Мой адрес – Советский Союз! Тетралогия (СИ) - Марченко Геннадий Борисович. Страница 2
Историю я любил, но ещё больше любил технику. В тех же компьютерах шарил не хуже, чем опытный хирург во внутренних органах пациента. Недаром после службы в армии отучился на радиотехническом факультете Уральского политехнического института имени Кирова, закончив его с красным дипломом. Того самого УПИ, который в 1955 закончил Ельцин с квалификацией «инженер-строитель». Потом два десятка лет работал на «Заводе радиоаппаратуры», поднялся до начальника цеха. В «святые 90-е», когда месяцами не платили и без того нищенскую зарплату, пришлось заняться коммерцией. Да и жена в своём КБ получала копейки, и те с задержкой, а дочь была ещё студенткой. В итоге, заняв у одного авторитета на паях с Федей была создана сначала небольшая фирма по продаже и ремонту компьютеров, а затем появился и компьютерный центр.
Ладно, сидеть и вспоминать свою жизнь можно бесконечно. В итоге я всё же решил потревожить свинцом главную мышцу своего организма, исправно перекачивающую кровь по артериям, венам и капиллярам. Сжал пальцами рукоять «Макарова», ткнул дуло в грудь, примерно туда, где должно находиться сердце, и решительно надавил спусковой крючок…
Чёрт, забыл снять с предохранителя! Даже застрелиться толком не могу. Снимаю с предохранителя, снова направляю ствол в грудь. В мозгу уже поселился червячок сомнений, нашёптывающий: «А может, не стоит?». Мысленно посылаю его туда, куда Макар телят не гонял, и снова жму спусковой крючок.
На этот раз получилось. Выстрел в замкнутом пространстве получился оглушительным, а в грудную клетку словно сжала невидимая рука, не дающая сделать вдох. Одновременно экран телевизора в доли секунды превратился в огромный сгусток света, который захлестнул меня полностью, вобрал и впитал в себя, как губка впитывает воду. Ещё мгновение спустя я летел то ли вверх, то ли, наоборот, проваливался в светящийся колодец. Причём закрыть глаза не получалось, моё тело мне уже никоим образом не подчинялось, и свет этот стал таким ослепительным, что мне показалось, будто я ослеп. А ещё миг спустя меня накрыла тьма.
Глава 1
Что за бред… Почему я слышу этот звонкий детский голос времён моей юности? Как материалист, я был уверен, что смерть – это абсолютное ничто. Или я всё ещё медленно умираю, а этот голос не более чем галлюцинации агонизирующего мозга?
«Доброе утро! – ворвался в моё сознание теперь уже приятный мужской баритон. – Начинаем занятия с потягивания. Поставьте ноги на ширину плеч. Руки опустите. Мышцы расслабьте…»
А тут ещё сквозь веки пробивается свет, такое ощущение, что солнечный. Ну, это уже чересчур! Я решительно открыл глаза и тут же снова зажмурился: ударивший по зрачкам свет из окна с отдёрнутыми в стороны и показавшими знакомыми шторками едва меня не ослепил.
– Эй, Жека, хорош дрыхнуть! Завтрак проспишь!
Та-а-ак… Это уже интереснее. Слегка гнусавый голос Вадима Верховских я бы не спутал ни с каким другим. Даже несмотря на то, что последний раз виделись на гулянке, обмывая дипломы. Сразу после института Вадим уехал в Ленинград. Меня в город на Неве судьба как-то не приводила, а он в Свердловск, вернувшим себе позже дореволюционное название, тоже не спешил. Да и зачем? Как и я, Вадим приехал поступать на радиофак из провинции: я из Асбеста, а он из Нижнего Тагила. Только я так и завис в Свердловске, а у него в Ленинграде жила невеста, с которой на четвёртом курсе, увлёкшись вдруг горными лыжами, он познакомился на склонах горы Белой. Папа девушки занимал в Питере хорошую должность, был каким-то строительным начальником, так что Вадик, думаю, не пожалел о своём выборе.
Я всё же открыл глаза. Да, это был Верховских, под бодрый голос диктора в семейных трусах и майке-алкоголичке с 3-килограммовыми гантелями в руках выполнявший комплекс физических упражнений. Господи… Нет, как атеист, обычно я использовал имя Его всего лишь как междометие, впрочем, как и подавляющее большинство людей. А вот сейчас я действительно подумал о Нём, как о какой-то всемогущей субстанции, видимо, решившей устроить мне «весёлые похороны». Являясь всю свою сознательную законченным реалистом, в данный момент, перешагнув порог бытия, я готов был признать, что и за дверью, ведущей в никуда, скрывается что-то необычное.
В том, что я мёртв – не было никаких сомнений: я прекрасно помнил звук выстрела, лёгкую отдачу и боль в груди, после которой весь мир на какое-то время превратился в ослепительную, яркую вспышку, сменившуюся непроницаемой тьмой. Так что же теперь получается? Загробный мир существует? Правда, не в виде сковороды с шипящим маслом, на которой уготовано сидеть вечность грешнику-самоубийце, и не в виде на худой конец райских кущ, а почему-то в форме весьма реалистичных воспоминаний.
Вот так же когда-то Вадик меня будил, потому как в первой половине своей жизни я был большим любителем поспать, а он вскакивал ни свет, ни заря. То есть в 6 утра уже начинал гигиенические процедуры, готовил завтрак на нас двоих и делал гимнастику. Ну нравилось ему готовить, в этом он действительно был дока. Обычно утром шёл на общую кухню нашего этажа, оборудованную тремя газовыми плитами, и там готовил завтрак. Если кашу – то даже с минимумом продуктов она получалась вполне съедобной. Если жарил яичницу-глазунью, то обязательно добавлял в неё либо кусочки сала, либо колбасы, ну и помидоры, если сезон, плюс всякую зелень. Вот и сейчас мои ноздри уловили аппетитный запах яичницы, а взгляд выцепил стоявшую на столе, на деревянной дощечке для нарезания хлеба небольшую чугунную сковородку. Ага, с завтраком Вадим, похоже, подсуетился заранее.
С годами я тоже научился получать удовольствие от стряпни. Особенно мне удавались блюда восточной кухни, так как пару лет довелось прожить в Самарканде, где и приноровился готовить так, что домашние с нетерпением ждали воскресенья. Именно по воскресеньям я их баловал поочерёдно пловом, лагманом, басмой или казан-кебабом.
Кроме того, мог под настроение на десерт замутить пахлаву или бадам-пури. Но всё это осталось в прошлом… Или в будущем?
– Вадик, – слабо позвал я призрак соседа по комнате.
– Ты чего? – глянул тот на меня. – Вот не пойму я тебя… Вроде боксом занимаешься, а утреннюю гимнастику игнорируешь.
Это точно, у меня никогда не было склонности к утренним физическим упражнениям. В армии, чтобы прийти в тонус, мне требовался чуть ли не час, только к концу утренней зарядки, которую уж точно не проигнорируешь, особенно в первый год службы, я начинал чувствовать себя относительно нормально. Мне всегда хватало трёхниточного процесса, а тренировки обычно бывали три дня в неделю. Естественно, вечерами, после учёбы. А в остальные дни я сам вечерами занимался, и Вадим это знал, но в его понимании каждый человек, особенно спортсмен, должен по утрам делать гимнастику.
– Слушай, а ты, часом, не заболел? Ты смотри, нам болеть нельзя, через полчаса автобус, у нас сегодня праздничная демонстрация.
– Праздничная? – переспросил я.
Вадик только хмыкнул, мотнув головой, мол, приколист, и продолжил свои занятия с гантелями.
Я обвёл взглядом комнату. Да-а, всё то же самое, что было когда-то в моей прежней жизни, включая чёрно-белую фотографию Ларисы Мондрус на стене. Вадик в то… вернее, в это время, что называется, фанател почему-то от этой певицы, а не от какой-нибудь Аиды Ведищевой. Следом мой взгляд упал на настенный календарь, демонстрировавший красную в буквальном смысле дату – 1 мая 1970 года.
– Сегодня что, 1 мая? – спросил я Вадика таким же тихим голосом.
– О-о, брат, да ты и впрямь не в себе. Ну-ка, дай потрогаю.
Аккуратно положив гантели на пол, он подошёл к моей постели, наклонился и прижал ладонь к моему лбу, при этом нахмурившись, как обычно делала моя мама, когда вот так же пыталась определить, есть у меня температура или нет. Подержав так с полминуты ладонь, Вадим убрал её, пожав плечами: