И опять Пожарский - Шопперт Андрей Готлибович. Страница 56

Пётр подтолкнул к нему венгра. Бартос попытался заговорить с вогулами. Ничего путного из этого не вышло. Попытался поговорить князь Разгильдеев. Результат ещё хуже. Опять попробовал венгр. Он указывал на предметы и называл их названия на своём языке, а сообразивший, чего от него хотят старейшина, на своём. Это тянулось минут двадцать, пока Петру не надоело.

– Ва Миасс? – спросил он у аксакала (что «ва» – это вода, в двадцатом веке знают все).

Старик махнул рукой на северо-восток. Ну, это и так понятно. Пётр ткнул в него пальцем, потом обвёл всех своих широким жестом и показал пальцами по земле, что они туда идут, потом достал два топора и показал на них вогулу, не отдавая.

– Миасс! – проговорил он и снова показал на топоры.

Старейшина показал на мужика, который припёр косулю, и махнул рукой на северо-восток.

– Перки!

– Пётр, – ткнул пальцем в себя княжич.

Он подождал, пока вогул поймёт и показал на него.

– Сотр, – тоже ткнул пальцем в себя вогул.

– Топор, – указал Пожарский на инструмент.

– Тавар, – понял его старейшина.

– Перки Миасс. – Княжич обнял за плечи молодого вогула и сделал вид, что уходит. – Сотр – тавар.

Вогулы радостно закивали головами. Так вот и надейся на всяких венгров.

Старейшина забрал топоры, Пожарский забрал вогула, и «встреча на Эльбе» закончилась. Экспедиция, теперь ведомая местным проводником, пошла дальше. Княжич приставил к вогулу венгра и сказал тому, чтобы до конца маршрута тот освоил хотя бы в общих чертах язык предков. Так они два дня и шли, тыча руками во всё вокруг.

К истоку реки Миасс вышли под вечер второго дня. Фу! Вот и добрались до Эльдорадо. Бедные испанцы, они просто не знали, где искать.

– Разбиваем лагерь! – крикнул Пётр Дмитриевич народу и радостно свистнул что есть мочи.

Событие семьдесят второе

Князь Дмитрий Михайлович Пожарский был назначен царём весной 1619 года руководить Ямским приказом. По своей деятельной натуре, он при первой же возможности отправился инспектировать ямы на дороге в Великий Новгород. По этой самой причине подарки от старшего сына пришли в его отсутствие. Когда же он в июне вернулся в Москву, жена, Прасковья Варфоломеевна, похвастала, что Петенька прислал много диковин. Вот только большинство этих диковин князя не дождались. Ореховое и селёдочное масло было съедено, сыр постигла та же учесть. Бумагу младшие исписали и изорвали, как-то поссорясь между собой, валенки были убраны до зимы. Остались красивые горшки, удивительная шкатулка и ручка. Вот ручку Дмитрий Михайлович оценил, подарок был поистине царский. Где же это Петруша такую красоту достал? А как писать хорошо, и не надо затачивать перья! И в самом деле диковина.

Чудесные сетчатые тарелки князя не впечатлили. Да, красиво, но не жёнка же он, чтобы тарелками восторгаться. Зато икона Дмитрию Михайловичу понравилась. Чудной красоты вещь. Есть ведь мастера на Руси.

Князю никто не сказал, что всё это производят в его селе Вершилово. Надпись «Пурецкая волость» на перьевой ручке он прочитал, но почему-то с Вершиловым это не связал.

Он соскучился по старшему сыну и решил, что следующую инспекцию проведёт по Владимирскому тракту до самого Нижнего Новгорода. Нужно только государю доложить о поездке в Великий Новгород и испросить разрешение на инспекцию в Нижний Новгород.

Юный царь Михаил принял Пожарского на бегу. Неделю назад вернулся из плена его отец, и государю было не до ям. Он только сказал Дмитрию Михайловичу, что Петруша сейчас на Урал-камне со стрельцами и рудознатцами, и запретил привозить мастеров из Вершилова в Москву. Последнее крайне удивило князя. Что там за мастера такие, что их нельзя иноземцам показывать? Непонятно. Только переспросить у государя не получилось, тот уже отпустил Дмитрия Михайловича.

Что ж, Пожарский поехал в Нижний, по дороге проверяя все ямы и учиняя разнос нерадивым старостам за ненадлежащий уход за лошадьми или за грязь на постоялом дворе. Задержался он во Владимире у воеводы князя Ивана Морозова на целую седмицу. Так и получилось, что в Нижний Новгород князь прибыл только 25 июля. Вовсю шла уборка озимых.

Нижний Новгород князь Пожарский не узнал. Он покидал его со вторым ополчением семь лет назад. Это был, несмотря на сильный голод при Годунове, большой торговый город с многолюдьем и красивыми теремами богатых купцов. Он слышал, конечно, про пожар 1617 года, но что всё так плохо, не ожидал. Нижний посад до сих пор зиял пепелищами, да и на Верхнем они встречались. А ещё князя поразило, что людей почти не видать. Народ-то куда делся?

Встречал Дмитрия Михайловича товарищ воеводы князь Фёдор Фёдорович Пронин. Князем этот дьяк стал совсем недавно, и Пожарский не понимал, за какие такие заслуги. Город в запустении, а государева дьяка за это в князья. Чего только на Руси не бывает.

Воевода Нижегородский князь Бутурлин был в Арзамасе с проверкой стрельцов, так что пришлось отобедать с Прониным, да и отужинать заодно. Фёдор Фёдорович за трапезой часто хвалил старшего сынка Петрушу, и князь отмяк. Какому родителю не понравится, когда его наследника хвалят.

– Где же люди все, Фёдор Фёдорович? – задал Пожарский мучивший его со въезда в город вопрос.

– Так, почитай, полгорода твоё Вершилово отстраивают, – улыбнулся Пронин.

– Что такое, али тоже пожар учинился? – встревожился князь.

В Вершилове он никогда не был: то война, то опять война, так за пять лет и не выбрал минутки для инспекции.

– Что ты, Дмитрий Михайлович, типун тебе на язык, такую красоту спалить, – замахал на него руками воевода.

– Что же там полгорода отстраивают? – удивился Пожарский.

– Увидишь всё сам завтра, Дмитрий Михайлович. Пётр Дмитриевич там такую стройку затеял, что и Москва позавидует.

– Прямо Москва? – ухмыльнулся Пожарский.

Ох уж эти захолустные воеводы, всё у них лучше, чем на Москве.

– Поздно уже, Дмитрий Михайлович, давай почивать, а завтра сам и посмотришь.

Событие семьдесят третье

Пётр отправил братьев Ивановых в разведку, искать еврейский камень. Фрол с десятком стрельцов пошёл по левому берегу, а Семён с другим десятком – по правому. Продуктов рудознатцам выдали на неделю. Сам же Пожарский занялся обустройством «транспортной инфраструктуры».

Первым делом у истока Миасса поставили два барака на тридцать человек каждый. Когда с этим покончили, принялись строить плоты. Собрали десяток и оставили их на берегу, пусть хоть немного древесина просохнет. Лето выдалось жарким и сухим, княжич всего-то два дождя и запомнил.

Через неделю вернулись рудознатцы. Вернулись ни с чем. Вернее, кое-что они нашли, и золото нашли, и золото дураков (железная руда пирит), и магнетит (железная руда), и даже медную руду, а вот полевого шпата не было. Значит, не дошли, понял Пожарский, он точно помнил из будущего, что в Миассе добывали полевой шпат.

Лагерь свернули и на плотах сплавились на тридцать вёрст ниже по течению. Бывший генерал отдал команду в этом месте опять строить бараки, а сам с рудознатцами пошёл на разведку. Работая на фарфоровом заводе, он этого минерала насмотрелся, и если увидит, то узнает. День шёл за днём, а результат был нулевым.

Нашёл минерал Фрол. Он серьёзно отличался от того, что запомнил Пётр. Сам Пожарский его и не узнал бы. Вывод: каждый должен своим делом заниматься. Этот камень был полупрозрачным и с черными вкраплениями. Попробовали отколоть кирками несколько кусков от скалы. Получилось, конечно, но слишком мало и слишком долго. Им ведь ещё не меньше двух месяцев добираться до Нижнего Новгорода. В середине октября реки замёрзнут, и что тогда делать?

Пётр оставил оба десятка и рудознатцев ломать камни, а сам с двумя стрельцами ринулся за подмогой. В лагере было оживление, два новых барака как раз закончили, и тут пожаловали в гости местные. Видно, слух о белых людях, раздающих ножи и топоры, достиг ушей ещё одного стойбища, и они всем кагалом, с жёнами и детьми заявились к богатеньким буратинам. Когда же обмен мяса и рыбы на ножи закончился, старейшина предложил самым здоровым из русских «улучшить генофонд его племени». Довольные друг другом братские народы как раз прощались, когда нагрянул княжич.