Легенды Лиса (сборник) (СИ) - Карелин Антон. Страница 38

Алиса посмотрела на молодую женщину. «Она живёт только потому, что я принесла себя в жертву». И отрицательно покачала головой.

– Это такая игра, история, – засмеялась она, махнув рукой. – Я не всерьёз так думаю. Я же не сумасшедшая.

Психологи ещё пару раз сменялись, а затем Алису перестали пытаться вылечить, и началась спокойная, тихая жизнь. Она устроилась работать библиотекарем в интернате для детей с расстройствами, и проводила жизнь в безмолвном чтении, часами сидя неподвижно и глядя в окно. Алиса растворилась в книгах, старых столах и стульях, стеллажах и полках, в стенах и потолке большой комнаты, и все приходящие в библиотеку научились воспринимать её как часть обстановки.

Прошло шестнадцать лет.

Психически, Алиса почти излечилась. Она всё ещё пугалась каждого резкого движения и звука, но научилась сдерживать себя и не дергать окружающих. Рассеянно улыбалась людям, а на претензии и грубость не отвечала, становясь словно деревянная. Она соображала и действовала не быстро, всегда заторможенная и неуверенная в себе и своих словах. Обкусанные ногти, нерасчёсанные волосы и бесформенная одежда прятали её от взглядов мужчин. Она хромала и мало двигалась, так что выросла в слегка оплывшую женщину с немного дряблой кожей. Она жила на крошечную зарплату и маленькое пособие в своей комнате, куда иногда приходил инспектор из надзорной организации, но никогда не оставался на ночь. Она писала стихи и фантазии о будущем и прошлом, о людях и равнодушии, о ласке и любви – и сжигала каждую тетрадку, как только та была завершена, потому что не хотела никаким образом обременять никого из людей.

И разговаривала она преимущественно сама с собой.

– Знаешь, первые годы я думала, что тогда победила, – вздыхала медленная женщина, сидя перед зеркалом и расчесывая волосы, по-прежнему черные, как смоль. – Ведь я предотвратила апокалипсис, избавила человечество от вечных мук. Не позволила людям стать ещё злее, чем они сейчас. И я сделала это без единой жертвы. Не знаю, что стало с Ларой или Долгоносиком, но я подарила им жизнь, дала им шанс.

Женщина посмотрела в зеркало долгим, виноватым взглядом.

– Я так первые годы думала, и даже гордилась собой. Но потом как-то вдруг поняла, что нет. Ведь меня после этого считай, что не стало.

Голос её упал до шёпота, а в глазах заблестели слёзы.

– Кому я принесла себя в жертву? Человечеству? Нет. Мир бы я и так спасла. А получилось, что я принесла себя в жертву Долгоносику, Ларе и Мирону. Сердце мне сказало, что так правильно… но сердце ошиблось. Они ничего не поняли, а только растоптали меня.

Женщина утерла ладонью лицо.

– Понимаешь, ведь это они были виноваты в апокалипсисе, а не я. Я не сделала вообще ни капли дурного, лишь спасла маленьких мальчиков от подлого надругательства. А они пришли убить меня из-за каких-то наказаний, которые можно было просто перетерпеть. И заодно со мной они бы так же равнодушно растоптали весь мир. При этом, самое идиотское, их бы потом уничтожили, стерли в порошок ужасным способом, понимаешь? Дебильные уродцы топчут все на своём пути, повергают мир в ужас, а сами гибнут в мучениях, – прошептала женщина, – вот вся их суть. Они не знают, как можно иначе, а я всех спасла, всех и каждого. И никто этого даже не понял. Нет, мне не надо славы и благодарности, вот честно, – всхлипнула она, – мне ничего не надо, даже сочувствия и любви. Одно надо было: чтобы эти ничтожные эгоисты хоть что-то поняли. Хоть в чем-то стали лучше! Надо было, чтобы моя жертва хоть как-то изменила мир к лучшему.

Она прерывисто вздохнула, закрыв лицо руками, и просидела так минуту. Потом отняла руки и с трудом улыбнулась зеркалу.

– А получилось, что я могла убить любого из них, не дать им ко мне притронуться, и так победить по-настоящему. И жить счастливо, совершать что-то хорошее со своим уникальным даром. И мир бы стал только лучше от этого. А я угробила себя, позволила им растерзать меня и сломать, превратить в безвольную тряпку ради того, чтобы поступить правильно. Святая Алисия! – в ее голосе было столько насмешки и боли. – Святая Алисия! Потому что я принесла эту жертву не ради них, а ради себя. Чтобы остаться верной себе. Чтобы продолжать верить в свои детские идеалы. Тем книгам, которые обожала, из них сложилась моя суть, как из кирпичиков. Я так любила книги и так верила в добро, что… не смогла поступить иначе.

Женщина развела руками, в своей бесформенной одежде она была одновременно проникновенной и жалкой.

– Так что не жалей меня, Алиса. Слышишь? Не жалей!

– Не буду, родная, – ответила Алиса из зеркала.

Ведь прежде, чем сделать окончательный выбор, она изо всей силы потянулась к разуму того единственного во вселенной человека, который мог сказать ей, правильно она поступит или нет. К самой себе из будущего, которое наступит, если она не убьёт Лару.

И получила ответ.

– Борись, Алиса, сражайся с ними, – сквозь слёзы просила Святая Алисия. – Ты должна показать им, что они не правы, понимаешь? Что жить нужно по-настоящему, а не как живут они. Обещай мне… Что будешь драться не только за человечество, но и за саму себя.

– Обещаю.

Запрокинутое лицо Лары белело в полутьме, беззащитная шея изгибалась под рукой, а в глазах горел страх. Впереди кричали другие, рвались сюда. Чёрное эхо билось в каждом из тех, кто пытался выместить свои страдания на Алисе. Девочка всем сердцем ненавидела их в ответ, и чувствовала, как чёрное эхо нарастает и в ней. Пытается поглотить её, вырваться наружу, заставить кричать и убивать.

«Не знаю, что ты такое» подумала она. «Но тебя не будет».

Алиса стиснула волосы Лары, на мгновение фиксируя её голову, и с размаху полоснула стеклянным лезвием по линии челюсти и щеки, точным и сильным ударом без тени сомнений. Острый осколок взрезал Лару, кровь брызнула с тонкой линии, львица завизжала, упала и выкатилась из чулана, истерично мыча сквозь алеющие ладони. Остальные в шоке отскочили, глядя, как Лара несется к лестнице с окровавленным лицом. Двое пытались ударить, Алиса одним росчерком резанула по двум летящим вперед кулакам и скользнула вбок.

Пригнулась, уходя от хвата Долгоносика, и изо всех сил прошла осколком по внутренней поверхности его руки, наискось от локтя к подмышке. Остановилась, не доводя до артерии. Долгоносик сам напорол себя на стекло, от силы удара осколок сломался и застрял, а злоба в глазах любителя бить девочек сменилась на ужас и боль.

«Спасибо, Гектор».

– Аааа! – тонко, панически завизжал Долгоносик.

– Бешеная! – испуганно и даже жалобно вскрикнул кто-то из убегавших.

Алису поразило, насколько резко всё изменилось. Ещё минуту назад они были неодолимой и безнаказанной угрозой, а ей, беспомощной одиночке, оставалось лишь прятаться, бояться и терпеть: в такой реальности она жила. Но те, кто казались сильными и страшными – оказались трусливыми и жалкими. Мучители орали и отступали, а с лестницы слышались грубые мужские окрики, подвыпивший завхоз уже раздавал лещи и тумаки. Визг Кабана разбудил и разозлил его.

Остался только Мирон, последний и самый опасный, он смотрел то на лестницу, то на Алису, с недетской угрозой в зверино сощуренных глазах. Беглянка понимала, почему он так ненавидит её. В их интернате старшие били младших, коллектив наказывал отбившихся и виноватых, сильные подставляли слабых. Таков был закон, в котором Мирон вырос, он нахлебался этого закона вместе с годами побоев и унижений, пока был младшаком и средняком. От старшаков Мирон получал и сейчас, но над большинством младших он наконец-то был сила и авторитет. Наступало его время царствовать и наслажаться законом – а эта малявка, эта возомнившая о себе тварь восстала против ЕГО уклада. Восстала дважды, а под конец так борзо и внезапно, что…

– Ну давай, Мирошка, – Алиса утерла кровь с разбитых губ и вспомнила, как его называли старшаки. – Рискни тушкой.

Мирон подался вперед, и вдруг на его широком лице со свернутым на бок носом проступило сомнение. Он всерьёз дрался уже два десятка раз, и чем опытнее становился в драке, тем лучше чувствовал палево. И вопреки всякой логике, в этой хилой, исцарапанной и побитой девочке, которая должна лепетать и дрожать, забиться под стол и жалобно плакать, Мирон внезапно почувствовал угрозу. Когда он двинулся, она сдвинулась вперед и немного вбок, встала так, как в уличной драке встают люди, годами не расстающиеся с ножом – и от этого нереального контраста Мирона прошиб холодный пот. У него был кастет в кармане джинсов, а под ремнем пряталась цепочка со свинцовой гирей, но их надо было ещё доставать.