Поручик Ржевский или Дуэль с Наполеоном - Ульев Сергей. Страница 45

— Да!! Но сперва я бы хотел ответить… Скажите, Арман, как звучит по — русски самое страшное ругательство?

Коленкур прошептал ему на ухо, и Наполеон, высокомерно глядя на своего пленника, старательно выговорил:

— Эиоп тую мат!

Поручик хмыкнул.

— При чем тут какой — то эфиоп? И кому, простите, мат?

— Эфиоп твую мат! — грозно выкрикнул узурпатор. — Мат твую эфиоп!! Эфиоп! эфиоп! эфиоп!

— И на здоровье, — пожал плечами Ржевский.

Наполеон повернулся к Коленкуру.

— Кажется, он не чувствует себя оскорбленным. Что я ему такое сказал?

— Что вы могли бы быть его отцом, — вздохнул Коленкур.

— Какой вздор! — возмутился Бонапарт. — Не хватало мне еще усыновить такого наглеца. В чем же соль этого «страшного ругательства»?

Коленкур развел руками.

Император обескураженно потер подбородок.

— Там, где мы, европейцы, видим полную бессмыслицу, русские умудряются отыскать глубокую философскую идею. Вот она — загадочная русская душа!

Глава 54. Цена дуэли

Наполеон был зол как никогда. Он не был так зол даже в свою первую ночь с Жозефиной, когда ее любимый мопс кусал его за пятки, не позволяя молодому генералу одержать победу над обворожительной креолкой.

Бонапарт смотрел на Ржевского и видел перед собой не мопса, а породистого кобеля, бросившего ему вызов.

— Вы задели мое мужское достоинство, месье, — сказал он. — Я докажу вам, что между кастрированным петухом и французским императором нет ничего общего.

— Сделайте одолжение, сир.

— Драться с вами на клинках или пистолетах было бы недостойно императора Франции. Предлагаю вам дуэль на женщинах.

— На женщинах?!

— Да, на женщинах. Чем мы хуже Казановы!

— Гораздо лучше, — уверенно заявил Ржевский. — А кто это?

— Венецианский ловелас, от которого сотрясалась не одна сотня кроватей по всей Европе. Он любил устраивать подобные дуэли.

— Мон сир, — возроптал Коленкур, — пристало ли вашему гению…

— Моему гению приспичило, — перебил император. — Войне конец, время к ночи — почему бы не развлечься? Вчера я спал с клопами, а сегодня хочу с женщинами.

— Каковы будут условия поединка? — спросил Ржевский.

— Они просты, как дамская подвязка. Каждому по даме — и на постель. Начнем одновременно. Кто дольше продержится, тот победил. Вот и всё, месье. Даже проиграв, вы утешитесь тем, что поймали миг сладострастия раньше своего соперника. Итак, вы согласны?

— Какой же гусар откажется от женщины!

— Однако, не обольщайтесь. Цена любой дуэли — жизнь. Не так ли? Если вы закончите первым, вас — по желанию — расстреляют или вздернут.

— А если вы опростоволоситесь, то вам отрубят голову?

Император протестующе фыркнул, надменно заложив руку под жилет.

— Наполеон не знает поражений!

— Но мы должны биться в одинаковых условиях.

— Давайте договоримся так, — Наполеон задумчиво поскреб под жилетом. — Поскольку поражение в русской кампании для меня хуже смерти, то, в случае вашей победы на ложе любви, я немедленно прикажу моей армии оставить Москву. Надеюсь, вас это удовлетворит?

— Вполне! Когда начнем?

— Теперь же, если вам не терпится.

— К чему откладывать? На женщин у меня постоянный аппетит.

— Я тоже не жалуюсь. Не думайте, что вы один такой прожорливый.

— Опомнитесь, мон сир! — вмешался Коленкур, взволнованно заламывая руки. — Всему миру известно, что ваша единственная страсть — это война.

Наполеон сделал строгое лицо.

— Запомните, Арман, война это больше, чем страсть. Это любовь до гроба! А что касается страстей, то вам ли не знать о моих альковных запросах… — Император взял обершталмейстера за ухо. — Признавайтесь, сколько раз в сутки вы бегаете к мадам Сисико за девочками для меня?

— А-а… сколько? — испуганно переспросил Коленкур.

Наполеон трижды дернул его за мочку уха.

— Ну! Сколько?

— Э-э… не менее трех раз, мон сир.

— Вот! И не надо писать в мемуарах, что ваш император раньше пел в ватиканском хоре мальчиков.

— А я и не писал, мон сир, — обиделся Коленкур.

— И на том спасибо. Ну — ну, не надо делать такую кислую мину! У меня от нее скоро будет изжога.

— Тогда отпустите, пожалуйста, мое ухо, сир…

— Какой же вы у меня ранимый… — Наполеон потрепал его за щеку. — Выше голову, мон шер! За вашу исключительную преданность я, быть может, все — таки дам согласие на ваш брак с Гиеной де Козлини. Хотя я всегда был против женитьбы на разведенных. А кроме того… что это за имя такое — Гиена де Козлини!

— Вы вечно путаете, сир. Ее зовут Адриенна де Канизи.

— Не многим лучше! Месье Ржевский, как вам эта Адриенна?

— Пардон, я, кажется, не имел удовольствия с ней переспать.

— Я говорю об имени.

— Для постели — так все равно, — рассудил поручик. — Но вообще — то уж больно на гангрену похоже.

— Слышали, Арман? Разведенная, раз, гангрена, два…

— Это дело вкуса, мон сир.

— Прошу прощения, синьоры, — не выдержал поручик, — я дождусь, черт побери, обещанной мне женщины или нет?!

Наполеон, казалось, и сам был рад оборвать затянувшийся спор.

— Не испытывайте мое терпение, Арман. Скорее отправляйтесь к мадам Сисико!

Коленкур надулся.

— Это обязанность Констана, сир. Я обершталмейстер, а не камердинер.

— Какая разница? Считайте, что я послал вас в конюшню за лошадками.

— Может, лучше послать в Париж за Жозефиной? — заносчиво выпалил обершталмейстер.

В глазах Бонапарта засверкали молнии.

— А вы неплохо бы смотрелись в роли придворного шута, Арман! Ступайте, куда вам велят. Пусть мадам Сисико приведет сюда двух красоток. Одну — мне, другую — Ржевскому.

Коленкур церемонно наклонил голову, но не тронулся с места.

Наполеон топнул ногой:

— Ну, что еще?

— А ваш личный доктор, мон сир? Вдруг во время дуэли что не так…

— Что не так? — прошипел император, испепеляя его взглядом. — А так — это как?

— Ваша недавняя простуда…

— Мат твую эфиоп, что вы себе позволяете! — в истерике вскричал Наполеон, и его словно прорвало: — Я здоров как бык! Мне не нужны пилюли и примочки! Я за одну ночь могу употребить всех парижских кокоток от Лувра до Версаля! Всех до единой! Туда и обратно! И обратно их туда же. И вашу жену, если угодно, и жен детей ваших. И всех сестер вашей жены и дочерей с племянницами. И всех их за одну ночь! Слышите вы? За одну ночь!! Где моя шляпа?

— Не знаю, сир.

— Вы ничего не знаете! Тогда отдайте вашу.

Сдернув с него треуголку, Наполеон швырнул ее на пол и стал топтать обеими ногами.

— Знали бы вы, несчастный коленкуришка, каков я в пеньюаре… тьфу!.. то есть в беньюаре… нет, не в беньюаре, а в будуаре! в постели, черт возьми! — кричал Бонапарт, брызжа слюною, как картечью. — Зачем мне Луакре? Он не в состоянии вылечить меня даже от насморка! У него самого — с детства неопущение яичка. Как будто это так сложно — взять и оттянуть его книзу. Как гирю на часах… Вы этого не знали, а? По лицу вижу, что знали. Что же вы ему тогда не помогли?

— Но я же не доктор, мон сир.

— Ах, вы не доктор. Эфиоп твую мат! А кто доктор? Луакре — доктор? Великий укротитель пиявок! Что он еще умеет, кроме как пускать кровь? Это и я умею. Только он — кому придется, а я — всему миру!

— Он еще ставит клизмы…

— Браво! Вот оно — пагубное влияние творений маркиза де Сада. Пусть Луакре отныне ставит клизмы сам себе! Три раза в день и непременно после еды. Подготовьте декрет — я подпишу… — Наполеон устало опустился в кресло, вытирая вспотевшее лицо. — А впрочем, зовите, кого хотите, — проговорил он, вяло махнув рукой. — И не забудьте про барабанщика.

Коленкур разинул рот.

— С барабаном, мон сир?

— Нет, с русской балалайкой! Идите, идите, мон шер, я устал от ваших глупых вопросов.

Расстроенный обершталмейстер, подобрав свою истоптанную шляпу, поплелся из зала.