Шлейф сандала (СИ) - Лерн Анна. Страница 25
У меня даже челюсть свело от желания что-нибудь сказать. Это была адская мука. Я хотела сквернословить, причем в особо жесткой форме.
- Нет, Степанида Пантелеймоновна, это родственница цирюльника. Тимофея Яковлевича. Видать, просить пришла, чтобы долг с них не требовал, - купец приблизился и, склонившись надо мной, тихо сказал: - Припугнули вас Семен с Терентием, да? Сразу на поклон прибежала?
Ага, так он не в курсе, что я отделала его «рэкетиров». Ну да, ладно… Мне уже казалось, что придвинь он свою бороду, пахнущую чесноком еще ближе, у меня вылезет вторая челюсть как у «Чужого». В голове зазвучал адский смех, а потом слова из знаменитого фильма: “Я ведь не механик. Я просто делаю людям больно”.
- Не прощай! Не прощай, Василий Гаврилович! – погрозила мне пальчиком Степанида Пантелеймоновна. – Ишь, ты! Наберутся долгов, прожрут, а потом в ножки валятся! Нет уж! Место там хорошее! Дом отстроим на месте цирюльни, ведь Минодора, даст Бог, вскорости замуж пойдет! Будет деточке приданое!
Деточка спесиво повела плечиком, отворачиваясь к окну, в которое заглядывали солнечные лучи, а я хохотнула, увидев, как золотится пышная поросль на ее втором подбородке.
- Я отдам долг.
- Что? – густые брови Жлобина поползли вверх. – Что ты сделаешь?
- Отдам долг, - повторила я. – Всего доброго.
Подтолкнув Прошку к выходу, я гордо прошествовала мимо обалдевшего семейства, приподняв подбородок. Выбесили.
- Еленочка Федоровна, а где же мы денежки возьмем? – спросил Прошка, когда мы вышли на улицу. – Сто рублев! Это ж много!
- Ничего, что-нибудь придумаем, - ответила я. У меня была одна мысль, но нужно все хорошенько обдумать.
- Думай не думай, а сто рублев - ого-го… - вздохнул мальчишка. – Куда ж мы пойдем все?
- Все останутся на месте, не наводи панику, - я отвесила ему легкий подзатыльник.
- А чево это паника? – Прошка задрал голову, заглядывая мне в глаза. – Слово, какое мудреное…
- Страх. Понял теперь?
- Ага… паника… - он задумался. – Запомнить надобно.
Вернувшись домой, я собрала всех в комнате Прасковьи на совет. Услышав от меня неприятную новость, все приуныли. Акулина даже всплакнула.
- Итак, у нас есть два выхода, - я поднялась, не в силах усидеть на месте. – Первый – сдаться и снова искать себе место.
- А второй? – волнуясь, спросил Селиван. – Елена Федоровна, да разве здесь есть второй выход?
- Есть. Для начала нужно посчитать все деньги, что у нас имеются, - я посмотрела на Прасковью. – Вместе с наследством.
- Вы же его Танечке хотели, - женщина нахмурилась. – Девочке батюшка оставил хоть какую, да копеечку.
- Да, но тогда мы окажемся на улице. Все равно придется тратить деньги на то, чтобы выжить. И тогда Танечка действительно останется без копейки, - спокойно объяснила я. – Но если мы отдадим долг, то у нас появится возможность заработать.
- Ка-а-ак? – в один голос протянули собравшиеся.
- Пусть Тимофей Яковлевич закладную на меня напишет, - эта идея появилась у меня, когда мы с Прошкой возвращались домой. – Займусь парикмахерской.
В комнате воцарилась тишина.
- Деньги в шкатулке, – Прасковья сняла с шеи ключик и протянула мне. –Она в сундуке под вещами лежит.
- Спасибо, Прасковья, - я с благодарностью взяла ключ. – Обещаю, что у Танечки будет приданое. Я верну все, что взяла.
Через пять минут мы все склонились над нашим скарбом, лежащим на столе. Двести сорок рублей вместе с теми деньгами, что я забрала перед побегом.
- Делайте, что требуется, барышня. Сам Господь вас послал Танечке, – Прасковья перекрестилась. – Нам держаться этого места надобно.
Не став тянуть кота за хвост, я направилась к дядюшке.
Тимофей Яковлевич лежал на смятой постели и сразу же отвернулся, стоило мне войти в комнату. В ней было так накурено, что я закашлялась. Табак, видимо, был дешевым, потому что вонь стояла несусветная. Я открыла окно, чтобы хоть немного проветрить помещение и покрутила в руках пачку папирос под странным названием «Тары-бары».
- Удушиться решил, что ли, а? Дядюшка?
- Тебе-то что? – проворчал он. – Моё дело.
- Уплыла из рук парикмахерская, да? Теперь купец здесь дом своей дочери построит, а ты на паперть, - я присела в кресло. – Хороша жизнь.
- Ты чего, у Жлобина была?! – Тимофей Яковлевич резко сел в кровати. – Зачем ходила?! Я разве просил тебя?!
- А меня просить не надо. Ты, пень старый, жизнь свою губишь, а мы следом за тобой пойдем? Так получается? – я сжала кулаки. – Может, поборешься еще за свое?
- Как мне бороться?! Где я деньги возьму?! – закричал он, брызгая слюной. – Пришла сюда, умная чересчур!
- Я долг отдам. Вот только закладную на меня напишешь, - я не сводила с него тяжелого взгляда.
- Не дождешься! – дядюшка покраснел от злости и показал мне кукиш. – Вот тебе!
- Ну, смотри. Скоро на улице окажешься, - спокойно произнесла я, поднимаясь. – А со мной жил бы себе тихонечко, да в ус не дул. Ладно, бывай, Тимофей Яковлевич. Будем собираться, да ехать отсюда. Если увижу у церкви, подам милостыню, так и знай. Родственник ведь.
Я уже подошла к двери, когда услышала его надрывный всхлип:
- Зараза-а-а, да чтоб тебя-я-я… Подпишу-у-у…
- Молодец. Правильный выбор, - усмехнулась я, возвращаясь на место. – А теперь садись и калякай записку Жлобину, что завтра с визитом явишься.
Глава 25
Громко причитая с заковыристым матерком, Тимофей Яковлевич написал записку, а потом зло выкрикнул:
- И что ж теперь, я в своей парикмахерской не хозяин?! Да?! Выжила и радуешься, горгона?!
- Хозяин, хозяин, не волнуйся ты так, - успокоила я его. Горгоной меня еще никто не называл. – Да вот только оставь тебя без присмотра, ты один черт ее в расход пустишь. Пить бросай, играть в карты и за работу берись! Глядишь, и дела пойдут.
- Не командуй! – его голос сорвался на фальцет. Тимофей Яковлевич вскочил, затопал ногами, поднимая струйки пыли из старого ковра. – Пил и буду пить! Будет мне еще пигалица какая-то указывать!
- А, ну тогда сиди взаперти, пока не поумнеешь, - я забрала записку, закрыла дверь на замок и спустилась вниз, не обращая внимания на его вопли.
Отдав Прошке послание, я приказала, чтобы он отнес его Жлобину.
- Лично в руки передай. Понял?
- Ага! – Прошку как ветром сдуло. Что ж, с завтрашнего дня у нас начинается новая жизнь. Нужно приготовиться к тому, что придется много работать. Впереди осень, а потом и зима. Дом в аварийном состоянии, погреб пустой. Ра-бо-та-ть… Холода мы должны встретить в тепле и с запасами.
Я открыла парикмахерскую, в надежде, что кто-то заглянет, чтобы привести в порядок свои «кудри, лохмы, три пера или копну». Деньги лишними не бывают. Тем более, когда их не так много.
Прошка вернулся довольно быстро. Он выглядел возбужденным, и я поняла, что опять что-то произошло.
- Ты чего такой? Записку отдал?
- Отдал! – закивал Прошка, пританцовывая от нетерпения. – И чево вы думаете, Еленочка Федоровна?!
- Чево? – я уже начинала нервничать. – Тьфу ты! Что такое?!
- Меня провели в кабинеты, а там с Василием Гавриловичем молодой барин сидит! – быстро заговорил мальчишка, шмыгая носом. – Батюшка его записку прочитал, отдал ему, а тот вдруг и говорит: «А пущай он со своей родственницей явится. Охота посмотреть, что за девка. Давно здесь чужих не было».
- Так и сказал? – я уже понимала, к чему дело идет. Сынок купца, видать, тоже себя венцом творения мнит. Думает, на нищую девку можно, как на зверюшку невиданную пялиться, стоит только пожелать? А потом, если приглянется, использовать по назначению. Но и я не «Бедная Лиза», на меня где сядешь, там и слезешь. Причем не факт, что с целыми конечностями.
- Так и сказал! – подтвердил Прошка. – А Василий Гаврилович ему отвечает: «Ну, хочешь, посмотри. Только смотреть там не на что. Кожа да кости. Воробей рыжий».