Какого года любовь - Уильямс Холли. Страница 78

Всю свою жизнь Элберт рвался сбежать от политики, которой занимался отец. Стремился обрести для себя не только иные устои, но и иные способы существования. Но правящие классы не допускают и этого, с горечью думал он. Прошедшие десять лет Элберт наблюдал, как сообщество за сообществом – экоактивисты, сквоттеры, даже рейверы терпят крах, пытаясь сделать что‐то иначе. Тори хоть и декларируют приверженность экономике свободного рынка, но истинной свободы, свободы выйти за рамки системы, они не признают. В Британии вы вольны выбрать себе любой образ жизни, какой пожелаете, – до тех пор, пока кто‐то где‐то богатеет на этом.

Видно, именно потому предложение Гарольда дать Вай денег – и ее радостное согласие немедля эти деньги принять – чертовски его задело.

Но Вай!

Элберт остановился и вскинул голову к небу. Звезды убегали вдаль, в бесконечность. Вечные звезды.

Что на самом деле для него важно? Она. Только она, всегда.

Он обернулся и посмотрел на ее фигурку, что виднелась еще у задней двери. Он призывно протянул руку, и она начала спускаться по тропке, наверняка нарочито медля.

– Прости меня. Еще раз, – сказал он ей в волосы, когда она позволила обнять себя и тесно прижать к груди.

– Да нормально все, Элберт. Я знаю, у нас есть разногласия, есть разница в убеждениях. Но я в самом деле считаю, что так оно лучше, правильней. Уж лучше проговаривать все, обсуждать, чем неделями таить в себе, а потом напиться слегка, и оно все выплеснется наружу!

– Да. Ты права. – Холодный воздух выдул из него весь хмель, с которым он после ужина перебрал. – Просто, понимаешь… Я всем сердцем на твоей стороне. На все сто процентов, целиком и полностью. Я все сделаю, чтобы ты победила. Понятно, что это большая работа, и тебе нужно, чтобы я был рядом с тобой. И я правда стараюсь.

– Ну, конечно. Я все это вижу. Просто, наверно, милый, не стоит делать это, утаивая, что ты на самом деле думаешь. Ты можешь не соглашаться в принципе, а на деле поддерживать меня все равно. Вот, например, когда будут у нас брать интервью для “Санди таймс мэгэзин”, ты уж, пожалуйста, мне подпевай… – Он чувствовал, как она улыбается ему в джемпер. – Но между собой, между нами, давай будем честны, а?

Элберт отстранился, взял в ладони ее лицо и покрыл его поцелуями.

– Ты, Вайолет Льюис, мудра на редкость, и ума не приложу, что я сделал такого, чтобы тебя заслужить.

День выдался долгий. Завтра утром они обсудят, будет отец их финансировать или не будет, и если да, то как. Спокойно, по‐доброму. За чашкой кофе на свежем воздухе.

Элберта потянуло вдруг обернуться на дуб. Даже голый зимой, тот гордо высился в самом конце сада, приглашающе раскинув свою крону. Сколько всего с ним связано.

Показалось, что дуб говорит с ним, взывает из глубины корней.

– Пойдем‐ка. – Элберт взял Вай за руку, потянул за собой, широко зашагал по саду.

– Что такое? Элберт, я замерзла, пошли лучше в дом.

Но он только ускорил шаг, а уж там усадил ее рядом на старую кованую скамью, вросшую в складчатую кору, усадил и крепко сжал руку.

В темноте смотреть вокруг было не на что. Что он задумал?

– Я просто… ну, не знаю, я просто почувствовал, что должен, обязан подойти сюда и посидеть. С тобой. И с этим старым деревом. Как будто что‐то… кто‐то сказал мне, что нам с тобой нужно быть вместе.

– Славное старое дерево, – улыбнулась Вай. – И ты – славный старина.

Она поцеловала его – так легонько, так нежно, почти робко, будто бы в первый раз.

“Чего бы это ни стоило”, – подумал Элберт, когда они мягко оторвались друг от друга.

И еще: “Я люблю тебя”.

– Вай, ты выйдешь за меня замуж?

У нее перехватило дыхание.

– Что?

– Вайолет Льюис, ты выйдешь за меня замуж?

Боже, неужели это взбрело ему в голову из‐за того, что, как он думает, замужней ей легче будет избраться? Ни она, ни Элберт раньше не заговаривали о свадьбе. Неужели его предложение – всего лишь жест в поддержку ее карьерных планов?

Что ни говори, а им несколько раз намекали, что кандидаты, которые состоят в браке, нравятся избирателям больше, выглядят солиднее и надежней. Особенно те молодые, что наезжают из Лондона. И они смеялись над этим так же, как неизменно подтрунивали над самой идеей брака – устарелой глупой традицией, припыленной и слегка сексистской к тому же.

Вай не сомневалась, что при выборе в кандидатки на отношениях ее с сыном известного пэра из консерваторов был сделан особый акцент. Сам по себе момент пикантный, но пока что его придерживали про запас, опасаясь, что пресса примется копаться в биографии Элберта, в его политических взглядах и экоактивизме. Подан он, когда придет время, будет так, что теперь это все в прошлом. Соответственно Элберта и натаскивали, а он терпел, стиснув зубы. В этом году ему пришлось даже отказаться от участия в протестах против строительства объездной дороги в Ньюбери, ограничившись просмотром сюжетов в вечерних выпусках новостей.

– Элберт… ты что, зовешь меня замуж, потому что думаешь, что это поможет мне в выборах? Я знаю, тебе хочется доказать, что ты на многое готов ради моей карьеры, но в самом‐то деле… – От неловкости она засмеялась. Прошу тебя, Боже, пусть это будет не так.

– Конечно, не потому, вот дурочка‐то! Я просто…

Элберт посмотрел вверх, на раскидистые ветви над головой, а потом на корни внизу, вгрызшиеся глубоко в землю, и понял, что именно так все и обстоит. Он хочет расти вместе с Вай.

– Я просто люблю тебя. Я чертовски сильно люблю тебя, Вай. И я хочу быть с тобой вечно и хочу иметь дом и детей, и смотреть, как ты стареешь, и умереть, держа тебя за руку. И что бы ни случилось, как бы ты ни переменилась, что бы ни подкинула нам жизнь – и это новое тысячелетие! – я хочу пережить все, что выпадет, вместе с тобой. Я думаю, что лучшего и желать нельзя. А ты?

Слезы навернулись на глаза Вай. Как он это сказал! Так уверенно, так непоколебимо, бесстрашно. Слезы ее оросили им губы, когда они слились в поцелуе. (Хотя – дети! Где мы найдем время для детей…) И накатом бурная, ошеломительная радость от того, что он зовет ее в жены. Восторг огромный, сладостный, шипучий и пенистый… И куда оно делось, это их неприятие брака? – смыто брызжущим потоком любви!

И в основе всего лежало осознание, что и она чувствует то же, что он. Слова, что он произнес, исходили и из ее сердца: она хочет прожить свою жизнь рядом с Элбертом. Хочет расти и стареть вместе с ним.

– Да, Элберт. Да, да, да!

Глава 10

Май 1997 года

Когда в десять вечера стали объявлять результаты экзитполов, поднялся ажиотаж, какого на памяти Элберта не бывало. Он так стиснул руку Вай (в фамильном обручальном колечке с сапфиром), что и сам испугался: раздавит.

Вай почувствовала, что у нее челюсть отвисла, как у какого‐нибудь мультяшного персонажа. Оглушительная победа лейбористов. Потребовалась вся выдержка, чтобы не подпрыгнуть и не повиснуть у Элберта на шее, словно она девчонка-подросток. Оглядевшись, она увидела, что отец ее таки поднял мать в воздух, а Амелия и Роуз обе с равным восторгом отбивают себе ладошки.

Затем время понеслось, как в тумане: тут продлилось, а там чудом сжалось. Вай переоделась. Роуз бережно приколола искусную композицию из мелких красных розочек к ее новому платью – и прослезилась. “Ты только глянь на себя”, – пробормотала она и обняла Вай с таким пылом, что едва не погубила букетик.

Все вместе они поехали в школу в Элланде, куда поступали данные со всего округа, и незадолго до полуночи вошли в актовый зал. Со стороны там выглядело все так, словно одновременно готовится несколько вечеринок по поводу чьего-то шестидесятилетия, они конкурируют между собой, но покуда не начались. Люди в поношенных костюмах толпились бесцельно, жевали подсохшие бутерброды со вздернутой по краям ветчиной, пили растворимый кофе. По разным углам вяло покачивались красные, синие и оранжевые воздушные шары, цвета лейбористов, консерваторов и либерал-демократов. Но вдоль задней стены полным ходом, на всех парах шел подсчет голосов. Ящики с бюллетенями прибывали один за другим; высились стопки тех, что уже учтены. Вай старалась не взглядывать на них слишком часто. Опасений они вроде бы не внушали.