Скиталец - Корнуэлл Бернард. Страница 76

Томас обернулся, полагая, что это один из ратников мессира Гийома, но в тусклом свете луны увидел сэра Людвига.

— Ты же вроде как не пользуешься французским? — сказал Томас.

— Бывает, что и пользуюсь, — с улыбкой отозвался сэр Людвиг и внезапно двинул его дубинкой под дых.

Томас охнул и сложился пополам. Фламандец огрел его обломанным суком по голове, а потом пнул в грудь. Хотя нападение и застигло Томаса врасплох, он попытался набрать воздуха и ткнуть Людвига в глаз, но после удара по голове оказался на земле.

Кони фламандцев были привязаны к деревьям неподалеку. Никого не удивило то, что животных не расседлали на ночь, и никто не проснулся, когда лошадей увели. Правда, когда сэр Людвиг собирал свои латы, мессир Гийом зашевелился и сквозь сон поинтересовался:

— Уже рассвет?

— Нет еще, — тихо ответил сэр Людвиг по-французски, а потом отнес свои доспехи и оружие к опушке леса, где Ян и Питер деловито связывали Томасу лодыжки и запястья. Потом они забросили его на спину лошади, привязали к ремню подпруги и повезли на восток.

По-настоящему мессир Гийом проснулся двадцать минут спустя. Птицы уже наполняли лес пением, а туман, затягивавший восточный горизонт, слегка подсвечивало готовое взойти солнце. Томас исчез. Его кольчуга, его мешок со стрелами, меч, шлем, плащ, седло и большой черный лук — все было на месте, но сам Томас исчез бесследно. Так же, как и трое фламандцев.

Томаса отвезли в башню Ронселет, квадратную, ничем не украшенную крепость, высившуюся на скальном отроге над излучиной реки. По мосту, сложенному из того же серого камня, что и зловещая твердыня, проходила дорога на Нант, и ни один купец не мог переправиться через реку, не уплатив пошлину сеньору Ронселета. Над высокими стенами реяло его золотое с двумя черными шевронами знамя, а его людей, носивших те же цвета, прозвали guepes, что по-французски обозначает «осы». Здесь, на дальней восточной окраине Бретани, в ходу был не столько бретонский язык, сколько французский, потому и саму крепость прозвали Guepier, Осиное Гнездо. Правда, в то зимнее утро большинство солдат были в черном.

Новоприбывших разместили в маленьких хижинах, расположенных между Осиным Гнездом и мостом, и в одной из них к сэру Людвигу и двум его спутникам присоединились их товарищи.

— Он наверху, в замке. — Командир «фламандцев», вскинув голову, показал на башню. — И да поможет ему Бог.

— Обошлось без затруднений? — осведомился один из воинов.

— Без малейших, — ответил сэр Людвиг, достав нож и срезая нашитые на черный сюрко белые полоски. — Этот чертов безмозглый англичанин здорово облегчил нам дело своей тупостью.

— Интересно, зачем он понадобился хозяину?

— Бог его знает, да и какая разница? Главное, что он его получил, и скоро этот Хуктон окажется в преисподней у дьявола. — Сэр Людвиг широко зевнул. — Но там, в лесу, осталась еще дюжина его приятелей. Придется поехать туда, чтобы разобраться и с ними.

Пятьдесят всадников направились из деревни на запад. Стучали копыта, звенел металл, скрипела кожаная сбруя. Но все эти звуки быстро стихли, когда конная колонна скрылась в густом лесу. Пара зимородков поразительно яркой голубизны, вспорхнув над рекой, исчезла в тени. Течение реки колыхало длинные водоросли, в воде играла стайка серебристых лососей. Девушка несла ведро с молоком по деревенской улице и плакала, потому что ночью ее изнасиловал один из солдат в черном, и она знала, что жаловаться бесполезно: никто не защитит ее и даже не подаст протест от ее имени. Деревенский священник увидел девушку, понял, почему та плачет, и повернул назад, лишь бы с ней не встречаться. Черно-золотой флаг над стеной Осиного Гнезда встрепенулся, подхваченный порывом ветра, и снова обмяк. Двое молодых людей, на руках которых сидели соколы с колпачками на головах, выехали из башни и свернули на юг. Массивные ворота со скрипом затворились за ними, и грохот тяжелого опустившегося засова разнесся по всей деревне.

Томас тоже его услышал. Этот звук отдался от скалы, на которой было выстроено Осиное Гнездо, и прокатился по винтовой лестнице, достигнув длинной пустой комнаты, в которой держали пленника. Помещение освещалось двумя окнами, но стена была такой толстой, а эти бойницы такими глубокими, что Томас, прикованный как раз между окнами, не мог видеть, что происходит снаружи, ни через одно из них. У противоположной стены находился пустой закопченный очаг. Широкие деревянные доски пола были покрыты выбоинами и истерты множеством подбитых гвоздями сапог. Томас предположил, что вообще-то это была солдатская казарма, но когда потребовалось разместить пленника, ратников выставили, а Томаса, затащив внутрь, приковали к вмурованному в стену между окнами железному кольцу. Ручные кандалы, сковывавшие его запястья за спиной, крепились к этому кольцу железной цепью в три фута длиной. Он подергал цепь, проверяя на прочность, и ее звенья и кольцо, но добился только того, что причинил боль запястьям. Где-то в глубине башни послышался женский смех. За дверью, на винтовой лестнице, прозвучали шаги, но в каземат никто не вошел, и шаги стихли.

Томас задумался: кому могло понадобиться вмуровывать кольцо в стену помещения, где, совершенно очевидно, сроду не привязывали лошадей? Может быть, его установили там во время строительства, чтобы крепить веревку и подтягивать на ней вверх какие-нибудь материалы? В любом случае, было предпочтительнее размышлять о строительстве, лебедках и всем таком, чем о собственной беспросветной глупости, которая и привела его сюда. Другое дело, что трудно было заставить себя не думать о том, с какой легкостью сцапали его враги, равно как и о том, что будет дальше. Юноша снова проверил, хорошо ли держится кольцо, но надежда на то, что вмуровано оно давно и, может быть, уже расшаталось, не оправдалась. Единственным результатом его усилий стали расцарапанные в кровь кандалами запястья.

Снова послышался женский смех, которому на сей раз вторил детский голосок.

Какая-то птичка влетела в окно, заметалась по комнате и исчезла, очевидно, сочтя помещение неподходящим для устройства гнезда. Томас закрыл глаза и тихонько прочел молитву о Граале, ту самую молитву, которую Христос произнес в Гефсиманском саду: «Pater, si vis, transfer calicem istum a me». «Отче, пронеси мимо чашу сию». Он повторял молитву эту снова и снова, хотя и подозревал, что все совершенно бесполезно. Господь не избавил от мук Голгофы собственного сына, так зачем Ему щадить какого-то лучника? Другое дело, что, кроме молитвы, надеяться Томасу все равно было не на что. Больше всего его бесила собственная наивность. С чего он вообще вообразил, будто может заявиться сюда, забрать ребенка из этой провонявшей дымом, лошадиным навозом и прогорклым жиром крепости и унести ноги? Все это чертовски глупо, причем, Томас отдавал себе в этом отчет, затеяно было не ради Грааля, а чтобы произвести впечатление на Жанетту. Он был дураком, чертовым безмозглым болваном, и, как последний олух, угодил в расставленную врагом ловушку. Причем выкуп за Томаса ведь никто не предложит. Чего он, вообще, стоит? С другой стороны, если он до сих пор жив и его сочли нужным притащить в этот замок, значит, чего-то, да стоит. От него чего-то хотят.

В этот момент дверь в комнату отворилась, и пленник открыл глаза.

Человек в черном монашеском одеянии, но без тонзуры, то есть, скорее всего, не принявший обет монах, а служка на жалованье у монастыря, внес в комнату козлы.

— Кто ты? — спросил Томас.

Приземистый, слегка прихрамывавший малый, ничего не ответив, опустил козлы на пол, вышел и вскоре принес пять досок, которые положил на козлы, чтобы получился стол. Второй человек, тоже без тонзуры и тоже в черном, вошел в комнату и воззрился на узника.

— Кто ты? — снова спросил Томас, но его вопрос и на сей раз остался без ответа. Второй незнакомец, крупный мужчина со впалыми щеками, внимательно присмотрелся к Томасу, словно забойщик скота, разглядывавший вола.