Последнее королевство - Корнуэлл Бернард. Страница 3

– Они посланы Господом, – робко произнесла Гита, – чтобы наказать нас.

– Наказать за что? – гневно спросил отец.

– За наши грехи, – ответила Гита, осеняя себя крестом.

– К дьяволу наши грехи! – прорычал отец. – Они явились, потому что хотят жрать!

Его раздражала набожность мачехи, и он не желал в угоду ей отречься от своего боевого знамени с волком, означающего, что род наш ведет начало от Вотана, [4] древнего саксонского бога войны. Волк – один из трех любимцев Вотана, как рассказывал наш кузнец Элдвульф. Два других – орел и ворон. Гита хотела, чтобы на флаге был крест, но отец гордился своими предками, хотя и редко говорил о Вотане. Даже в свои девять лет я понимал, что доброму христианину не подобает хвастать происхождением от языческого божества, но мне было приятно считать себя потомком бога. Элдвульф часто рассказывал мне о Вотане: этот бог наградил наш народ землей под названием Англия; однажды он бросил боевое копье выше луны; его щит может заслонить летнее небо; бог способен сжать все поля на свете одним взмахом своего громадного меча. Мне нравились эти сказки, они были интереснее рассказов мачехи о чудесах Катберта. Мне казалось, что христиане вечно льют слезы, в отличие от почитателей Вотана.

Мы ждали брата в большом зале. То была – и осталась по сей день – огромная деревянная постройка, крытая толстым слоем соломы, с массивными балками, с арфой на помосте и с каменным очагом посередине. Требовалась дюжина рабов, чтобы поддерживать огонь в гигантском очаге: рабы таскали дрова по насыпи через крепостные ворота, и за лето поленница становилась выше церкви. По периметру зала располагались возвышения из покрытой досками утрамбованной земли, на этих настилах мы и жили, спасаясь от сквозняков. Собаки оставались внизу, на застеленном папоротником полу, там же пировали простолюдины во время четырех больших ежегодных праздников.

В тот вечер пиршества не было, мы ели только хлеб, сыр и пили эль, и отец гадал вслух, неужели датчане снова хотят войны.

– Обычно они приходят грабить, – сказал он мне, – но иногда остаются и захватывают земли.

– Думаешь, они хотят захватить нашу землю? – спросил я.

– Они захватывают любые земли, – резко ответил отец. Его всегда раздражали мои вопросы, но в тот вечер он был встревожен, поэтому продолжал говорить: – Их собственные земли – камень и лед. К тому же на них нападают великаны.

Мне хотелось, чтобы отец рассказал о великанах, но он впал в мрачную задумчивость.

– Наши предки, – сказал он после паузы, – взяли эту землю. Взяли ее, жили на ней и сохранили ее. Мы не отдадим того, что нам оставили предки. Они пришли из-за моря, сражались здесь, строили здесь и здесь похоронены. Это наша земля, впитавшая нашу кровь, скрепленная нашими костями. Нашими.

Он рассердился, но такое часто с ним случалось. Отец пристально посмотрел на меня, словно спрашивая, достаточно ли я силен, чтобы удержать земли Нортумбрии, которые наши предки завоевывали мечом и копьем, убивая, проливая чужую кровь.

Потом мы легли спать, во всяком случае, я лег. Отец, наверное, всю ночь вышагивал по стенам крепости, но на заре вернулся в замок, и тогда же меня разбудил звук рога у Верхних Ворот. Я скатился с помоста и выбежал наружу. Стояло раннее утро, на траве лежала роса, над моей головой кружил морской орел. Охотничьи псы тоже выскочили из дверей на призыв рога.

Я увидел, что отец бежит к Нижним Воротам, и стал вслед за ним протискиваться меж людьми, столпившимися на восточном валу, с которого просматривалась дамба.

С юга приближались всадники. Их было около дюжины, копыта их коней искрились от росы. Конь моего брата шел впереди – гордый жеребец с дикими глазами и необычной походкой: во время галопа он так выбрасывал передние ноги, что спутать его с другим конем было невозможно. Но ехал на нем не Утред. У человека, сидевшего в седле, были очень длинные волосы цвета белого золота, на скаку они развевались, как конский хвост. Облаченный в кольчугу всадник держал на плече топор, на боку у него болтался меч, и я не сомневался: это тот самый человек, который недавно танцевал на веслах. Его товарищи были в обычной одежде и не носили доспехов.

Когда они подъехали к крепости, длинноволосый зна?ком велел остальным придержать лошадей и двинулся дальше один. Приблизившись на расстояние полета стрелы (хотя никто на стене не поднял лука), он остановил коня, посмотрел вверх, на ворота, насмешливо оглядел собравшихся на стенах, поклонился, швырнул что-то на дорогу и развернул коня. Всадник ударил жеребца пятками, и тот понесся назад, на юг, а остальные негодяи галопом понеслись за главарем.

То, что длинноволосый швырнул на дорогу, было головой моего сурового брата.

Голову принесли отцу, и тот долго смотрел на нее, ничем не выдавая своих чувств. Он не закричал, не переменился в лице, не нахмурился. Он просто глядел на голову старшего сына – а затем посмотрел на меня.

– С этого дня, – сказал он, – тебя зовут Утред. Так я получил это имя.

Отец Беокка настоял, чтобы меня крестили еще раз: иначе-де, на небесах не поймут, кто я такой, если я прибуду туда под именем Утред. Я протестовал, но Гита согласилась со священником, а мой отец больше пекся о ее благополучии, нежели о моем. Поэтому в церковь притащили бочку, наполовину наполненную морской водой, и отец Беокка, поставив меня в эту бочку, черпаком вылил воду мне на голову.

– Прими твоего слугу Утреда, – произнес он нараспев, – в число твоих святых и в ряды сияющих ангелов.

Надеюсь, у святых и ангелов теплее, чем было в церкви в тот день. Когда крещение закончилось, Гита принялась плакать по мне, хотя я никак не мог понять почему. Лучше бы она плакала по моему брату.

Мы узнали, что именно с ним произошло. Три корабля датчан направились к устью реки Альн, где находилось небольшое рыбацкое селение. Тамошние жители благоразумно пустились бежать, но некоторые задержались и наблюдали за устьем реки из леса на горе. Они-то и рассказали, что брат мой приехал с наступлением ночи и увидел, как викинги поджигают дома. Викингами эти люди назывались, когда устраивали набеги, а датчанами или язычниками – когда торговали; и коли на сей раз они жгли и грабили, значит, были викингами.

В поселении было не много викингов, большинство остались на кораблях, и мой брат решил напасть и перебить высадившихся.

Конечно же, он угодил в ловушку. Оказывается, датчане видели его всадников, и команда одного из кораблей устроила засаду на северном краю деревни. Сорок человек отрезали брату путь к отступлению и перебили весь его отряд.

Отец сказал, что его старший сын умер быстро, – таким образом он пытался себя утешить. Но, конечно, смерть брата быстрой не была, ведь датчане успели узнать, кто он такой, иначе разве привезли бы его голову в Беббанбург? Рыбаки сказали, что пытались предупредить брата, но я в этом сомневаюсь. Люди говорят такое, чтобы избежать обвинений; как бы то ни было, предупредили его или нет, брат был мертв, а датчанам досталось тринадцать отличных мечей, тринадцать хороших лошадей, доспехи, шлем и мое прежнее имя.

Но это был еще не конец. Мимолетный визит трех кораблей не стал значительным событием, зато через неделю после гибели брата мы узнали, что по рекам к Эофервику поднялся большой флот датчан. Они захватили город в День всех святых, и Гита рыдала, решив, что Бог отвернулся от нас. Однако пришла и хорошая новость: мой бывший тезка король Осберт вроде бы заключил союз со своим соперником, претендентом на престол Эллой, и они решили отложить свои споры, объединить силы и вернуть Эофервик.

Сказать это было легко, но чтобы совершить подобное дело, требовалось время.

Гонцы скакали туда-сюда, советники думали, священники молились, и только к Рождеству Осберт и Элла скрепили соглашение клятвами и попросили отца привести свое войско. Но, конечно, мы не могли двинуться в путь зимой. Датчане засели в Эофервике, им позволили остаться там до ранней весны. Под городской стеной назначили сбор нортумбрийской армии, и, к моей радости, отец объявил, что я еду на юг вместе с ним.