Черная метка - Корнуэлл Патрисия. Страница 16

Роза с притворной застенчивостью чмокнула его в щеку и положила голову на его плечо. Неожиданно она показалась мне печальной и очень старой.

– Я устала, капитан, – тихо сказала она.

– Я тоже, дорогая. Я тоже.

Я взглянула на часы.

– Роза, сообщи, пожалуйста, всем, что совещание откладывается на несколько минут. Марино, пойдем поговорим.

Курилкой служил угол на лестничной площадке, где стояли два стула, автомат с кока-колой и старая, побитая пепельница, которую мы с Марино поставили между нами. Он закурил, и я испытала знакомый приступ стыда.

– Зачем ты пришел? – спросила я. – Разве вчера было мало проблем?

– Я думал о том, что вчера вечером сказала Люси. О моем теперешнем положении. О том, что меня перевели в патрульные, что я ни для чего не пригоден, что я конченый человек. Если хочешь знать правду, я не могу с этим смириться. Я детектив и был им почти всю жизнь. Не приучен работать в форме, док. Не могу работать на таких идиоток, как Диана Брей.

– Поэтому в прошлом году ты сдал экзамен по расследованиям на месте происшествия, – напомнила я. – Тебе не обязательно оставаться в полицейском управлении. Или вообще служить в полиции. У тебя более чем достаточно лет выслуги, чтобы уйти на пенсию. Ты сможешь работать по собственным правилам.

– Не обижайся, док, но мне не хочется работать и на тебя тоже. Ни на временной основе, ни в качестве привлеченного специалиста – ни в каком качестве.

Штат выделил мне две должности следователей, и они еще не были заняты.

– Я хочу сказать, что у тебя есть выбор. – Я была немного обижена его отказом, но старалась этого не показывать.

Марино молчал. Я подумала о Бентоне, увидела его глаза, а потом он исчез. Почувствовала холодную тень Розы и испугалась потерять Люси. Представила, что старею и как люди постепенно уходят из моей жизни.

– Не оставляй меня, Марино, – попросила я.

Он не ответил сразу, а когда повернулся, его глаза горели.

– Провались они все пропадом, док. Мне никто не может советовать, чем заниматься. Если я хочу расследовать дело, я, черт возьми, буду его расследовать.

Он сбросил пепел с сигареты, явно довольный собой.

– Мне не хочется, чтобы тебя уволили или понизили в должности.

– Мне не могут дать должности ниже той, которая у меня уже есть, – ответил он в новом приступе гнева. – Меня нельзя понизить в звании, а назначения хуже моего теперешнего просто не существует. Пусть увольняют. Но знаешь что? Меня не уволят. А знаешь почему? Потому что я уйду в Энрико, Честерфилд, Ганновер – в любой округ. Не представляешь, сколько раз меня просили возглавить отдел расследований в других управлениях.

Я вспомнила о незажженной сигарете в руке.

– Некоторые даже предлагали должность шефа полиции. – Марино, будучи оптимистом, в любых обстоятельствах умел находить светлую сторону.

– Не обманывай себя, – сказала я, ощутив терпкий вкус ментола. – О Боже, не могу поверить, что опять начала курить.

– Я никого не обманываю, – ответил он, и я почувствовала, как на него, словно грозовой фронт, надвигается депрессия. – Просто иногда кажется, что попал на другую планету. Никогда не встречался с существами вроде Брей и Андерсон. Кто они такие?

– Женщины, жадные до власти.

– У тебя есть власть. У тебя гораздо больше власти и возможностей, чем у них или кого-нибудь другого, включая большинство мужиков, но ты не такая, как они.

– Сейчас у меня не так много власти, во всяком случае, над собой. Этим утром не смогла даже сдержаться у себя во дворе, разговаривая с племянницей, на виду у ее напарницы и, возможно, нескольких соседей. – Я затянулась. – И мне от этого больно.

Марино наклонился ко мне.

– Мы с тобой единственные, кого волнует разлагающееся тело там, внизу. – Он показал на дверь, ведущую в морг. – Андерсон наверняка не соизволила прийти. Она не собирается смотреть, как ты его вскрываешь.

Его взгляд заставил меня похолодеть. Марино был доведен до отчаяния. У него не осталось ничего, кроме дела, которому он посвятил всю жизнь, да еще бывшей жены и сына, ставшего для него чужим. Он обладал телом, о котором не заботился и которое вскоре обязательно отплатит ему. У него не было ни денег, ни вкуса в том, что касалось женщин. Он не знал ничего о политкорректности, был неряшлив и ругался как сапожник.

– Ты прав в одном, – сказала я. – Тебе нельзя ходить в форме. По сути, ты позоришь управление полиции. Что это на твоей рубашке? Опять горчица? И галстук слишком короткий. Дай-ка посмотреть на твои носки.

Я нагнулась и подняла обшлага его форменных брюк.

– Так и есть. Они разные. Один черный, другой темно-синий.

– Не позволяй мне втянуть тебя в неприятности, док.

– У меня и так достаточно неприятностей, Марино, – ответила я.

Глава 11

Один из наиболее бесчеловечных аспектов моей работы заключался в том, что неопознанные останки становились "торсом", "женщиной из багажника" или "супермужчиной". Им присваивали обезличивающие имена, лишавшие человека индивидуальности так же беспощадно, как смерть. Если я не могла идентифицировать поступивший труп, то рассматривала это как личную неудачу. Я складывала кости в банковские ящики и хранила в шкафу в надежде, что когда-нибудь смогу определить, кому они принадлежат. Месяцами и годами держала неповрежденные тела и части тел в холодильниках и не передавала для похорон в безымянные могилы, пока не истекала последняя надежда выяснить, кто были эти люди, или не оставалось свободного места в морге. Мы не могли вечно хранить покойников.

Труп, предназначенный для вскрытия тем утром, назвали "человеком из контейнера". Он был в очень плохом состоянии, поэтому я предполагала, что его не придется долго держать. Когда труп уже настолько разложился, процесс гниения не может остановить даже холодильник.

– Иногда не представляю, как ты это выдерживаешь, – проворчал Марино.

Мы находились в раздевалке, примыкающей к патолого-анатомическому театру, и ни герметичные двери, ни бетонные стены не могли полностью блокировать запах.

– Тебе не обязательно присутствовать при вскрытии, – напомнила я.

– Не пропущу его ни за что на свете.

Мы облачились в двойные халаты, перчатки, бахилы, хирургические шапочки и маски с защитными стеклами. У нас не было противогазов, потому что я в них не верила. И кроме того, ни один из моих подчиненных не осмеливался тайно пользоваться носовыми фильтрами, хотя копы делали это постоянно. Если судебно-медицинский эксперт не может справиться с неприятными аспектами своей работы, он должен найти себе другое занятие.

Более того, запахи были важны. Каждый мог рассказать собственную историю. Сладковатый запах мог означать применение этилхлорвинола, а хлоралгидрат напоминал запах груш. Присутствие обоих препаратов могло указывать на передозировку снотворных, а запах чеснока – на мышьяк. Фенолы и нитробензол напоминали соответственно об эфире и гуталине, а этиленгликоль пахнет точно так же, как антифриз, потому что это он и есть. Выделение потенциально значимых запахов из ужасного зловония грязных тел и гниющей плоти очень напоминает археологические изыскания. Концентрируешься на том, что есть, а не на жалком состоянии материала.

Декомпозиционный зал, как мы его называли, был уменьшенной копией патологоанатомического театра. Там была установлена отдельная вентиляционная система, стоял свой холодильник и единственный передвижной патологоанатомический стол, который можно было пристыковывать к большой раковине. Все, включая шкафы и двери, было изготовлено из нержавеющей стали. Стены и пол облицованы водостойким акриловым покрытием, способным выдержать самую суровую мойку чистящими средствами и хлоркой. Автоматические двери открывались с помощью больших стальных кнопок, на которые можно было нажимать не пальцем, а локтем.

Когда за нами закрылись двери декомпозиционного зала, я испуганно вздрогнула, увидев там Андерсон, присевшую на краешек стола. Каталка с упакованным в мешок распухшим телом стояла в центре зала. Труп – это улика. Я никогда не позволяла детективам оставаться наедине с необследованным телом, по крайней мере после того, как в деле О. Джей Симпсона в ненадлежащем исполнении обязанностей обвинили всех, кроме подсудимого.