Соправитель (СИ) - Старый Денис. Страница 10

В некотором роде, пребывание в Москве даже лучше. Можно спокойно работать, пусть и незначительно, но ближе располагаться к своим производствам и передовому хозяйству в Люберцах. Там уже все меньше засевались поля, а увеличивалась переработка. Поместье получало сырье с южных регионов. Да, далеко и нужно думать о переработке уже на месте. Вполне вероятным поставить сахарные заводы в районе Славяносербска и Бахмута. Но пока все равно выходит, что на территории, которая некогда звалась «Дикое поле», выращенный подсолнух, как и свекла, значительно лучше, нежели люберецкие.

Перевезли и производственную базу из Ораниенбаума, а больше мало что держит в Петербурге, только флот и мои портовые склады. Воронежские полки справляются и без моего участия, там вникать — только портить. Казаки также переберутся на базу в Люберцы.

Ну а с появлением университета, можно более плотно работать и с учеными. Тот же Ломоносов уже давно безвылазно сидит в Москве. И сегодня он у меня в гостях.

— Как Вам в Кремле, Михаил Васильевич? — спросил я у великого исследователя, когда мы расположились в моем кабинете.

— Величественно, русским духом все пронизано, — ответил Ломоносов.

— Ладно, давайте к делу! Очень много знаете ли работы, проблемный город мне достался, только закончили полыхать пожары [в книге события немного сдвинуты, в реальной истории в 1748 году по Москве прокатились серии грабежей с поджогами, в этот период криминализация Первопрестольной была на очень высоком уровне].

— Я переговорил со своими коллегами и скажу прямо: нам будет сложно ввести метрическую систему. Я проникся, многое из того, что Вы писали сложно понять без оной системы, но господа немцы не видят перспективу, — Ломоносов развел руками.

— Я предполагал некую косность ученых и считаю, что можно вводить метрическую систему постепенно. К примеру, на Урале в школах при заводах уже готовы переводить обучение на метры и килограммы. В тех школах, гимназиях, что я буду открывать, а я намерен это делать, также будет метрическая система. Переучиваем мастеровых. Думаю, что мастера не слишком будут ломать головы, переводя единицы измерения на первых порах, после свыкнуться и проникнутся. Помогите, это моя личная просьба, моим управляющим перейти на метрическую систему. Одно дело — бумажка с цифрами в руках, другое — рассказать по-человечески, — сказал я и отпил чаю с медом: что-то приболел немного, горло саднит, да вроде как и температура была.

— Хорошо, Петр Федорович, — Ломоносов улыбнулся, — Я не только с плохими вестями. Не стану Вас интриговать. Мы изобрели спички! Именно так Вы изволили назвать сей продукт. Вы еще более года назад говорили, что можно создать маленькую лучину или щепу, на конце которой будет сера, которая зажжет ту лучину.

— Помню, конечно, ранее у Вас мало что получилось. Нынче, видимо, сладилось? — спросил я, уже прикидывая строить сразу пару заводиков по производству спичек.

— Да, один из моих выучеников — Леонтьев — лентяй еще тот. Я его в шею гнать думал, а он взял да с помощью ломоносовой соли [бертолетова соль] и довел до ума те спички, — ученый усмехнулся. — И такой паразит, Леонтьев тот, даже и не понял, что изобрел, а винился в том, что спалил два листа бумаги!

— Это очень хорошо! А сколько этой самой соли можно производить? — задал я вопрос, от которого зависело в принципе начало производства нужнейшего товара.

— Нужны средства, но, думается, немало, процесс несложный, — задумчиво ответил Ломоносов.

— Предметно напишите мне все проблемы, с которыми я могу помочь. Ну, и сколько соли той сможете изготовить, — я мысленно потер руками — это ж еще одно золотое дно.

Дело в том, что зажигалки были проданы, но сразу же мое торговое представительство чуть не подверглось обвинению в шарлатанстве. Проблема хрупкости кремня решена не была, а запасными частями делу сильно не поможешь. А вот спички — это да. На лет так двести расходный продукт. Если удастся сохранить в тайне процессы изготовления бертолетовой соли, названной в этом мире «Ломоносовской», то можно некоторое время иметь монополию на неизменно востребованный товар. Тут и в цене можно особо не стесняться.

— Что еще, Михаил Васильевич? — спросил я.

— К сожалению, до открытия университета много занимался его обустройством, поиском профессоров и уговорами капризных ученых служить, — Ломоносов развел руками.

— Как раз-таки по поводу поиска профессоров. Как поживает Ваш друг и наставник господин Эйлер? Не сильно его отягощают те двести рублей, что он получает от Петербуржской академии наук? А сам крайне редко покупает за казенный счет книгу? [Эйлер числился членом Петербуржской академии наук, получал жалование, пусть и не значительное, а работал в Пруссии] — спросил я русского ученого и приметил у него изменение настроения.

— Ваше Высочество, господин Эйлер — действительно мой друг, и я… — начал возмущаться Ломоносов.

— Не утруждайтесь, я не ищу с Вами ссоры, просто мне определенно не понятно, почему господин Эйлер до сих пор не в России. Он и русский язык знает, и не был обижен при Анне Иоанновне. Я лично положу ему жалование в две тысячи рублей, дам дом в аренду. Уговорите его, это гениальный человек! — я вновь отпил уже остывший чай.

— С Эйлером может получиться, но, к сожалению, Карл Линней наотрез отказывается ехать, — разочарованно сказал Ломоносов.

— Патриот Швеции? Воинственную партию «шляп» поддерживает? Или еще что? — спросил я.

Я был уверен, что позвеню монетами — и все знаменитости слетятся в Россию. Соберу тут цвет научной мысли современности и хоть немного продвину русскую науку. Ничего подобного! Люди не слишком охотно идут на перемены, особенно, если они признаны, а иных нам и не надо. Эйлер, насколько я осведомлен, всерьез рассматривает вариант с переселением. Фридрих Прусский не самый щедрый правитель, я же предлагал, кроме жалования в Академии наук, еще сверху и немало.

— Пусть так. Опишите Карлу, что мы согласны с переездом троих его «апостолов» [так в РИ звали учеников Линнея]. Меня интересует прежде господин Дэниель Роландель. Пригласите Линнея почитать лекции в университете, полезно будет для всех. Деньгами на это не поскуплюсь. Завлекайте ботаников еще исследованием Сибири и Камчатки, там уже есть собиратели образцов растений, так что Линней не получит знаний, если не станет с нами общаться.

— Так, может, и сам Линней приедет. Он падок на новые исследования. А Сибирь, Камчатка — темный лес, требующий много сил и исследований, — усмехнулся Ломоносов.

— Михаил Васильевич, как всегда, то, что скажу — тайна. Кое-каких вещей нету в тех бумагах, что я Вам передал. Так что самостоятельно проработайте, пожалуйста, — я дождался реакции ученого и продолжил. — Бумажный пух и спиртус, больше ничего не знаю, надеюсь вы сделаете открытие. Должно получиться горючее вещество [главный герой говорит о создании бездымного пороха, но кроме того, что в его изготовлении участвует хлопок и спирт, ничего не знает].

Михаил Васильевич ушел, а я остался в гордом одиночестве. Определяющим словом в моем ощущении реальности было «одиночество». Дети живут своей жизнью, пока бороться за право быть с ними — только обречь себя и их на большую разлуку. Жена… Н-да! Был еще человечек, с которым хотелось бы встретиться, и не только, но нельзя, даже потому, что подвергну ее опасности. Ну и мои планы относительно Катерины могут накрыться медным тазиком.

*………*………*

Славяносербск

19 января 1751 года

Иван Шевич налил полный стакан хлебного вина и залпом его выпил. Сильный человек, проведший полжизни на войне, опытнейший рубака, сегодня, как и каждый месяц восемнадцатого числа, становился слабым. Полгода назад Иван потерял почти всю семью, только дочка Иоанна и осталась жива.

Выпитое хмельное приносило разное настроение уже полковнику на российской службе. То Иван брался за саблю и выбегал во двор, ища себе противников, то рыдал безудержно, было, что и сидел, практически не шевелясь и, казалось, не моргая. Последнее состояние больше всего волновало Иоанну: она боялась, что отец лишится ума.