Контуженый (СИ) - Бакшеев Сергей. Страница 41

По радио включают бодрую песню про Крымский мост. Поезд движется через пролив. Слева морская гладь, справа автострада, по которой мчатся машины, за ней тоже море до горизонта.

Я встаю, уменьшаю громкость, нависаю над Златой:

— Зачем к тебе приезжал Руслан Краско?

— Его отец умер. Он узнал, что я была у них дома и подозревал…

Злата осекается. За окном мелькают белые конструкции арочного пролета. Слышно, как возбужденный пассажиры спешат сделать фото. Поезд минует главную арку. За стеклом снова зеленое море, силуэты кораблей и серая крымская земля с белыми строениями.

Я закрываю дверь в купе и повторяю вопрос:

— Что тебе сказал Русик?

— Что его отец был здоров до встречи со мной. Поэтому провели эксгумация тела и экспертизу о причине смерти. Завтра будет результат.

— На что он намекал?

— Он сказал прямо. Не вздумай уезжать. Если не виновна, не трону.

— А ты виновна?

— Я уехала.

— Чего ты испугалась?

— Я подсыпала Краско клофелин.

— Какого черта!

— Он еще тот кобель, в первый раз стал меня лапать! И Денис научил про клофелин. — Злата мельтешит руками и старается говорить с интонацией Шмеля. — Растолки заранее и незаметно добавь в вино. Краско заснет, ты заберешь деньги. Старого козла надо проучить!

— И ты проучила?

— Я насыпала, сколько велел Денис. Мы с Краско выпили. Он полез лапать, а я сама не своя: дрожу, ослабела. Ему только этого и надо, почти раздел меня, навалился. Я была рада, что он отрубился.

— Заснул?

— Мертвецким сном.

— Ты ушла с деньгами и доложила Денису?

— Я же для вас старалась. Денис говорил, что деньги ради победы и общего бизнеса. Я отнесла их в тайник.

Глубокий вздох. Это я с тяжким сердцем постигаю сказанное. Опускаюсь на сиденье рядом со Златой.

— Краско умер с ту ночь.

— Я не хотела.

— Русику это не докажешь.

— Он найдет меня?

— Я же нашел.

— И что мне делать?

— Где сейчас деньги?

— Какие?

— Наши, из тайника.

Злата округляет глаза:

— Ты же их забрал.

— Я?!

— Больше некому!

— Злата, я лежал в больнице!

— Поручил кому-то.

— Я не мог поручить, забыл все телефоны.

Злата качает головой:

— Мне же ты позвонил.

Напоминать про заявление в ЗАГС не хочется, мирная жизнь в далеком прошлом. Злата не верит мне, а я ей.

Она доказывает:

— Перед побегом я заглянула в тайник, хотела взять немного денег. Но там было пусто. Ничего! И на кого мне думать? Ты жив, а все погибли!

Мысли с трудом ворочаются в больной голове. Я морщусь, тру виски, достаю таблетки. Злата подставляет мне воду.

— Ты же Контуженый с провалами памяти. Вспомни!

Я убираю таблетки в рюкзак, натыкаюсь на фотокарточку и вспоминаю другое: надпись на обороте — «Сегодня вечером в нашем месте. З».

— Ты хотела меня убить.

— Еще как! — подтверждает Злата.

42

Мой вскипающий внутренний гнев охлаждает стук в дверь. Пассажиры сыты впечатлениями, теперь они хотят завтракать и просят чай.

Злата надевает фирменный фартук и берется за дело. Она суетится как ни в чем не бывало и даже улыбается:

— Первый — мужчина. День будет удачным. — И поясняет: — У нас же план по печенькам, сувенирам.

Пустые стаканы позвякивают в фирменных подстаканниках, а с горячим чаем утихомириваются. Рядом на подносе печенье, джемы и запакованные булочки. Поднос исчезает заполненным и возвращается пустым. Исчезает и появляется.

Пассажиры обслужены. Стакан чая достается и мне. Теплый пар поднимается над дрожащей поверхностью, а я уже остыл и не кипячусь. Лишь повторяю сказанное:

— Ты хотела меня убить.

Злата садится рядом, крутит ложечку в стакане и признается:

— Мечтала тебя прибить. Разорвать, расцарапать и оторвать причиндалы. Последнее обязательно! — Она отхлебывает чай. — Ну нельзя же так с женщинами.

— Ты о чем?

— Хорошо быть Контуженым. Забыл, что со мной сотворил?

Мне стыдно, но не настолько, чтобы вытеснить из головы схватку с киллером.

— Тебе привет от Пули.

— Чего? — не понимает Злата. Или делает вид, что не понимает.

Я выкладываю фотографию нашей троицы:

— Твоя?

— Моя.

— Ты подослала ко мне убийцу!

Злата смотрит на снимок, и опять на лице недоумение. Я переворачиваю карточку, тычу пальцем в слова:

— Ты заманила меня в ловушку.

— Это не я писала.

— Не ври! Больше некому!

Я повторяю ее недавние слова. «Больше некому!» — так она обвинила меня в краже из тайника. Детский аргумент бумерангом возвращается к ней. Кто из нас врет? У кого отшибло память?

Я продолжаю настаивать:

— Пуля — это имя убийцы. У него наколка на пальцах. Где ты его нашла?

— Я не знаю никакого Пули!

— Избавилась от Краско-старшего, сбежала от Краско-младшего. Но тут вернулся я и стал тебя искать. Ты выбрала способ понадежнее клофелина — пуля! Я единственный, кто знает о тебе. Больше некому!

— Никита, за что?

— Я бы поверил, если бы ты раньше не убивала.

— А ты?

— Я воевал.

— А где же Пуля?

— Значит, знаешь! — Я хватаю ее за фартук и трясу: — Я выжил там и выживу здесь. Твой киллер под колесами!

— Ты свихнулся!

Злата вырывается, вскакивает, сбивает стакан с чаем. Звон разбитого стекла и горячие брызги заставляет нас образумиться.

Я пытаюсь взглянуть на покушение иначе:

— Скажи честно, ты не посылала убийцу?

— Нет! Как тебе еще доказать?

Злата убирает осколки. Я прислушиваюсь к своему состоянию. Головная боль проходит, нос не кровоточит. Злата не врет. Или мне помогла таблетка?

Проводница садится поодаль от меня. Смотрит искоса:

— Ты нервный. Может, в городе кому-то дорогу перешел?

— Ну, было.

— Так почему я?

— Ты же призналась.

— В том, что проклинаю насильника. А ты на что рассчитывал?

Теперь мне становится стыдно по-настоящему.

— Прости, Злата. Сам не знаю, что тогда нашло.

— Ишь ты! Контузия тебе на пользу. Человеком стал.

— А тогда?

— Животным!

Она замечает оторванную бретель фартука, пытается скрепить ее булавкой и сокрушается:

— Шить в поездке нельзя — плохая примета.

— Разбитый стакан — на счастье.

— Ага! Хочешь, с тобой поделюсь?

Я опускаю взгляд, смотрю на свои ноги. Вновь накатывает возмущение:

— С киллером, не по адресу. А за что мою мать? Ампутацией напугала, миллион на протез взяла.

— Я бежала от Руслана Краско. Нужны были деньги, а в тайнике пусто.

— Но не таким же способом. Моя мать могла остаться без квартиры!

— Я думала, все накопления у тебя. Расплатишься.

— Думала она.

— И ты подумай, чей ребенок?

Я ошарашен. Перед глазами строчка из рассказа Чеха с вариантами: Шмель, Кит и святой дух. Смотрю на ее живот и тихо спрашиваю:

— Чей?

— Мой!

После громкого возгласа мне в глаза Злата отворачивается. Ее плечи вздрагивают, она плачет и причитает:

— Как рожу, продам мальчика бездетным. За миллион. И верну тебе деньги.

Из всех слов я слышу одно, и абстрактная картинка материализуется в конкретное:

— Мальчика?

— Недавно сделала УЗИ.

— И там видно?

— Показать?

Я смущаюсь. Злата вытирает слезу и показывает в телефоне. Я плохо понимаю, где что. То ли из-за качества снимка, или из-за влаги в глазах.

— Когда срок?

— В Новый год. Пока работаю сколько смогу.

— Новый год, — шепчут мои губы.

Отчего-то вспоминается, что в Новый год принято загадывать желание. Что я загадывал на этот год? Не помню. Уж точно не про войну, не про геройство и не про потерю друзей. И вряд ли про ребенка. Возможно, я мечтал о Злате. Даже это не сбылось. Нельзя же считать мечтой насилие на грязном полу.

Зато я точно знаю, что загадаю в наступающий Новый год. И не только я, таких желаний будут миллионы. Сбудутся ли?