Повешенный (СИ) - Вязовский Алексей. Страница 43

Но главное — над сундуком только сейчас замечаю зеркало в замысловатой деревянной раме. Её украшает искусная резьба, в которой листья сплелись с колосьями и цветами, хотя само зеркало небольшое, размером всего с тетрадный лист. До меня вдруг доходит, что за все время пребывания в этом мире, я так и не увидел лица Павла Стоцкого. То одна тюрьма, то другая, а в камерах, как известно, с зеркалами большая напряженка. Утром умылся, волосы расчесал — ну, и слава богу. Арестантам даже бритва не положена, приговоренных перед казнью в порядок гарнизонный брадобрей приводит. Но на это я, как раз, не в обиде — в прошлой жизни с небольшой бородкой и сам последние два года ходил, так что привык уже.

Подношу лампу к зеркалу, всматриваюсь в теперь уже в свое лицо. Ну что сказать… Это я Петю считал девичьей погибелью? А как же тогда Павла Стоцкого назвать⁈ Он не просто симпатичный парень, он чертовски хорош! Даже исхудавший и с такой неровной бородой.

Вот что значит одаренный из древнего рода. Это он по отцу не слишком знатен, а вот по материнской линии, по словам Южинского, происходит из старого боярского рода. Бекетовы не князья, конечно, но вполне себе стопроцентные столбовые бояре, ведущие родословную от одной из побочных ветвей Рюриков. И «небесный дар» они, видимо, начали вживлять с самого момента его появления, то есть лет двести назад, как минимум. Так что удивляться внешности Павла не приходится, результат этой двухвековой селекции я сейчас и вижу в зеркале.

Вопрос в другом: смогу ли я привыкнуть к этому? Как по мне, мужчине таким красивым быть просто ни к чему, это даже как-то немного противоестественно. Настоящего мужчину дела должны красить и достойные поступки. А не смазливая мордашка. Как бы мне теперь так ловко бы замаскироваться, чтобы мое лицо не бросалось в глаза. Бороду что ли отпустить лопатой, как у купцов? Так ведь и она не спасет. Любой дурак сразу поймет, что перед ним одаренный. Фигуру-то хоть одеждой прикрыть можно, а с мордой лица чего делать? Вот же подсуропили мне местные боги…

Вздохнув, начинаю умываться. Продолжая перебирать в голове разные варианты изменения внешности. Даже на ум ничего не приходит. Наголо побриться…? Очки, как у Грибоедова? Нет, тоже не спасет. Только еще сильнее будет привлекать ненужное внимание.

—…Проснулся? — заглядывает в комнату Петя — Доброе утро!

— Доброе!

Южинский выглядел заспанным и немного помятым. Но глаза сверкают, улыбка до ушей.

— Неужто твой дар восстановился? — радостно кивает он на мою звезду, что пульсирует ровным светом в широком вороте рубахи.

— Вроде как да.

— Это пребывание в монастыре так благотворно на твоем даре сказалось — уверенно заявляет Петя — там же земля освященная, а все иконы древние, намоленные.

— Возможно — соглашаюсь я. Не думаю, что имею право рассказывать ему о способностях Володара. Тайна не моя, не мне ее и разглашать.

— Слушай, ну, как тебе наша хозяюшка? — неожиданно спрашивает он

— Приятная девушка… — пожал я плечами, не понимая к чему он клонит — умненькая.

— И это все⁈ Теряешь хватку, Поль!

— В смысле?

— Да она весь вечер с тебя глаз не сводила. Девица имеет на тебя виды, пользуйся моментом.

— Брось, Петь! — морщусь я — Она же совсем юная.

— А когда это тебя останавливало? Ты у нас тоже пока не старик.

Ну, вот… еще одно наследие Павла Стоцкого — репутация Казановы. А оно мне надо? Я и в прошлой-то жизни никогда им не был, и как тут ухаживать за женщинами не очень понимаю… К тому же Южинский просто неправильно трактует интерес Василисы. Она явно посвящена в мою тайну, и это лишь проявление любопытства. Скорее всего, ей не терпится меня расспросить, но она не знает, как ко мне подступиться.

Лицо Южинского вдруг стало серьезным, и он задумчиво посмотрел на меня

— Слушай, Поль… А как ты думаешь, кто все эти люди? — Петя кивнул в сторону коридора — И почему они спасали этого загадочного Алексея Петровича? Зачем его даже в тюрьме заставляли носить маску? Я спросил у настоятеля Нектария, но он сказал, что это не его тайна. А чья тогда?

Он озадаченно смотрит на меня, ожидая хоть какого-то вразумительного ответа на все свои вопросы, и мне пришлось делать вид, что я тоже не в теме.

— Да, какая нам с тобой разница, Петь? — пожимаю я плечами — Они спасли нас, вытащили из тюрьмы, сейчас везут в место, где мы сможем спрятаться и отсидеться. И это главное. Захотят, скажут. Не захотят — простимся с ними, скажем большое человеческое спасибо и пойдем вдвоем дальше.

— Ты, правда, так считаешь?

— Конечно. Лучше подумай, как тебе связаться с твоим отцом. На моего братца, как ты понимаешь, надежды никакой — он нас быстро жандармам сдаст. И учти, что за имением твоего отца наверняка следят. Нужно придумать какой-то более безопасный способ

— Хорошо, Паш, я подумаю — кивает Южинский. Но особой уверенности в его голосе я не чувствую. Похоже, в сложных жизненных ситуациях он привык во всем полагаться на более опытного и решительного Стоцкого.

…Когда мы вместе с Петей входим в гостиную — а скорее уж горницу, поскольку дом этот больше напоминает добротную избу купца или зажиточного крестьянина — Василиса хлопочет у печки. И, судя по высокой стопке блинов, встала она уже давно. Запахи здесь витают такие, что рот тут же наполняется слюной. Ладную фигурку девушки облегает льняная белая рубашка с нарядной вышивкой по вороту и синий сарафан, подпоясанный голубым фартуком. В длинную русую косу вплетена такая же голубая лента.

— Доброе утро! — приветствую я нарядную хозяюшку — может, помочь чем?

Она удивленно оборачивается, недоверчиво переспрашивает:

— Помочь…?

— Ну, да — киваю я — тарелки там расставить, воду или дрова на кухню принести?

Тут уже оба — и Василиса, и Петя — смотрят на меня, вытаращив глаза, как на чудо чудное. Похоже, я расслабился и опять прокололся. Это дома в прошлой жизни можно было легко и картошки начистить, чтобы жене помочь, и хлеб порезать, и стол к ужину накрыть. А здесь барину, и тем более графу, даже в голову никогда не пришло бы такое кухарке предлагать. Да и крестьяне тоже не сильно-то занимаются женскими делами.

—…Что ж, расставьте — говорит девушка после небольшой заминки и смущенно кивает мне на стопку чистых тарелок.

Приходится держать марку, с невозмутимым видом накрывать на стол. Работа не пыльная — вышитые льняные салфетки на столе уже лежат, осталось тарелки расставить, да странные трехзубые вилки с ложками разложить. Потом приношу с кухни глиняные плошки с вареньем, медом и сливочным маслом, там же вижу небольшое блюдо с очищенной, но еще не порезанной крупной, жирной селедкой. С согласия окончательно смущенной хозяюшки предлагаю ее разделать.

— Все-таки решил девицу охмурить⁈ — шепотом спрашивает Южинский, глядя, как я ловко отделяю филе селедки от костей, аккуратно нарезаю его на расписной дощечке и выкладываю потом в живописном порядке на блюдо — Странный подход, первый раз с таким сталкиваюсь!

Я молча берусь за филе какой-то красной рыбы — по виду семги. Это я умею делать очень хорошо — ломтики из-под острого ножа выходят тонкие, полупрозрачные, как положено. А вот интересно: кто Василисе ножи точит? Вижу, что Южинский, как на иголках, шепчу в ответ:

— Перестань! Я что, просто из вежливости и благодарности не могу нашей хозяюшке помочь?

— Раньше за тобой такого что-то не водилось.

— Так раньше меня и красивые девушки не спасали, особенно от голода.

Южинский усмехается и заговорщицки мне подмигивает, давая понять, что моя отговорка не прокатила. Да пусть думает, что хочет. Мне эти их сословные заморочки до фонаря. Графом мне здесь все равно не быть, так что нечего и привыкать к слугам. Да и никакая не служанка эта Василиса. Меня, в отличие от Пети, простота ее одежды абсолютно не обманывает — одень эту девушку в шелка, и она будет смотреться в них так же органично, как и в народном сарафане. Этакая барышня-крестьянка, прям, как у Пушкина.