Пронск - Калинин Даниил Сергеевич. Страница 16

Однако тыновая стена – это не рубленные тарасами гродни. Лестницу приставить не проблема, тем более что нет мешающего штурму рва… И лестницы были приставлены монголами – крепкие, с коваными крючьями для захвата, чтобы их не оттолкнули… Приставили под безостановочно летящими со стен и из-за тына стрелами, под градом сулиц и падающих на головы камней…

Пять сотен тургаудов, оставшихся в распоряжении Бурундая, таяли быстро. Видя это, темник отправил на помощь гвардейцам покоренных – лучших нукеров из числа гулямов, облаченных в кольчатый доспех илчирбилиг хуяг и защищенных шлемами, а также крепких в ближнем бою секироносцев мордуканов. А чтобы подкрепление шло на помощь быстрее, татары закидали ров вязанками хвороста, посчитав, что орусуты уже не станут препятствовать продвижению покоренных внутрь детинца.

Однако это было опасное заблуждение… Смертельно опасное!

Дружинники действительно не мешали, покуда поганые забрасывали ров, и перешеек внутри его рос, однако, как только хорезмийские гулямы и пешцы мокши ринулись в крепость, бойницы в башне вдруг открылись! И сверху на бегущих впереди нукеров обрушилось кипящее масло, заставив ошпаренных истошно завопить от боли! Щедро оно попало и на ближние вязанки с хворостом… А мгновение спустя вниз полетели зажженные стрелы!

Вновь ярко вспыхнуло пламя под ногами нехристей, надолго лишив тургаудов помощи! Лишь только яростно кривился Бурундай при виде столба огня на месте перешейка, в то время как гвардейцы его самоотверженно лезли на тын, неся бесконечные потери от кругового обстрела… Правда, запас бронебойных уже подходил к концу, но ратники не жалели их, понимая, как опасны ханские телохранители!

На боевой площадке частокола монголов встречали размашистые, тяжелые удары русских секир, раскалывающие щиты и шеломы да отрубающие кисти рук на верхних перекладинах лестниц! Впрочем, тургауды стяжали славу лучших из лучших бойцов ордынских туменов не на пустом месте, и там, где удавалось перелезть через частокол хотя бы одному нукеру, там щедро текла кровь уже ополченцев… Ибо яростны, стремительны в сечи оказались обреченные батыры, презревшие смерть и бьющиеся, словно одержимые! Чтобы поразить хоть одного из них, защитники платили жизнями трех, а то и четырех воев, а ведь число поганых, прорвавшихся на стену, неуклонно росло!

Сейчас бы усилить атаку гвардейцев опытными хорезмийскими гулямами да секироносцами мокши – и натиск тьмы было бы не остановить! Но жарко горит пламя во рву, не позволяя покоренным приставить лестницы к подошве надвратной башни…

Видя отчаянное положение ополченцев, Ратибор приказал атаковать тургаудов спешившимся дружинникам сотенного головы Михаила, ожидающим своего часа. И когда поганые уже наполовину заняли тыновую стену, им навстречу ударили свежие, рвущиеся в бой гриди, облаченные в дощатую и чешуйчатую броню, ничем не уступающую по прочности худесуту и хуус хуяг (ламинарным и ламеллярным панцирям) нехристей! Тогда уже рубка пошла на равных, а вскоре и с явным преимуществом русичей, защищающих родную землю и знающих, за что они сражаются и умирают! Уставшим же и вымотавшимся монголам, потерявшим три четверти людей под обстрелом и во время штурма тына (к тому же сломленным отсутствием подкрепления), было просто нечего противопоставить отборным гридям, привычным к пешему бою… Где русская секира и тяжелый меч оказались сподручней легкой и верткой сабли, удобной прежде всего для конного боя!

Нескоро прогорел да обрушился вниз перешеек, позволив татарам вновь опустить лестницы в ров. Но еще не начали они спуска, как вдруг открылись бойницы с внешней стороны гродней – и густо, настоящим градом полетели вниз отрубленные головы тургаудов… А самые глазастые сумели разглядеть в дыму и настоящий вал из обезглавленных тел гвардейцев, перекрывший проем ворот…

Замерли, скованные суеверным ужасом покоренные. Замерли, не в силах произнести ни слова, десятники-монголы, отчетливо представив, что их самих ждет та же участь, как только окажутся они в ловушке детинца орусутов! Дрогнули сердца нукеров при виде ужасающей кончины лучших из лучших батыров, боятся они теперь идти вперед, к нешироким, раскрытым перед ними вратам цитадели. Словно крепость эта – вовсе и не крепость, а страшное, свирепое чудище! А ворота ее – распахнувшаяся звериная пасть, и каждый, кто войдет в них, обречен на погибель!

Видя замершую в страхе тьму да терзаемый собственным просчетом, стоившим ему гвардии, Бурундай поскакал вперед, выкрикивая отборные ругательства и грозя безвольным трусам самой страшной на свете карой! Заслышав его гневный рев, пришли в себя арбанаи и джагуны, стали и сами грозно порыкивать на нукеров, приводя их в чувство. Зашевелилась тьма, освобождаясь от липкого, заставляющего мужей цепенеть страха, двинулась было вперед…

Вот только увлеченный охватившим его гневом и одновременно с тем воодушевлением при виде двинувшихся на штурм воев, нойон приблизился к детинцу ближе, чем следовало. Стрела тугого составного лука опасна на сто тридцать шагов в чистом поле, но в полете со стены ее убойная дальность увеличивается… А Бурун-дай подскакал к надвратной башне на полторы сотни шагов, считая, что на столь большом расстоянии от детинца ему ничто не угрожает! Да и не стреляли сегодня орусуты из внешних бойниц, не считая мгновения, когда запалили перешеек…

Но Ратибор видел, как всадник в крепкой и богато инкрустированной серебром броне поскакал к нукерам в сопровождении сразу нескольких крепких батыров. Да вдобавок на белоснежном, роскошном арабском скакуне! Видел и даже слышал его рев, что взбодрил агарян… И тут же кликнул воевода своих лучших, самых точных стрелков с наиболее мощными составными луками, опознав самого темника!

А когда военачальник поганых оказался вблизи детинца да замер на месте всего на несколько мгновений, обратиться к нукерам, из бойниц надвратной башни вылетело три стрелы…

Одна пролетела мимо монгола, лишь царапнув ухо его белоснежного скакуна, заставив того испуганно всхрапнуть да встать на дыбы! Вторая ударила темника в живот, но крепкая броня остановила стрелу на излете. Граненый наконечник сплющился от стальных пластин – не хватило уже силы пробить их… Но третья стрела угодила Бурундаю точно в глаз – и, отчаянно вскричав от боли, он рухнул из седла под копыта своего жеребца, зажимая рукой страшную рану. По пальцам нойона обильно побежала кровь…

Замерли в ужасе покоренные и монголы – за гибель Бури поплатились головами не менее пяти сотен тургаудов и воев мокши, какую же цену заплатят нукеры теперь, за смерть уже второго темника? А Ратибор, видя замешательство ворога, зычно прокричал:

– Стрелами, бей!!!

Ожили вдруг десятками, даже сотнями срез-ней внешние бойницы детинца – впервые за время штурма столь большим числом! Пали во множестве стоящие вблизи рва нукеры, собиравшиеся до того спускаться по лестницам… Затрубил рог воеводы, подхватили его сотники, закричали дружно победно ратники, пугая ворога и ломая остатки его воли, отнимая решимость! Чуют сердца татар – не сдадутся орусуты, до последнего будут сражаться, не покорится врагу «злая» крепость!

А сколько уже отнял ее штурм жизней? И сколько еще отнимет?! Между тем запасы еды ведь на исходе…

Видя нерешительность покоренных, взревели монгольские арбанаи и джагуны, осыпая ругательствами и проклятиями своих нукеров, заставляя идти их вперед. Закрылись щитами те, кого обстреливали со стен, пришли в себя татарские лучники, дружно ударив по бойницам детинца. Вновь ожило, зашевелилось войско, приходя в движение… Все еще шевелящегося темника уже унесли на руках, и те, кто стоял рядом, разнесли по рядам тьмы весть: ранен Бурун-дай, не убит, а всего лишь ранен! Вроде и действительно приободрились поганые…

Но тут один из десятников, распаливший себя криком и даже сорвавший от него голос (как кажется, его яростный рев скрывал собственную неуверенность!), ударил саблей нукера – молодого кипчака, что замер в нерешительности в паре шагов от лестницы, ведущей к спуску в ров. На глазах последнего совсем недавно погиб соратник, сраженный срезнем, и молодой воин, во всех красках представивший, что и его так же убьет стрела орусутов во время спуска, не мог заставить себя шагнуть вперед! Не способный уже кричать на своих воинов, десятник «взбодрил» юнца ударом сабли – и ударил-то плашмя, не желая рубить! Но кипчак все же вскрикнул от боли и ужаса в миг удара…