Какого года любовь - Уильямс Холли. Страница 66

– Что ж, спасибо за добрые слова, – сказала Вай.

– И, конечно же, такой успех должен вызвать спрос на ваши статьи? Все‐таки целый разворот в “Нью ревью”!

– Если честно, то я рассчитывала, что так оно и будет… – призналась Вай, опустив взгляд и ковыряясь палочкой в остатках васаби на тарелке. – Наверное, это было наивно. Я думала, что, учитывая мой опыт работы в “Вестерн мейл” и ту большую статью, я сразу приступлю здесь к работе…

– Ну, тебе давали задания, – примирительно сказал Элберт.

– Не так много, и совсем не то, чем я на самом деле хочу заниматься.

Вай по‐прежнему была полна решимости пробиться в политическую журналистику, только дайте ей шанс. Недавно она самостоятельно провела два расследования, одно о “детской бедности”, о том, в каких жалких условиях растут дети иммигрантов второго поколения, а второе о том, почему женщины не участвуют в политической жизни. Оба очерка предложила в “Ивнинг стардард”. Ей поручили написать еще один, по личным впечатлениям от жизни в Брикстоне, для вкладки, посвященной недвижимости, опубликовав его под заголовком, который, на ее взгляд, граничил с расизмом, и еще статью о том, как сказывается на результатах выборов стиль одежды женщин-политиков. Что, как она гневно сказала Элберту, такой идиотизм, что она и не взялась бы, не будь ей так срочно нужны наличные, да и в обстоятельствах нынешних то, что на газетной странице еще раз мелькнет ее имя, было не лишним.

– Ну, я думаю, на данный момент любая работа – это плюс, – сказал Элберт

– Нет, это не так! Это фигня! Фигня полнейшая, и мы оба это знаем! Не притворяйся, что гордишься мной…

– Я просто пытаюсь тебя поддержать. – Теперь в голосе Элберта слышалось напряжение.

– Ну и не надо. Я хочу писать о мире как он есть, обо всем, что с ним неладно, – и я хочу его изменить. Не хочу я писать всякую чушь про то, – Вай сквозь зубы выдохнула свое разочарование, – в какой ночной клуб труднее всего попасть, или почему одна банда сопливых мальчишек из художественной школы враждует с другой, или почему сейчас японская еда так популярна!

Официант, направлявшийся в их сторону, внезапно свернул. Слова Вай прозвучали громче, чем входило в ее намерения, как будто их вытолкнуло наружу скопившееся внутри напряжение от попыток справиться с нажитым за месяцы неудач разочарованием в себе и стыдом.

Последовала пауза, а затем Амелия сардонически улыбнулась.

– Нет, даже не представляю себе, зачем вам об этом писать. Так что ни в коем случае не пишите.

– Простите, – тряхнув головой, покаянно сказала Вай. – Я не хотела… Дело, наверное, в том, что моя подруга… и ее подруги, они все быстро преуспели, все получили работу в СМИ, но они научились правильно себя продавать, понимаете? От них ждут, что они будут этакими горячими штучками… воплощением женственности. Но это совсем, совершенно не то, ради чего я пошла в эту профессию. Я хочу освещать острые политические темы, а не стиль жизни и “женские заморочки”.

– Ах, но куда же деваться, вы – женщина. Не повезло, моя дорогая. – Амелия одарила Вай долгим тяжелым взглядом. – И все же остается только гадать, почему вас, с такими мозгами и пылкой душой, с лету не приставили к делу. А ведь я знаю тьму раскрученных молодых из средств массовой информации. Себастьян Толлингтон, к примеру, он сейчас художественный редактор в “Нью стейтсмен”, кажется? Нет, в “Спектейторе”. А ведь в свое время его чуть было не выставили из Кембриджа!

– Кто, черт возьми, такой Себастьян Толлингтон? – ответил Элберт.

– Как же! Себастьян! Толли! Ну, ты знаешь: сын Миллисент.

Элберт кивнул, что‐то вроде припоминая.

– Вообще‐то, Миллисент была очень щедра на нашем последнем сборе средств – я спрошу у нее, может, в “Спектейторе” найдется что‐то для Вай. Ииии, – Амелия растянула союз, мысленно листая свою записную книжку, – помнится, мы катались на лыжах с ужасным маленьким человечком, который был кем‐то в “Обсервер”. Надо выяснить, в штате ли он еще. Но все равно он должен кого‐то знать… Полагаю, “Обсервер” больше по вашей части, а, Вай?

Амелия подняла свой стакан, как бы говоря, что ж, эту проблему мы решили.

– Спасибо. Но это…

И снова Вай растерялась, не зная, что сказать.

– Что, нечестно? Ну, конечно, нечестно. Ничего не поделаешь, так уж оно устроено, Вай. Знаю, Элберт отвергает все, за что мы с его отцом выступаем, но не вижу причин, почему только из‐за того, что у него нет амбиций, ваши тоже нужно загнать в угол.

Элберт смотрел на мать, и по лицу его было видно, что он вот-вот вскипит оттого, что его так перед девушкой принижают. Пытаясь успокоить его, Вай под столом положила руку ему на колено. Все в порядке. Я знаю тебя и ценю то, что ты делаешь, я знаю, что для тебя важно, знаю, что каждый божий день ты пытаешься изменить мир…

И тут Амелия перевела взгляд на Вай, легонько улыбнулась ей и кивнула. И Вай почувствовала себя так, будто Амелия что‐то ей подарила. Пакетик в нарядной бумажке, а в нем удача и еще мужество. Из тех, которые женщина должна передать женщине.

И в который Вай решила вцепиться двумя руками.

Глава 6

Август 1993 года

Солнце пекло-припекало. Вай шла по Брикстону, пахло асфальтом, в котором ноги даже слегка вязли. Над Лондоном висла густая хмарь, на ощупь почти шершавая, пропотевший воротник блузки лип к коже.

Слишком жарко было, чтобы идти пешком. В Вестминстере она села в автобус, но там оказалось еще хуже: час пик, пробки, душно, ветерок порывами прорвался в окно только когда ехали по мосту Воксхолл-бридж, так что у Брикстонской академии Вай решила сойти. Район, где она жила, летом ей нравился.

Бульканье стальных кастрюль, которое могло разозлить, когда утром, еще кофе не выпив, она бежала к метро, теперь вызвало улыбку. Рынок на Электрик-авеню гудел, глаз радовал ящик с ярко-желтыми манго. Двое мужчин лупились в домино на доске, положенной на перевернутый барабан-глюкофон. Рядом с ними видавший лучшие дни динамик сотрясался от тяжелого, перекатывающегося эхом даба.

Басы гудели в подошвах ее туфель, когда Вай свернула к Херн-Хилл; Элберт, должно быть, уже ждет. Однако спешить в такую жару было невмочь, и Вай шла себе, на ходу задевая ладошкой ветки кустов, буйно разросшихся вдоль улиц, сплошь застроенных когда‐то вплотную однотипными жилыми домами, износившимися теперь, облезлыми.

Вай остановилась у входа в книжную лавку “Рост!букс”, спрятавшуюся в изгибе узкой улочки сразу напротив станции Херн-Хилл. Перед одним из окон пылилась коробка с книжками в мягких обложках с загнутыми углами, на другом томился горшок с розовой бегонией, под жгучим солнцем уже привядшей. Вай потрогала землю в горшке, заглядывая в окно, и лениво подумала, что нужно напомнить Элберту, пусть польет.

В окошко было видно, что он сидит, как обычно, над книгой, выгоревшие на солнце прядки выбились из небрежно схваченного пучка. От того, как самозабвенно он погружен в книгу, у нее как бы вспухло что‐то такое внутри. Вроде как желание оберечь, защитить, которое, наверно, родители испытывают по отношению к своим детям. И еще она поняла вдруг, не в первый раз, и не в первый раз ужаснулась тому, что, оказывается, он продолжает существовать, даже когда ее нет рядом.

Вай была рада, когда в этом году Элберт начал работать в “Рост!букс”, помогая управиться как с книжным магазинчиком, так и с крошечным издательством радикального направления и того же названия. Перед тем ее стало тревожить, что в Лондоне их жизни расходятся: она не возражала против того, чтобы он щедро жертвовал свое время (и деньги) на то, что считал заслуживающим внимания, однако ж антикапиталисты, сквоттеры и активисты-экологи, которых он считал за своих, очень любили кучковаться и веселиться. Собрания, лекции, сборы средств, митинги и протесты – все эти действия, завершившись, как правило, плавно перетекали в паб, что часто перерастало в гулянку ночь напролет, так что потом он отсыпался и весь вторник бездельничал.