Четвёртая (СИ) - Нагорная Екатерина. Страница 17

Окошко открылось не сразу, словно тому, кто находился по ту его сторону, понадобилось время, чтобы до него добраться. Там, с той стороны, тоже было темно, но старому стражу эта — чужая — темнота показалась бы ослепительно яркой, не будь он слеп.

— Их было четверо, господин, — прошелестел страж.

Окошко захлопнулось. Старик ещё какое-то время постоял, прислушиваясь, а потом так же, едва слышно, пошаркал обратно на свой пост.

***

В королевской голубятне шумно, пыльно, суетно. Воркотня, перья, помет, куда уж без него, конечно. И голуби. Такие разные, что иной раз и усомнишься — голубь ли перед тобой или какая другая диковинная птица. Вот пёстрые, пухлые, на вид добродушные, но только сунь руку — милые розовые клювики не оставят на ней живого места — эти из Виникриса. Вот крупные, лохматые, словно в шапках и меховых штанах. Эти держатся поодаль от остальных, не суетятся. Глаза у них оранжевые, как у хищных птиц, и даже клюв как будто немного загнут вниз — они из северных княжеств. Или вот эти — белые, надутые, красноглазые — важно вышагивают меж остальных, тюкают клювами по головам неугодных или случайно попавшихся на пути — это голуби правителя Раймини. И ещё десятки других, всех и не опишешь. Одно у них общее — крылья. Сильные, быстрые, неутомимые. Несут они вести из страны в страну, из замка в замок. Только время Альез даёт им небольшую передышку.

Сольге аккуратно прошла мимо птиц, стараясь не спугнуть, не потревожить. Поднялась по узкой лесенке под самую крышу и маленьким ключом, что висит у неё на шее на серебряной цепочке, открыла едва заметную дверцу.

В крошечной комнате, такой, что вдвоём будет уже тесно, всего пара жёрдочек и одна большая поилка. Почти чисто и тихо. Птица — огромная, в полтора раза больше северных голубей — неспешно прохаживалась по полу. Ещё одна дремала на жёрдочке. Чёрные, гладкие, золотоглазые, черноклювые, они были больше похожи на драконов, а не на птиц. Их не пугала ни непогода, ни отсутствие корма, ни хищники. Быстрее этих голубей Сольге не знала. И принадлежали они посланнику Горто. Где он их взял, чем кормил, как тренировал — это была большая тайна. Никому и никогда, даже своему господину, правителю Тарандола, посланник Горто не открывал её. А может быть, особенно своему господину.

Два письма сняла Сольге из-под крыльев пернатых вестников. В первом Горто сетовал, что не нашёл в книгах ничего полезного, кроме того, что известно самой Сольге. Во втором сообщал, что наткнулся на кое-что интересное, что-то вроде нового культа. Сути он пока не понял, но постарается разобраться.

Сольге прикрепила под крыло одному из голубей своё собственное письмо и отпустила птицу в небо, а второго посадила в небольшую клетку — на случай срочных новостей от неё самой. Насыпала птице смеси из бархатного мешочка, что дал ей посланник Горто на такой вот как раз случай, и села на пол, обняв колени. Если её и растревожили письма друга, то сию минуту эта тревога меркла в сравнении с той, что уже поселилась в сердце Сольге.

***

— Кто приехал с тобой, девочка? — спросил король, когда Сольге явилась к нему с докладом. Она была готова к таким вопросам и рассказала правду — сильно урезанную, но правду. Пожаловалась на жадность Винни XLIII, на скверные дороги Виникриса и неотзывчивость его жителей. Посмеялась над собой и Янкелем, мол, какая нелепость — заблудились. И про Доопти, и про роскошного вороного, чьего хозяина она намеревалась найти, когда Сестры уйдут. Толфред молча слушал, но смотрел на Сольге так, что весь её задор постепенно сошёл на нет. Она замолчала.

— Кого ты привезла, Сольге?

— Мага.

Король ждал.

— Он тёмный, но…

Король закрыл глаза.

— Сольге, ты понимаешь, что натворила?

Самой Альез было не под силу вытянуть столько сил из Толфреда за один раз. Зря Сольге клялась, что никто не узнает, что Шо-Рэй вообще был в Октльхейне. Зря обещала, что выведет его сразу, как только Сестры начнут свой путь обратно в небеса. Даже путешествие в Чьиф, в котором Сольге тоже призналась, не расстроило короля так, как появление в его замке мага.

— Он спас нас с Янкелем, Толфред! Два раза спас. Зачем ему убивать нас самому, если можно было просто не вмешиваться?

— Ты так наивна, Сольге! Это маги, ты понимаешь? Маги! Он может рассказывать тебе все, что угодно, делать вид, что он твой друг, но Чьиф уже давно в его крови. Они все там зло, как бы сами себя ни называли, как бы ни разделялись на Свет и Тьму. И, что бы ты ни говорила, они уже достали тебя, потому что ты знаешь закон — смерть или изгнание. Что же ты натворила, Сольге? Что же ты наделала?

— Я не могла иначе, — прошептала Сольге у самого выхода. Король лишь махнул рукой: «Иди».

***

— Где ты была так долго, мой Весенний цветок? Я скучал по тебе, — спросил Хендрик.

Сольге вздохнула: этот вопрос он задавал уже, кажется, в четвёртый раз. Или в пятый? Или даже в шестой? Она не стала отвечать. Вместо этого запустила руку в рыжие кудри Хендрика и, как и в прошлый раз, и в позапрошлый, и все разы до этого, поцелуем заставила его замолчать.

Может быть когда-нибудь ты и услышишь ответ на свой вопрос, милый, но не сегодня. Не сейчас. Сейчас обнимай и целуй, раз соскучился. Обнимай и целуй. Обнимай и целуй…

Где-то в отдалении слышались голоса, ругань и смех, а здесь, в конюшне, в пустом деннике было почти тихо. Только перебирали копытами кони, недовольно фыркал вороной Шо-Рэя да мерно жужжали мухи. Пахло навозом, сеном и лошадиным потом. И все эти запахи и звуки казались Сольге невозможно родными, домашними. Все так же ворчал и чихал от пыли мастер Сатрен. И голос кухарки, распекающей мальчишек-кухарят за провинности, был таким же пронзительным и визгливым — от него хотелось заткнуть уши, спрятаться под подушкой или даже закопаться куда-нибудь поглубже. Так же гоготали и играли мышцами юнлейны, а молоденькие служанки то хихикали, то томно вздыхали. Лениво брехал старый сторожевой пёс, и ему оглушающим хором откликались гончие и борзые из королевской псарни, бухтели здоровенные волкодавы, визжали собачонки, принадлежащие дамам из свиты Байвин. Крики, звуки, запахи — все знакомое, въевшееся в память, обыденное, раздражающее и… своё. Сольге скучала по всему этому так, словно отсутствовала дома не несколько недель, а много месяцев или даже лет.

Дни тянулись один похожий на другой. Дело шло к осени, но погода стояла по-летнему жаркой, а ночи не только не становились длиннее, напротив — они все чаще напоминали затянувшиеся сумерки. Однажды племянник одного из северных князей, отправленный в Октльхейн посланником, рассказывал Сольге о времени света на своей родине. Это когда Рийин смотрит на мир сразу двумя глазами, а темнота отступает, чтобы вернуться с зимними холодами. Когда-то Сольге хотела увидеть такое чудо собственными глазами, только страшилась долгого путешествия. Теперь же не нужно было никуда ехать — вот оно, пусть и не совсем такое, как в рассказах посланника, но все же время Света, стоит у порога и, похоже, не собирается уходить.

Каждое утро Сольге отправлялась в покои короля, но каждый раз уходила ни с чем. Только Ийрим с неизменным вздохом выходила ей навстречу и качала головой: не простил, сердится, не велел пускать.

Дальше путь лежал на голубятню. Сначала на общую. Нет-нет, да и черкнёт пару строк кто-нибудь из друзей Октльхейна: все в порядке, ничего нового или, наоборот, предупредит о переменах в настроениях своего повелителя или другом важном. Вот только новые птицы прилетали все реже, а некоторые из тех, что отправляла сама Сольге, возвращались налегке или вовсе не возвращались. Её это беспокоило, но пока не так сильно, чтобы бить тревогу. Просто странное это было молчание. Впрочем, в нынешних условиях…

Тайная голубятня тоже ничем не радовала. Горто молчал, и вот это Сольге постепенно начинало тревожить. Что такое обнаружил посланник?

Поговорить о тревогах, да и вообще поговорить Сольге было почти не с кем. Янкель все время проводил за изучением найденной в Чьифе страницы. Сначала он целыми днями пропадал в старом архиве, слоняясь между стеллажами и пугая своим бормотанием мастера Сатрена и его новых помощников. Потом засел в Детском крыле, обложившись книгами, которые притащил из архива, стопками писчей бумаги, перьями, новыми и сломанными, и снова что-то разглядывал, бубнил под нос, то и дело вскрикивал горестно и швырял в угол скомканный лист, исчёрканный вариантами слов, скрывающихся под чернилами на загадочной странице.