Тривселенная - Амнуэль Павел (Песах) Рафаэлович. Страница 75

Вы не будете вместе. Любовь — притяжение двух друг к другу. А ты здесь один.

Я ощупал себя руками — похоже, что на теле не было даже царапины. Похоже, что жернова космических аппаратов не перемололи меня, как мне это казалось минуту назад. Или мое тело стало другим? Я создал его из понимания сущности мира, которое пришло ко мне совсем недавно? Все тот же закон сохранения энергии? Мысль не может не создавать материю, как не может материя, исчезая, не создать мысль?

Неважно.

Я шлепнулся о землю, вполне материально ударившись копчиком о камень и зашипев от боли. Трава вокруг камня показалась мне знакомой — я уже лежал на чем-то похожем, когда мы с Ормуздом покинули Калган. Жесткие травинки, больше похожие на обрывки электрических проводов. Впрочем, это было, конечно, другое место — невидимый, рядом стоял лес. Кроны деревьев заслоняли от меня свет звезд, и мне показалось, что я в тюремной камере, куда не поникали ни звуки с воли, ни даже тусклый свет из зарешеченного окна.

Что сказал голос Фая? «Законы природы — не твои законы». Потому что частично я принадлежал другому миру? Означало ли это, что я мог нарушать природные законы?

Ученые правы — я разрушал этот мир, потому что помнил. Память не материальна. Однако нематериальны и мысли, и идеи, но их энергетика способна изменить мир, поскольку энергия мысли переходит в энергию кинетического движения и наоборот, а внутриатомная энергия, высвобождаясь, вероятно, порождает уникальный всплеск мыслительной энергии — рождается гениальное литературное произведение или полотно художника.

Если продолжить аналогию — энергия гениального прозрения способна вызвать сугубо физическое явление, взрыв, по мощности не уступающий атомному. С похожими разрушениями и, может быть, даже с радиоактивным заражением местности. Конечно, это только предположение, но в мире, где материальное и духовное связаны едиными природными законами сохранения и взаимообмена, скорее всего, должно было происходить именно так.

И что тогда — память? Вид духовной энергии, которой в этом мире обладал я один. Энергия, принесенная мною из другого мира, чьи физические законы отличны от законов мира этого. Энергия моей памяти наверняка способна, переходя в материальное состояние, инициировать физические процессы, неизвестные в этом мире и наверняка для него разрушительные.

Неужели каждый раз, когда я вспоминал что-то из своей прошлой жизни, неумолимо менялась суть этого мира? Моя память — та труба, по которой в мир вливалась чуждая ему суть?

И еще. Если продолжить рассуждение, то нельзя ли сказать, что, отмечая человека своей ладонью, я передавал ему собственное умение, собственную способность сохранять память там, где ее сохранить нельзя? Если так, то я просто обязан был найти здесь Алену и Генриха Подольского, а теперь еще и Виктора с Чухновским, и даже ненавидимого мной Метальникова, с которым здесь у меня будут совсем другие счеты?

А Ормузд? Я пометил его своей ладонью, и он умер. Что это могло означать? Может, произошел обратный процесс, и Ормузд, мой Учитель, оказался в том мире, из которого я ушел? Нелепая с виду идея, но разве не логичная?

— Я же вам говорил, Ариман, что нужно смотреть в суть, неужели это так трудно? — произнес ворчливый голос Антарма, и я только теперь увидел Следователя — не глазами, конечно, что можно увидеть глазами в черной комнате? Антарм стоял в нескольких шагах и смотрел вглубь меня с любопытством, разбухавшим подобно воздушному шару. Я, как женщина, инстинктивно прикрыл наготу руками, сразу поняв и то, что это бесполезно, и то, что это не нужно.

— Вы все время наблюдали за мной? — с упреком спросил я.

— Скажите лучше, — проворчал Антарм, — почему вы, глядя на меня, не желали видеть моего присутствия?

— Я… на вас? — удивился я. — Да если бы я вас видел… Послушайте… Я потерял Даэну, Антарм! Она…

— Знаю, — мягко произнес Следователь, и я понял, что ничего не должен объяснять — Антарм действительно знал все. Может быть, он стоял рядом со мной, когда Даэна спасала меня от шара? И может, помощь Антарма позволила Ученому одержать ту временную победу?

— Нет, — сказал Следователь. — Уже тогда я не мог выступать на стороне Ученых.

— Почему? — вырвалось у меня.

— Вы рассказали мне кое-что из ваших воспоминаний. Я знал, что это выдумка. Фантазии не обладают способностью переходить в иные формы энергии, они безопасны… А вы… Аркадий, я видел вас, когда… Я не нахожу слов, чтобы описать то, что я видел, да и ни к чему это, вы лучше меня знаете…

Холм. Виктор. Чухновский. Полицейский катер. Битва. Падение. Смерть.

— Да, — сказал Антарм.

— И вы видели, — осуждающе сказал я, — как Даэна, пытаясь меня спасти, отдала мне энергию своей любви?

— Да.

— Видели и не вмешались?

— Я мог погубить вас! — воскликнул Антарм. — Вы все еще не понимаете!

— Если есть энергия любви, — произнес я, — и если ее можно отдать… Наверное, возможно и наоборот… Что я должен сделать, чтобы вернуть Даэне ее любовь? Поймите, иначе мне нечего искать в мире.

— Именно это и нужно Ученым, — осуждающе произнес Антарм. — Лишить вас энергии воспомонаний. Если бы не Даэна, вы бы уже…

— Вот оно что, — сказал я. — Энергия любви накачала энергией мои воспоминания?

— Не совсем так, но что-то вроде этого.

— Так пусть Минозис возьмет мои воспоминания, пусть закопает их в землю, развеет по воздуху, да что угодно, только пусть…

— Нет-нет, — торопливо сказал Следователь. — Есть вещи невозможные. Энергия переходит с высших уровней на низшие. Любовь — самый высокий уровень человеческой энергетики.

— Память ниже?

— Энергия вашей памяти вообще не имеет аналогов! Если любовь закончилась, если ее энергия рассеялась… Поверьте, Ариман, я тоже прошел однажды через это… Я любил… Неважно. Второй раз на эту вершину не подняться.

— Но если энергия любви — самая концентрированная… я правильно понимаю?

— Приблизительно, — уклончиво произнес Антарм.

— Если это так, то откуда она вообще берется? Из рассыпающегося песка невозможно слепить скалу!

— Думаю, Ормузд смог бы вам ответить. Я — нет, не могу. Я никогда об этом не думал.

— Почему? — вырвалось у меня. Неужели, узнав любовь и лишившись ее, этот человек мог думать о чем-то другом?

— А почему я должен был об этом думать? — в свою очередь удивился Антарм. — Это закон природы. О законах природы не думают, почему они такие.

— Даже если законы природы мешают жить?

— Вы говорите глупости, Ариман. Жизнь, как и все в мире, подчиняется законам природы — как законы могут мешать тому, ради чего существуют?

— Кто вы, Антарм? — спросил я. — Враг мне или друг?

— Я был вашим врагом, когда выполнял свой профессиональный долг, — признался Следователь. — Точнее, нет — не врагом, вы были объектом, против которого я должен был направить свои профессиональные действия.

— Хорошо сказано, — пробормотал я, вспомнив неожиданно о московских «объектах», против которых я направлял свою професссиональную деятельность в том, покинутом мире.

Я протянул руку и схватил Следователя за плечо — он был вполне материален и не думал рассеиваться в пространстве подобно привидению.

— Ариман, — тихо произнес Антарм, осторожно высвобождаясь, — я был вашим противником, но теперь это исключено. Когда вы мне рассказали о своем мире, я слушал и не верил, потому что этого не могло быть. Но то, что не может быть, то, что не соответствует природным законам, не обладает энергетикой — никакой! А получилось иначе, и я понял, что в ваших словах содержится правда. Понимаете, Ариман?

— Нет, — признался я.

— Ну как же… Ваши воспоминания обладают энергией, это вы поняли?

— Да.

— Энергия вашей памяти разрушает структуру нашего мира, и потому вы опасны. Никто из нас не может защититься от ваших воспоминаний, вы это понимаете?

— Вот оно что… — протянул я. — Мало того, что я опасен для природы, так я еще и влияю на тех, с кем общаюсь и кому рассказываю о моей Москве, о моей работе…