Время жизни - Корнеев Роман. Страница 16

К слову сказать, несмотря на нередко резкие замечания Мартина, моя слабая детская надежда постепенно перерастала в уверенность и к двенадцати годам стремительно переросла в самоуверенность. Для пущего эффекта добавьте невесть какими судьбами доставшийся мне дешевый пластиковый разрядник из числа тех, что пользовались спросом на черном рынке. Эту опасную игрушку я впервые заметил у одного из «наших», мрачного молчаливого мужика лет двадцати пяти. И хотя я знал, что Мартин таких вещей не одобряет, обладание такой штукой стало моей навязчивой идеей. Уж не помню, как мне это удалось, с мелочью типа меня никто бы связываться не стал, однако теперь я брал ее с собой при всяком удобном и неудобном случае, заглушая голос разума рассуждениями о том, что от выстрела кулаками не защититься.

Даже заблокированная, моя «пукалка» возносила меня на вовсе не возможные вершины мира, я казался себе сильной, хладнокровной личностью, подобной героям фильмокниг, которые я читал когда-то. Теперь, понятное дело, мне было не до них, даже уроки стремительно наскучивали, мне уже начинало казаться, что зачем вообще это нужно, если сильный человек везде прорвется, получит все, чего пожелает от этого мира. Обычная инфантильная мания величия.

Я вспоминал свой старый ржавый гвоздь, что выбросил по настоянию Мартина, и смеялся над своей наивностью. Я не собирался загреметь на малолетку, и уж тем более по-взрослому. Потому что если что – попадаются только клинические идиоты, неспособные замести тривиальных следов и совершающие одну ошибку за другой. По вечерам я насмотрелся криминальной хроники – стоило приложить малость сноровки, и участники разной степени тяжести происшествий просто оставались ненайденными – полиции и корпоративным эс-бэ не удавалось справляться с растущим валом бытовых и межсоциальных конфликтов в громадных людских муравейниках мегаполиса. До суда и приговора доходили только самые вопиющие или самые глупые случаи – «бытовуха», глупейшие грабежи и «политические» убийства. За последние, я подозревал, казнили кого угодно, только не истинных виновников.

В общем же я чувствовал собственное право на владение в двенадцать лет незарегистрированным «оружием террориста» чем-то само собой разумеющимся, мне и в голову не приходило, что расплата за глупость уже близка. И выплачивать проценты за этот долг мне придется долгие годы, выплачивать кровью, болью, жизнями близких и предательствами – предавали меня, предавал я. Последней платой за глупость подростка, почти мальчика, будет он сам, его имя, его жизнь. Но до этого еще очень далеко, и ничто не предвещает нависшей надо мной опасности. Впрочем, куда большая часть моей судьбы довлела надо мной с рождения, дарованная мне случаем, которого я не просил, от которого я не мог отказаться. Просто требовалось время, чтобы ей проявиться во всей силе.

В тот день последним уроком в социалке был урок истории. Страшное усатое училище преподавало нам этот предмет так, словно мы заслужили вместо него как минимум порки, но везение наше было так велико, что позволяло нам вместо простого физического наказания испытывать муки душевные. Впрочем, они были вполне терпимы, только невероятно скучны.

– …что и послужило основным поводом к Сахарской войне. Конечно, олухам вроде вас нисколько не интересны эти детали, но я расскажу, коль уж должен. Арабские монархии и мусульманские теократии начала двадцать первого века исчерпывали свои казавшиеся бесконечными ресурсы, наблюдая, как Европа твердо купирует антисоциальные настроения внутри себя, постепенно все дальше и дальше отдаляясь от раздираемой террором Америки. Сокрушенная коррупционной экспансией с Востока и неконтролируемой миграцией с Юга, Россия так и не стала для «революции бедноты» тем плацдармом, на который могли бы опереться моджахеды. Карьеры посреди болот – не слишком плодородная почва для теологических диспутов, тем более что Америку раздирали на части террористы и внутренние конфликты, она не сдавалась, вытягивая все богатства своих сателлитов. Мусульманский мир слишком поздно понял, что боролся не с тем противником. Америка была уже слаба, но выглядела сильной до самого конца, а Европа… она вовремя нанесла решающий удар, и последовавший в ответ голоду и недостатку воды хаос в крупнейших арабских униях завершил дело. Война была выиграна, не начавшись, отгородив мусульман Азии и Африки от Европы жесткими миграционными барьерами, огромными пустынями и десятками лет технологического отставания. Войны двадцать первого века принято выигрывать до их начала…

Я выбежал из класса, стоило только прозвенеть звонку на наших ай-би [4]. Я терпеть не мог эти занудные рассуждения о том, что давно прошло. В голове у меня шумело лишь место и время, где мы договорились встретиться.

Высокий мужчина в темном комбинезоне со скучающим видом прохаживался между опорами моста 8-35, который мы часто называли «горбатым». Мне было сказано, что именно у третьей опоры будет ждать меня связной, который сообщит время и место. Замерев у последнего угла, за которым еще можно было прятаться, я долго не мог решиться – выйти означало согласиться на предложение, обратно пути не будет. Может, стоило посоветоваться с Мартином? Но мне упорно казалось, что он мне запретит участвовать в этом деле, а отказа я принять не мог. Значит, выбора нет. Если хочешь начать свой собственный путь в этом мире – дерзай, а нет – всю жизнь будешь прятаться за спину матушки и тренера. Последнее мне казалось почему-то особенно неприятным.

Тот тип встретил меня спокойным оценивающим взглядом. Казалось, за моей щуплой в общем-то фигуркой он усмотрел видимое лишь одному ему. И кивнул.

– Нам нужна одна вещь.

– Всем нужны вещи. Я знаю правила. Вы готовите операцию, даете вводную, я только исполняю.

– Тебе не интересно, что это такое?

– Нет, если оно поместится в карман. За габарит я не берусь. По понятным причинам. – Я пожал плечами.

– Годится. Треть платы вперед. На половину не рассчитывай, мы тебя не знаем.

– …хорошо. Но учтите…

Человек рассмеялся, его смех был скорее нарочитым, нежели искренним.

– Мы учтем. А ты парень не промах!.. Впрочем, посмотрим тебя в деле.

Не успел я опомниться, как у меня в кулаке оказалась зажатой одноразовая информационная капсула, а человек растворился в сгущающемся обеденном смоге.

Остаток дня я таскался по окрестностям, переходя с уровня на уровень и не смея разжать кулак. Проверка по терминалу, что я нашел в банковском зале южного вокзала, показала, что солидная сумма – обещанный аванс – уже лежит на анонимном временном счету одного из банков «Джи-И». По идее, мне стоило сразу снять все деньги, чтобы перевести их в другую такую же анонимную ячейку какой-нибудь мелкой корпорации, но мне показалось это неприличным – если я не собирался слинять с деньгами, зачем так делать?

Я вернулся домой, так и не решившись связаться с Мартином, и сразу же заперся у себя в комнате, не говоря ни слова матери. Тщательно прослушав три отведенных мне раза видеодорожку, просмотрев полупрозрачные голографические схемы, я не нашел ничего более умного, чем сразу же уснуть. Спать я умел в любых условиях, не мучаясь мыслями. Слишком часто я ложился в кровать смертельно усталым, с ободранными локтями, да и с пустым животом.

Наутро я проснулся. Как ни странно, ничего из головы не выветрилось, в том числе мое желание вырваться из этого круга, который давил на меня, от всех этих одноклассников, сумрачных фигур вечерних трудяг в дурно пахнущих химией робах, возвращающихся домой темными переходами. Думал ли я о Мартине как о части всего этого? Наверное, нет. Я был еще пацаном, глупым до одурения, но мнящим о себе невесть что. Я считал себя достойным большего, и потому еще в полшестого вышел из дома, тихо прикрыв дверь, чтобы не разбудить маму.

Уже через полчаса я был на нужном уровне, напротив одного из погрузочных порталов биологического процессора, расположенного в двух десятках километров от нашего многоквартирника, – в секторе, где было особенно много зданий, контролируемых «Эрикссоном». Я знал, что именно эта корпорация скупила земли вокруг нашего старого дома, и должная толика злорадного желания насолить цвела во мне пышным цветом.