каждую он подчеркнул красной пастой, потом одну подчеркнул еще раз, а через некоторое время поставил рядом с ней восклицательный знак.

— Два человека представляют для нас интерес, — докладывал он Мишуеву на четвертый день. — Пузанов, судим за грабежи и разбойное нападение, отбыл семь лет, судимость скрывал…

— Что удивительного? — снисходительно улыбнулся начальник. — Это же не правительственная награда!

— …часто выпивает, вспоминает старое, в день нападения был в отгуле. Второй — Толстошеев — слесарь пятого разряда, с металлом творит чудеса, рационализатор…

— За что же вы его в подозреваемые записали? — снова хмыкнул Мишуев, безразлично рассматривая крышку стола.

— Дома у него есть маленький токарный станок…

— Если бы автомат!

Старик докладывал в обычной манере — спокойно и невозмутимо, не обращая внимания на реплики подполковника, на его снисходительный тон и демонстративное отсутствие интереса.

— Пять лет назад Толстошеев работал инкассатором в госбанке, — монотонно продолжал он, и шутливо-снисходительное настроение Мишуева как ветром сдуло. — Летом Толстошеев отдыхал в Новом Афоне вместе с братом, тот дважды судим за мошенничество и подделку денег, провел в колонии почти двенадцать лет, злостный нарушитель режима, на свободе три года, ведет себя тихо, работал грузчиком в речпорту.

Мишуев слушал с явным нетерпением, от безразличия не осталось и следа.

— Вернувшись с моря, братья уволились, окружающим говорили, что собираются на Север, на прииски…

Мишуев потянулся к селектору.

— В настоящее время братья дома не живут, якобы поехали отдохнуть перед тяжкими трудами в холодных краях…

Подполковник опустил руку.

— На хозяйстве осталась жена Владимира, ведет замкнутый образ жизни, на улицу почти не выходит. Братьев несколько раз видели в городе, но домой они не показываются.

Мишуев опять потянулся к селектору.

— Здесь данные на братьев, — Старик положил на стол несколько схваченных скрепкой листков, и рука подполковника повисла над клавишами.

— Проводить у Толстошеевых обыск или какиенибудь другие активные действия в настоящее время нецелесообразно и даже вредно.

— Почему?

Мишуев отдернул руку, снова превратившись в неуверенного стажера, полностью полагающегося на своего наставника.

— Братья чрезвычайно хитры и подозрительны, дома у них, конечно, ничего компрометирующего нет, они держатся в стороне и выжидают, а если почувствуют, что на их след напали, скроются из города, и ищи ветра в поле!

Мы и розыск не сможем объявить — даже косвенных доказательств их причастности к нападению нет. Все, что находится здесь, — Старик постучал по исписанным мелким почерком листкам, — только основание для того, чтобы тщательно проверять эту версию.

Пожалуй, Старик допустил слишком нравоучительный тон, потому что Мишуев поморщился и пренебрежительно махнул рукой.

— Это все ясно даже ребенку. Но сидеть сложа руки и ждать неизвестно чего мы не имеем права. Впрочем, я сам решу, как поступать.

— Целесообразно подождать возвращения ребят из Нового Афона, — не обращая внимания на происшедшую с начальником перемену, сказал Старик. — Надо передать им фотографии Толстошеевых. Если удастся «привязать» братьев к Макогонову, это будет уже серьезной уликой.

— Понятно, понятно, — Мишуев, не слушая, перебирал листки, и Старик знал, что ему не терпится доложить результат руководству. Он даже представлял, как будет подан собранный им материал.

— Чем вы думаете заниматься? — не поднимая глаз, спросил подполковник.

— Отработаю Пузанова.

— Кого?

— Ранее судимого за разбой рабочего инструментального цеха.

— А-а-а… А чего его отрабатывать?

— На всякий случай. Вдруг и он отдыхал в Новом Афоне.

— Что?!

— Отпуск провел на море, где — я пока не знаю. Что делал в отгуле в день преступления — не знаю тоже. Поэтому буду все это проверять.

Мишуев посмотрел на Старика долгим пронзительным взглядом. Старик не знал, что он научился так смотреть.

— Не надо разъяснять мне азбучные истины. Сейчас я не хуже вас разбираюсь в работе! И вам следовало давно это уяснить!

— Я постараюсь, — улыбнулся Старик и вышел из кабинета, оставив Мишуева в состоянии, близком к бешенству.