Вскрытие показало... - Корнуэлл Патрисия. Страница 4

И просторный гардероб, и ванная были в полном порядке. Ясно, что преступника интересовала только женщина.

Парень из отдела идентификации обследовал комод, Марино с умным видом наблюдал.

– Что еще известно о ее муже? – спросила я.

– Он учится в аспирантуре в Шарлоттсвилле, там и живет, домой приезжает в пятницу вечером, уезжает в воскресенье вечером.

– И что он изучает?

– Литературу. – Марино умел смотреть сквозь человека и сейчас совершенствовал свое искусство на мне. – Получит докторскую степень.

– В чем?

– Да в литературе же!

– В каком разделе литературы?

Марино наконец соизволил меня заметить.

– В американской литературе, – произнес он, теряя терпение. – Так по крайней мере этот тип говорит. Но, по-моему, его особенно интересуют пьесы. Вроде как он даже занят в спектакле – поминал какого-то Шекспира, а пьеса называется "Гамлет" или что-то в этом роде. Парень вообще-то довольно много играл, даже снимался в фильмах и в рекламе.

Отдел идентификации наконец закончил работу.

Марино, указывая на дискеты, провозгласил:

– Хорошо бы посмотреть, что на этих штуках. Вдруг это Петерсен пьеску пишет?

– Можно открыть их у меня в офисе. У нас есть компьютеры, совместимые с "Ай-би-эм".

– Компью-у-у-теры, – протянул Марино. – Совместимые с "Ай-би-эм", очуметь. Такая роскошь не про нас. Мы все больше глаза портим, таращась в списанные компы – кто ж нам новые даст, когда мы так и норовим кофе на клавиатуру пролить?

В это время вездесущий работник отдела идентификации влез в нижний ящик комода и извлек из-под стопки свитеров длинный походный нож – классную игрушку с компасом на черной рукояти и маленьким точильным камнем в кармашке на ножнах. Нож отправился в герметичный пластиковый пакет.

Из этого же ящика появилась пачка презервативов. Я не преминула заметить Марино, что их наличие – явление, мягко говоря, странное: ведь жена Петерсена принимала противозачаточные таблетки, судя по коробочке в ванной.

Марино и отдел идентификации немало развеселились.

– Тело можно забирать, – сказала я, снимая перчатки.

Мужчины мигом притихли. Убитая смотрела прямо перед собой выпученными стеклянными глазами, рот ее застыл в мучительном оскале.

Через несколько минут явились двое с носилками, покрытыми белой простыней.

Тело Лори Петерсен подняли вместе с простыней, как я велела, и положили на носилки. Края простыни скрепили липучками, чтобы на тело не попали посторонние предметы – даже обычная пыль могла повредить – и чтобы не потерять ни единой улики.

Марино вышел вместе со мной и любезно предложил проводить до машины.

В коридоре торчал Мэтт Петерсен – серый, с остановившимся, погасшим взглядом. Он уставился на меня, в его потускневших глазах промелькнула мольба. Мэтт хотел услышать, что его жена не мучилась. Что маньяк сначала убил ее, а потом связал и изнасиловал. Что я могла сказать Петерсену? Марино почти волок меня к входной двери.

Лужайку перед домом ярко освещали прожекторы. В синих и красных лучах видеокамер и маячков она казалась нереальной, как пейзаж чужой планеты. Отрывистые команды диспетчеров пробивались сквозь несмолкающий вой полицейских сирен. Пошел мелкий дождь, туман понемногу рассеивался.

Репортеры так и сновали со своими блокнотами и диктофонами. Они дожидались кульминации шоу – выноса тела. Команда телевизионщиков дежурила на улице. Женщина в стильном плаще, подпоясанном ремнем, сделав серьезное лицо, "вела репортаж с места событий" – вечером мы увидим ее в новостях.

Билл Больц, прокурор штата, только что прибыл на место происшествия. Он неловко вылезал из машины, пряча от камер заспанное лицо. "Чего пристали? – говорил Больц всем своим видом. – Я сам только приехал, что я могу знать?" Интересно, кто ему сообщил – не Марино ли? Копы маялись от безделья – одни шарили прожекторами по окнам дома Петерсенов, другие вылезли из машин и травили анекдоты. Больц застегнул кожаную куртку и поспешил к дому. Наши глаза встретились, и он торопливо кивнул.

Шеф полиции и майор, оба бледные, давали интервью Эбби Тернбулл прямо из машины. Эбби приходилось задавать вопросы через окно. Едва мы вышли за ворота, как Эбби забыла про шефа полиции и метнулась к нам.

Марино отразил атаку сухим "Без комментариев" – Эбби, дескать, не дура, пускай придумает что-нибудь сама, ей за это деньги платят.

Детектив шагал широко, и мне было даже уютно в его тени.

– Нет, ну не западло ли? – возмущался он, хлопая себя по карманам в поисках сигарет. – Дурдом.

Дождь приятно холодил лицо. Марино придержал дверцу автомобиля. Я включила зажигание. Он наклонился ко мне и ухмыльнулся:

– Осторожней на дороге, док.

Глава 2

Белый циферблат, как полная луна, висел над темным куполом вокзала, железной дорогой и эстакадой. Огромные ажурные стрелки остановились лет сто назад, одновременно с последним пассажирским поездом – на дальней окраине Ричмонда, у морга, всегда было 12:17.

Здесь будто остановилось само время. Никто не жил в этом районе – все дома запланировали под снос. День и ночь грохотали машины и поезда; я привыкла к грохоту, как привыкают к шуму моря. Вокруг простирались загаженные пустыри и не наблюдалось ни единого фонаря. Добрые люди сюда не заходили, разве что случайно проезжали мимо.

Белый циферблат следил за мной, пока я подъезжала к моргу, – следил совсем как белое лицо из моего сна.

Пахло сырым железом. Я припарковалась у свежеоштукатуренного здания морга – последние два года я бывала здесь каждый день. У морга уже стоял серый "плимут" Нейлза Вандера, специалиста по дактилоскопии, – Нейлз, как и я, ездил на служебной машине. Я позвонила ему сразу после того, как мне позвонил Марино. Из-за последних убийств нас, криминалистов, вытаскивали из дома в любое время дня и ночи, но Вандер в отличие от меня, получив информацию об очередном удушении, должен был ехать прямо в морг. Сейчас он находился в рентген-кабинете – очевидно, налаживал лазер.

Свет из окна лился на асфальтированную дорогу. Подъехала "скорая", из нее вылезли двое санитаров с носилками. Скучать не приходилось и по ночам – всех, кто умер насильственной смертью, или внезапно, или в той или иной степени подозрительно, отправляли к нам, не дожидаясь, когда наступит утро или кончатся выходные.

Санитары явно не рассчитывали увидеть меня в такую рань. Я распахнула дверь холла.

– Что это вы ни свет ни заря на работе? – поздоровался один.

Другой кивнул на труп на носилках:

– Самоубийство в Мекленбурге. Парень бросился под поезд. Запарились его с рельсов соскребать.

– Остались от козлика рожки да ножки...

Они пошли по коридору. Кровь еще капала с изуродованного тела, причем прямо на чистый пол.

Отвратительный запах смерти ничем не выведешь – ни хлоркой, ни освежителями воздуха, ни открытыми окнами: я и с завязанными глазами поняла бы, что это за место. Но по утрам вонь казалась еще невыносимее, чем в остальное время суток. Санитары загнали труп в морозильник и с грохотом, только подчеркнувшим мертвую пустоту коридоров, захлопнули дверцу.

Я прошла в кабинет, где Фред, охранник, прихлебывая кофе, дожидался, пока санитары зарегистрируют тело в журнале и уберутся. Фред уселся на краю стола таким образом, чтобы случайно не увидеть носилки. Он, наверное, и под дулом пистолета не пошел бы в морозильную камеру отслеживать, правильно ли обращаются с телом. Особенный ужас у нашего "стража" вызывали почему-то номерки, болтающиеся на пальцах ног у покойников.

Фред бросил тоскливый взгляд на часы – до конца его смены оставались считанные минуты.

– Еще одну женщину задушили, – попыталась я его подбодрить.

– Боже! – воскликнул Фред. – Какой же изувер это делает! Бедняжки! – Он еще ниже опустил голову.

– Ее привезут с минуты на минуту. Уж будь добр, проследи, чтобы дверь заперли и чтобы никто не имел доступа к телу. Репортеры слетятся как мухи на мед, но смотри никого на пушечный выстрел не подпускай к моргу. Понял? – Наверное, помягче надо было с ним – он такой впечатлительный, – да уж как смогла.