Задержание - Корецкий Данил Аркадьевич. Страница 24

— Нашел «сицилийцев»? — натянуто пошутил следователь.

— Пока нет. А ты?

Трембицкий накрыл перевернутый лист руками, осторожно протащил по поверхности стола и, приоткрыв ящик, согнал документ туда. Проделав эту процедуру, он с явным облегчением выпрямился.

— Есть одна зацепка. От автоматов…

Трембицкий замолчал, и Сизов понял, что больше он ничего не скажет. О ходе расследования важняк информировал только одного человека — прокурора области. И то только в тех пределах, в каких считал возможным.

— А я пробую вариант со старым делом, — сказал Старик. — И мне нужно прикрытие на всякий случай.

В семьдесят восьмом кабинете областного УВД Сизов и Губарев готовились к встрече Строевой.

— Вот сигареты. — Губарев достал из кармана яркую пачку, тщательно протер платком и положил на стол.

— «Кент»! То, что надо. Только бери аккуратно, за ребра.

— Обижаете.

— Сразу, как сравнят, зайди и скажи. Только чтоб она не поняла.

Что-нибудь типа: «Вам звонили».

Губарев кивнул, посмотрел на часы и молча вышел из кабинета. Через несколько минут дверь приоткрылась.

— Мне нужно к Сизову…

На пороге стояла эффектная брюнетка в модном облегающем платье, подчеркивающем достоинства фигуры.

— Проходите, присаживайтесь, — пригласил майор, разглядывая посетительницу. Выглядит лет на двадцать пять, гладкое фарфоровое личико, умеренный макияж, ухоженные руки. Почти не волнуется.

Строева опустилась на краешек стула.

— Еще в милиции не была. В народный контроль вызывали, товарищеский суд разбирался — ни одной бесквитанционки, а она все пишет и пишет! Вот дура завистливая! Ей место не в нашем салоне, а в вокзальной парикмахерской! Лишь бы нервы мотать…

Сизов сочувственно кивнул.

— Мы уже и на собрании заслушивали, и в профкоме были, ну скажите, сколько можно?

На лице Строевой эмоции не отражались, только поднимались полукружия бровей и закладывались глубокие морщинки на лбу.

Она покосилась на сигареты.

— Можно закурить? А то свои забыла.

— Курите, курите, — кивнул майор, не отрываясь от бумаг.

Строева вскрыла пачку, ловко подцепила наманикюренными коготками сигарету, размяла тонкими пальчиками.

— Фирменные. Хорошо живете!

Она улыбнулась.

— Неплохо, — согласился Сизов, подняв голову. Он отметил, что улыбка у девушки странная: верхняя губа, поднимаясь, обнажила ровные зубы и розовую десну, а нижняя осталась ровной. Не улыбка, а оскал.

Строева поднесла сигарету к губам, ожидающе глядя на Сизова, но тот не проявил понимания, тогда она вытащила из небольшой кожаной сумочки зажигалку, закурила, откинулась на спинку стула и забросила ногу на ногу.

— По-моему, это не правильно. Пишет всякий кому не лень, а милиция тут же повестку… Сколько можно!

— Разберемся, Тамара Сергеевна, — успокаивающе сказал майор.

— Вера Сергеевна! — еще не понимая, машинально поправила Строева.

— Ах да, извините. Тамарой вы представлялись некоторым из своих знакомых.

Строева поперхнулась дымом.

— Когда? Я никому чужим именем не называюсь! У меня свое есть!

Сизов молча смотрел на собеседницу. Она снова застыла в неудобной позе на краешке стула. На лбу проступили бисеринки пота.

Коротко постучав, в кабинет вошел Губарев.

— Игнат Филиппович, сигареткой не выручите?

— Бери, но с возвратом.

Губарев аккуратно поднял сигаретную пачку и вышел. Сизов продолжал рассматривать Строеву.

— Почему вы молчите? — забеспокоилась она. — И что это за намеки?

— Вам придется вспомнить и рассказать один эпизод из своей жизни.

Семь лет назад, вечером, в кафе «Север» вы подошли к одинокому молодому человеку и попросили его разменять двадцать пять рублей…

— Этого не было! Я никогда не подхожу к мужчинам!

— Вы очень эффектно выглядели: жгучая брюнетка в красном платье с широким красным поясом, черные чулки. У вас была такая одежда?

Строева напряженно задумалась:

— Я… не помню.

— Это очень легко уточнить. Можно спросить у ваших подруг по общежитию, можно…

— Кажется, действительно носила красное платье с поясом. Ну а чулки — разве упомнишь…

— Тот молодой человек опознал вас по фотокарточке, опознает и при личном предъявлении, а на очной ставке подтвердит свои показания.

— Он просто трус и слизняк! — гневно выкрикнула Строева. — На нас напали грабители, и он убежал, а меня оставил на растерзание!

Она заплакала. Сизов невозмутимо выжидал. Постепенно Строева успокоилась, достала платок, осторожно, чтобы не размазать тушь, промокнула глаза.

— В милицию вы, конечно, не заявили, примет не запомнили, — прежним тоном продолжил майор. — Так?

— А что толку заявлять? Разве мне легче станет? И как их запомнишь, если темно?

Она нервно порылась в сумочке, обшарила взглядом стол.

— Ваш товарищ так и не вернул сигарет.

— Пачка у экспертов, — пояснил оперативник. — Они исследуют отпечатки ваших пальцев.

— Зачем? — испуганно вскинулась Строева. — Что я, воровка?

— Объясню чуть позже. — Сизов не сводил с допрашиваемой пристального взгляда. — А пока скажите, что произошло на дачах через десять дней, когда вы привели туда нового знакомого?

Статуэтка остолбенела.

— Какие десять дней?! Какой новый знакомый? Ничего не знаю! Вы мне собак не вешайте! Я… Я жаловаться буду! Прямо к прокурору пойду!

Последние слова она выкрикнула тонким, срывающимся на визг голосом.

— А почему истерика? Если не были больше на дачах, так и скажите. — Майор говорил подчеркнуто тихо.

— Вызывают, нервы мотают… Никогда и никого я туда не водила! Одного раза хватило, чтобы за километр Яблоневку обходить! — Она глубоко затянулась, закашлялась, протерла глаза.

— Пудреницу не теряли? — по-прежнему тихо спросил Сизов.

— Когда эти типы напали, всю сумочку вывернули! Хорошо, голова уцелела! — не отрывая пальцев от глаз, глухо произнесла Строева.

— Мы говорим о разных днях. После того, о котором вспоминаете вы, место происшествия осматривалось очень подробно, но ничего найдено не было. А через десять дней, когда очередной ваш спутник не успел убежать, нашли пудреницу. Она лежала в трех метрах от трупа…

— Ничего не знаю! Вы меня в свои дела не запутывайте! — закричала Строева, с ненавистью глядя на майора, но тот размеренно продолжал:

— С нее сняли отпечатки пальцев, и сейчас эксперты сравнивают их с вашими, оставленными на сигаретной пачке. Подождем немного, и я задам вам еще несколько вопросов.

Лицо Строевой побагровело, и пот проступал уже не только на лбу, но и на щеках, крыльях носа, подбородке, будто девушка находилась в парилке фешенебельной сауны, только готовая «поплыть» косметика была до крайности неуместна.

— Я больше не желаю отвечать ни на какие вопросы! Я передовик труда, отличник бытового обслуживания! У меня грамоты…

— Это будут смягчающие обстоятельства. Чистосердечное признание тоже относится к ним. Советую учесть.

— Да вы меня что, судить собираетесь? Красивые губы мелко подрагивали, и Сизов знал, что произойдет через несколько минут.

— Я собираюсь передать материал следователю. Он тщательно проверит ваши доводы и скорее всего полностью их опровергнет. А потом дело пойдет в суд.

— За что меня судить?! — Строева еще пыталась хорохориться, но это плохо получалось, чувствовалось, что она близка к панике.

— За соучастие в разбойных нападениях. В зависимости от вашей роли — может быть, и за соучастие в убийстве. Надеюсь, что к последним делам ваших бывших приятелей вы не причастны.

— Какие еще… последние дела? — Охрипший голос выдавал, что она из последних сил держит себя в руках.

И Сизов нанес решающий удар.

— Три убийства. Двое потерпевших — работники милиции.

По контрасту с будничным тоном сыщика смысл сказанного был еще более ужасен.

— А-а-а! — схватившись за голову, Строева со стоном раскачивалась на стуле. Фарфоровое личико растрескалось, стало некрасивым и жалким.