Вскрытие показало... - Корнуэлл Патрисия. Страница 22

Исключено. Стол стоял довольно далеко от кровати, да и в спальне было темно. Преступник не мог заметить нож Петерсена.

Преступник не заметил бы нож, пока не включил свет, а к тому моменту он уже успел запугать Лори, приставив ей к горлу собственное оружие. Зачем ему понадобился нож Петерсена? Чепуха какая-то.

А вдруг его что-то отвлекло?

Вдруг случилось нечто неожиданное, заставившее маньяка изменить сценарий убийства?

Мы с Фрэнком переглянулись.

– Тогда выходит, что убийца не Петерсен, – сказал Фрэнк.

– Да. Выходит, что маньяк не был знаком с Лори. У него собственный сценарий убийства, свой модус операнди, но в последнем случае его что-то отвлекло.

– Лори что-то такое сделала...

– Или сказала. Она могла сказать нечто такое, от чего маньяк просто опешил, – предположила я.

– Может, и так, – с сомнением в голосе произнес Фрэнк. – Она, конечно, могла ошеломить преступника какой-то фразой, и он мог, переваривая эту фразу, заметить нож и придумать, как с ним поступить. Но по-моему, убийца нашел нож раньше, потому что проник в дом еще до того, как приехала Лори.

– Не думаю.

– Почему? Это вполне вероятно.

– Нет, потому что Лори убили не сразу после того, как она переступила порог.

Я эту версию уже отрабатывала.

Лори вернулась с дежурства, открыла дверь своим ключом, вошла в дом и заперлась изнутри. Потом прошла в кухню и бросила рюкзак на стол. Потом поужинала – содержимое ее желудка свидетельствовало, что она съела несколько сырных крекеров незадолго до того, как была убита. Еда еще только начала усваиваться. Потрясение, которое Лори испытала, полностью прервало процесс переваривания пищи. Сработал один из защитных механизмов. Пищеварение затормаживается, чтобы кровь приливала к конечностям, а не к желудку и таким образом помогала живому существу защищаться или спасаться бегством.

Вот только Лори не могла бороться с насильником. И бежать ей было некуда.

Перекусив, Лори пошла в спальню. Полиция выяснила, что она принимала контрацептивы перед сном. Таблетка, которую следовало принять в пятницу, в коробочке отсутствовала. Лори умылась и почистила зубы, надела ночную сорочку и аккуратно повесила одежду на стул. Когда маньяк напал на нее, она уже лежала в постели. Он, возможно, следил за домом из-за кустов, ждал, пока погаснет свет. Убийца полез в окно не сразу, он выдержал определенное время, которое счел достаточным для того, чтобы жертва уснула. Не исключено, что он давно выслеживал Лори и знал, во сколько она возвращается с работы и ложится спать.

Одеяло было сбито – совершенно ясно, что Лори лежала в постели, когда на нее напали. Да и в других комнатах, и даже в самой спальне не наблюдалось следов борьбы – беспорядок обнаружился только на кровати.

Тут я вспомнила еще кое о чем.

А именно о запахе, который Мэтт Петерсен охарактеризовал как сладкий и тошнотворный.

Если у маньяка какой-то особенный запах пота, значит, этот запах должен был тянуться за ним, как шлейф, по всем комнатам, в которые он заходил. Значит, если бы маньяк прятался в спальне, Лори почуяла бы его, едва переступив порог.

Она ведь была врачом.

Запах часто является признаком болезни. Многие яды имеют специфический запах. Студентов медицинских факультетов обучают различать запахи, можно сказать, натаскивают, как ищеек. Я, например, оказавшись на месте преступления, сразу определяю, пил или не пил убитый незадолго до смерти. Если кровь либо содержимое желудка пахнет миндальным печеньем или самим миндалем, наверняка налицо отравление цианидами. Если дыхание пациента отдает влажными листьями, значит, у него туберкулез.

Лори была врачом, как и я.

Если бы она почувствовала странный запах, едва переступив порог спальни, она бы не успокоилась, пока не нашла бы его источник.

У Кэгни, уж конечно, никогда не возникало ни подобных проколов, ни волнений по их поводу. Порой мне казалось, что дух предшественника, которого я даже никогда не видела, витает надо мной как символ неуязвимости и силы – именно этих качеств мне всегда недоставало. В нашем мире все давно забыли, что такое рыцарство, а доктор Кэгни просто гордился своим цинизмом – щеголял им, как пышным плюмажем на шлеме, и я в глубине души завидовала его хладнокровию.

Он умер внезапно. Буквально упал как подкошенный на пути к телевизору – показывали Кубок кубков, и доктор Кэгни намеревался его посмотреть. Тело обнаружили рано утром в понедельник – и отправили на вскрытие. Доктор Кэгни не остался сапожником без сапог. Однако доступ в его лабораторию всегда был открыт только патологоанатому. И три месяца никто не заходил в его кабинет – разве что Роза вытряхнула пепельницу.

Первое, что я сделала, когда меня перевели в Ричмонд, – осквернила ремонтом святая святых, кабинет доктора Кэгни. Я не пощадила ничего, что могло бы напоминать мне или посетителям о прежнем хозяине. Начала я с пафосного портрета доктора Кэгни в университетской мантии, висевшего над огромным столом и оснащенного подсветкой. Портрет отправился в ссылку в отдел патологии одной из больниц сети "Вэлли медикал сентер". За ним последовал шкаф, набитый вещественными доказательствами из особо ужасающих случаев из практики покойного. Почему-то считается, что все судмедэксперты увлекаются такого рода коллекционированием, хотя на самом деле доктор Кэгни являлся скорее исключением, чем правилом.

Бывший кабинет доктора Кэгни – а теперь мой – был прекрасно освещен, устлан ярко-голубым ковром и увешан гравюрами пасторального содержания. Лишь по нескольким штрихам можно определить, чем занимается хозяйка кабинета, и лишь один из этих штрихов намекал на сентиментальность последней – посмертная маска с лица убитого мальчика, личность которого так и не удалось установить. К основанию шеи маски я прикрепила распластанный свитер. Неопознанный мальчик смотрел на дверь грустными пластиковыми глазами, словно ждал, что сейчас его позовут по имени.

В общем, мой кабинет отличался хорошим вкусом, был удобным, но не позволял расслабиться. Я не перегружала рабочее место игрушками, календариками и прочей ерундой. И хотя порой не без самодовольства я убеждала себя, что лучше быть профессионалом, чем легендой, меня не оставляли сомнения.

Присутствие Кэгни чувствовалось до сих пор.

О моем предшественнике мне не напоминал только ленивый. Я постоянно вынуждена была выслушивать истории о докторе Кэгни, обраставшие с течением времени все менее правдоподобными подробностями. Кэгни якобы работал без перчаток. Он принимался за бутерброд, едва прибыв на место преступления. С полицейскими Кэгни ездил на охоту, с судьями – на барбекю, и предыдущий спецуполномоченный рассыпался перед ним мелким бесом, потому что доктору удалось его до смерти запугать.

В общем, я не выдерживала никаких сравнений с доктором Кэгни – а нас все время сравнивали, в этом я даже не сомневалась. Охоту и барбекю мне с успехом заменяли суды и конференции – на первых я играла роль мишени, на вторых – бекона. Если в течение первого года в кресле спецуполномоченного Элвин Эмберги только "раскачивался", то последующие три года не сулили его подчиненным ничего хорошего. Эмберги так и норовил занять мою беговую дорожку – мало ему было своей. Он контролировал мою работу. Недели не проходило, чтобы спецуполномоченный не отправил мне по электронке требование срочно предоставить статистические данные или ответить со всей определенностью, почему кривая убийств упорно ползет вверх, в то время как процент остальных преступлений медленно, но все же понижается. Как будто я несла личную ответственность за то, что населению штата Виргиния нравилось заниматься самоуничтожением.

Вот чего Эмберги никогда прежде не делал, так это не назначал мне встречу с бухты-барахты.

Если ему требовалось что-то обсудить, он сообщал мне о предмете разговора либо по электронке, либо через одного из своих помощников. Я не сомневалась, что и на этот раз в планы Эмберги не входило гладить меня по головке и рассыпаться в благодарностях за отлично проделанную работу.