И опять Пожарский - Шопперт Андрей Готлибович. Страница 48

Михаил Фёдорович изменился в лице: у него только что хотели отнять любимую игрушку. Он даже сильнее вцепился в новую азбуку. Но дьяк продолжал говорить, и пальцы разжимались. Прав Петруша. Тысячу раз прав. Нужно сходить на печатный двор, поговорить с Фофановыми и открывать печатный двор в Новгороде.

– Спасибо тебе, князь, за смелые слова. Мало кто смог бы их произнести. Жалую тебе за то шубу с царского плеча. – Царь кивнул Борисову, и через минуту Пронин уже был с наброшенной парчовой шубой на плечах.

– Царь-батюшка, не по заслугам мне всё это! – Пронин низко поклонился. – Ведь это даже и не половина подарков Петра Дмитриевича… – И он протянул Михаилу вторую книгу со стихами. Сначала шли детские, потом – про бои, а потом и про любовь.

Михаил осмотрел и эту книгу.

– Зачем же напечатана сия книга? – спросил он Пронина.

– Княжич Пожарский школу открыл в селе Вершилово. Учит детей счёту, слову Божию и чтению с письмом. Вот он и говорит, что учиться читать по этой книге детишкам много легче будет.

Михаил открыл книгу на первой странице и вслух прочитал:

Михаил Фёдорович хихикал, как маленький ребёнок. Казнят, решил Пронин. Но вместо этого царь прочитал ещё одно стихотворение и засмеялся громче, а потом подбежал и обнял дьяка.

– Молодец, Петруша! Ведь молодец? – А глаза сияют, словно драгоценные каменья.

– Я тебе, государь, ещё в самом начале беседы это говорил.

– Что ещё послал Петруша? – Вот оно, любопытство.

– Это, великий государь, горшочек с чудесным маслом. Вели принести кусочек хлеба белого.

Хлеб принесли, отрезали кусочек и намазали ореховым маслом. Всё это время царь разглядывал рисунок на горшочке. Там две белочки тянули друг к другу гроздь орехов. Чудно. Ни на что не похоже. Михаил попробовал хлеб с маслом. Вкусно. Если бы в детстве его кормили такими деликатесами… Царь не удержался и заставил сделать себе ещё кусок хлеба с маслом. Та же история повторилась и с маслом селёдочным.

– Как же это Пётр догадался до таких яств заморских? – спросил Михаил Фёдорович у Пронина с полным ртом.

– Он говорит, что придумала яство сие крестьянка из Вершилова, крепостная, а он только помог ей производство наладить. Свёл с гончарами и иконописцами.

– Так ведь и хочется сказать, чтобы перебирались они в Москву, но помню, князь, твои слова про иноземных купцов.

– Позволь, великий государь, ещё одно лакомство тебе показать, что тоже крестьянин из села Вершилово производит… – Пронин достал из корзины плоскую керамическую шкатулочку с сыром.

– Уж порадую я матушку за обедом! – воскликнул с восторгом Михаил, пробуя острый сыр. – Что же, и правда простой крестьянин сам такое блюдо смог измыслить?

– Так Пётр Дмитриевич говорит, но сдаётся мне, что без его участия и здесь не обошлось, – улыбнулся лукаво дьяк.

– Ещё есть диковинные яства в Петрушиных подарках? – поинтересовался царь, облизываясь.

– Прости, царь-батюшка, но яства на этом закончились. Только не спеши расстраиваться, ибо диковинки есть ещё. Это валенки, государь. Три пары: тебе, матушке твоей и батюшке. Зимой в них тепло, не то что в сапогах. – И дьяк протянул с поклоном одну пару царю.

На всех шести валенках были нарисованы и вышиты купола Покровского собора (храма Василия Блаженного). Причём на каждой паре угол зрения был другой, и на переднем плане изображены разные купола.

– Разве такую красоту можно на ноги надевать? – произнёс, любуясь узором, государь.

– А ты примерь, царь-батюшка, почувствуй, как ноженькам в них хорошо.

Царь стянул сапоги с помощью двух дьяков и надел валенки.

– И правда ведь тепло, да и по снегу ходить можно. – Михаил рассматривал обновки. – Только не говори, что и это придумал крестьянин из села Вершилово. Таких диковин чай и за границей нет.

– Не буду, великий государь, говорить про крестьянина. Ибо это лжа будет. Делает их крестьянка крепостная из Вершилова, а не крестьянин, – хитро улыбнулся Пронин.

Царь оценил шутку и заливисто рассмеялся.

– Ещё что-нибудь прислал Петруша?

– Вот, держи, государь, тарелки сетчатые. – Дьяк с поклоном подал две ажурные тарелочки, расписанные цветами и ягодами. – Это тоже работа вершиловская. Есть там артель гончаров, вот они и горшочки те, и шкатулочку под сыр, и тарелки эти лепят.

– Знаешь, что я тебе, князь, сказать хочу? – Михаил бережно положил тарелки на стол. – Может, мне нужно иноземцев всех изгнать из Москвы да всех жителей Вершилова сюда переселить?

– Прежде чем ответить тебе, великий государь, на этот вопрос, хочу ещё одну диковинку показать. Когда ты её увидишь, может, и передумаешь. – Тут дьяк достал из последней корзины пачку листов бумаги.

– Какая гладкая да белая, неужели не немецкая, а тоже из Вершилова?

– Поднеси, государь, один листок к окну.

Михаил Фёдорович поднёс листок к свету и внезапно, охнув, выронил бумагу.

– Колдовство это! – грозно уставился царь на нового князя.

– Нет, великий государь, вот и грамотка от настоятеля храма в Вершилове есть, что нет тут колдовства, и бумагу эту он освятил. – Пронин вспомнил себя и подал царю листок с записью отца Матвея.

– Как же это сделано? – Михаил поднял листок, поднёс его к свету и прочитал слова «Пурецкая волость».

– Пётр Дмитриевич сказал, что если на такой бумаге подавать прошения и челобитные, то казна может зело обогатиться. А немцев до этого секрета не допускать особо. И ещё, государь, посмотри, на всех диковинах, что княжич со мною передал тебе, есть надпись «Пурецкая волость». Это чтобы его диковины никто подделать не смог.

– Нет, князь, думаю я, хитрее Петруша, не это главное в надписи… – Царь перебрал все подарки и на каждом нашёл указанную метку. – Эта надпись говорит о том, что ничего подобного больше ни у кого нет. Хотите иметь диковины? Покупайте товары из Пурецкой волости. Хитёр Петенька! И правда, Соломон на Руси появился.

– Твоя правда, государь. Следующие два подарка настолько удивительны, что Пётр Дмитриевич чернильницу просил даже матушке с батюшкой твоим в руки не давать. Смотри, государь.

Фёдор Фёдорович вынул из пенала ручку и достал серебряную чернильницу-непроливайку. Он достал лист бумаги из последней корзинки и, обмакнув перо в чернильницу, вывел всё те же слова: «Пурецкая волость», а потом взял и опрокинул чернильницу. Царь и дьяк Борисов ахнули, ожидая, что чернила выльются, но на листок не пролилось, ни капли.

– Что это? – перевёл дух царь.

– Попробуй сам, государь-батюшка. Это перьевая ручка и чернильница-непроливайка.

Михаил поставил чернильницу снова вертикально, заглянул в неё, убедился, что чернила там есть, обмакнул перо и вывел на листке: «Царь и Великий Государь», а потом, стараясь подражать дьяку, как бы случайно опрокинул чернильницу. Ни капли.

Молодой царь разглядел ручку повнимательней. Золотое перо с прорезью посередине, деревянная палочка с надписью «Пурецкая волость» на русском и на латинском языках, золотой колпачок, заканчивающийся лапой орла, держащей чудный лал.

– А это чудо тоже сделал крестьянин?

– Нет, государь, это сделал ювелир, который сейчас живёт в Вершилове.

– Дьяк, – обратился Михаил Фёдорович к Борисову, – сегодня же издать указ, запрещающий иноземцам под страхом смертной казни через колесование приближаться больше чем на десять вёрст к Вершилову! – Он повернулся к Пронину. – Правильно ли я сказал, князь?