Поручик Ржевский или Дуэль с Наполеоном - Ульев Сергей. Страница 18

Во время короткого отдыха от маршевых маневров поручик Ржевский и Агнеса Харитоновна пошли прогуляться по лесу.

Чем дальше они углублялись в сосновый бор, тем сильнее и тревожнее билось сердце гусара.

«Она совсем не похожа на дохлую кошку», — думал Ржевский, бросая пламенные взгляды на свою спутницу, сменившую ради прогулки военный мундир на дамское платье.

Руки сами тянулись пощупать эти нежные шелка. От декольте молодой дворянки у поручика стучало в висках.

Он держался из последних сил, стараясь вести светскую беседу.

— Не так — то просто отличить хороший гриб от поганки, — говорил поручик, отчаянно шаря глазами то по траве, то по платью своей спутницы. — Хорошо, если попадется лисичка. А порой сорвешь и думаешь: «Свинушка», а как ножку покрепче пальцами сожмешь… сожмешь… ножку пальцами…

Перешагивая через ручей, Агнеса Харитоновна на какой — то миг подобрала платье, невольно показав ему свои лодыжки, и у Ржевского перехватило дыхание.

— Черт побери, какие ножки! — не сдержался он. — Сколько по балам ездил, а таких не встречал.

Яркий румянец украсил щеки молодой дворянки.

— Наверно, вы бывали не на тех балах.

— О да, чтоб мне провалиться! — Он попытался ее обнять. — Я люблю вас! Позвольте локоть.

— Нет, нет, нет, — изящно уклонялась она. — И не надейтесь.

— Ну что вы, право, как дохлая кошка!

— Поручик, как вам не стыдно обзываться?! Так я вас тем более никогда не полюблю.

— Черт! чем заслужить? — Ржевский бешено огляделся. — Видите вон ту сосну?

Агнеса Харитоновна запрокинула голову. Сосна была столь высока, что, казалось, подпирала небосвод.

— Вижу.

— Я готов сейчас залезть на самую верхушку!

— Зачем?

— Во имя возвышенных чувств-с. А после спрыгну вниз!

— Вы разобьетесь! — испугалась девушка.

— Вдребезги, сударыня! — Он решительно взялся за нижнюю ветвь. — Но мне и жизнь не дорога, если вы отказываетесь от моей любви-с…

— Неужели, вам мало моего расположения и дружбы?

— Я не верю в дружбу между мужчиной и женщиной, — подтянувшись, Ржевский с хрустом оседлал ветвь. — А если женщина и может стать другом мужчины, то сперва ей нужно сделаться его любовницей! Прощайте навсегда!

Он сделал попытку перелезть выше, но Агнеса Харитоновна схватила его за сапог.

— Не пущу!

— А я все равно полезу! Потому что я люблю вас, сударыня. Хоть по ногам, хоть по рукам вяжите — люблю, вот и весь сказ!

— Прекратите немедленно, а то я… я… заплачу!

— Этого только не хватало!

Ржевский поежился. Женские слезы для него были все равно, что ушат холодной воды на голову.

— Ладно, уговорили, — проворчал он, спрыгнув на землю. — Вы, верно, вообще мужчин не любите.

— Нет, почему же. — Она ласково тронула его за руку. — Только французов.

— Они спалили вашу усадьбу?

— Нет.

— Убили кого — то из родных?

— Нет, нет.

Ржевский хлопнул себя по лбу:

— А не было ли у вас, часом, неудачного романа с французом?

Девушка закусила ноготь большого пальца. И вдруг негромко вскрикнула.

— Ну вот, заусенец откусила, — с наивной доверчивостью пожаловалась она, показав ему капельку крови, выступившую у ногтя.

— Позвольте пальчик, — не растерялся Ржевский. — Почту за честь зализывать ваши раны.

Поколебавшись немного, она протянула руку. И пока он целовал ей палец, повела рассказ:

— К чему скрывать, поручик, с двенадцати лет меня воспитывала французская гувернантка.

— Молоденькая?

— Да.

— Вам повезло.

— Ах, что вы! Она учила меня разным наукам. Но более всего ей хотелось научить меня науке разврата, о чем я, несмышленое дитя, конечно, и не подозревала. Представьте, поручик, поэзию мы изучали по бесстыдным стихам Парни, а живопись — по непристойным гравюрам к сонетам Пьетро Аретино. Вы читали Аретино?

— Увы, поэзию я никогда не жаловал. Разве что Баркова.

— Даже не слышала о таком.

— Ну как же, у него отменный стиль.

— Поручик, у меня болит только один палец! Зачем вы вылизываете остальные?

— Впрок, сударыня. Рассказывайте дальше, не отвлекайтесь по пустякам.

— Представьте, анатомию я проходила по романам маркиза де Сада. Вся история человечества в устах моей гувернантки представала бесконечными Содомом и Гоморрой. А в древнегреческой мифологии все вертелось вокруг вопросов, с кем спал Зевс и прочие богини Олимпа… Поручик, пустите руку!

— Продолжайте, душечка. Я с наслаждением внимаю звукам вашего божественного голоса.

— Так и быть, жалую вам свою руку от кончиков пальцев до локтя. Но не вздумайте подыматься выше!

— Угу…

— О-о… о чем я?.. Ах, да! Когда мы с моей гувернанткой изучали правописание, она диктовала мне письма из романа Лакло «Опасные связи». Моя неокрепшая душа металась между мечтами о чистой, непорочной любви и навязываемой мне непристойной картиной мира. До этой гадкой француженки меня воспитывала няня — крепостная бабушка. Бывало, мы говорили с ней все ночи напролет. О цветочках, о бабочках, о принце, который однажды постучит в мое окошко и увезет меня далеко — далеко в тридесятое царство. Если во дворе Тузик залезал на Моську и я с возмущением вопрошала нянюшку, что сие означает, она успокаивала меня, отвечая, что он оперся на нее из любопытства, чтобы посмотреть, что делается по ту сторону забора. После этого нянюшка выбегала во двор с веником и прогоняла обоих долой с моих глаз. И я много лет оставалась в неведении. Пока гувернантка не просветила меня, что на самом деле интересовало Тузика. О-о, как я возненавидела тогда бедного пса! И сама стала гоняться за ним с отцовской саблей. Так, кстати, я научилась обращаться с холодным оружием…

— Вы настоящая гусарка, — пробормотал Ржевский, целуя ее в плечо.

Разгоряченная воспоминаниями девушка все говорила, говорила, говорила и не могла остановиться.

— Я чувствовала, я знала, что эти французские уроки закончатся чем — то ужасным. И вот однажды, когда гувернантка преподавала мне географию… похождений Казановы, представьте, она залезла мне под платье!.. Поручик!! Вы — то куда лезете?

— Простите, сударыня, вы столь живо описуете, что я, кажется, увлекся.

— Увлекайтесь, но… не так быстро, — молвила девушка, с рассеянной улыбкой следя за порхающими вокруг бабочками. — Господи, что я говорю…

— Вы сказали, что гувернантка полезла к вам под платье. Она, наверно, хотела проверить, мокрые ли у вас штанишки?

— Ай, щекотно!.. Нет, она хотела совсем иного.

— Чего же?

— А-а… того, что каждый бобик хочет от жучки.

— Она хотела вам впендюрить?!

— Поручик! Как вам не стыдно! Неужели в вашем лексиконе не нашлось более благозвучного слова?

— Право же, сударыня, остальные еще хуже.

— Могли бы сказать иносказательно, на языке Эзопа.

— Чья, простите, зопа?

— О господи! Эзоп — был такой баснописец в Древней Греции. Он бы на вашем месте спросил, например, так: «гувернантка хотела угостить вас петушком?»

— Каким еще петушком?

— Ну-у, есть такой леденец на палочке, в виде петушка. Вы что, никогда не пробовали в детстве?

— Конечно, пробовал. Но у вас бы все платье от этого леденца слиплось!

— При чем тут в конце концов леденцы, поручик?! — голос девушки сорвался. — Моя гувернантка хотела мне впендюрить!

— Но позвольте… впендюрить леденец? Вот дура!

— О чем вы говорите?! Это был переодетый мужчина!!

— Ну да?! — раскрыл рот поручик. — Каков хитрец! И он вас…

— Что вы! Я подняла такой крик, что переполошила весь дом. Потом я не помня себя носилась по усадьбе, пока меня не поймали на скотном дворе. Целую неделю я пролежала в горячке.

— Бедняжка… — проговорил Ржевский, расшнуровывая зубами верх ее корсета. — А-афррр… А что француз?

— Ах! что? ах француз… Он убежал.

— Какой прыткий!

— У-у, да… Потом я узнала, что он прежде меня уже успел соблазнить двух своих воспитанниц из соседних губерний. Должно быть, они оказались более способными ученицами.