Жестокое и странное - Корнуэлл Патрисия. Страница 7

Засовывая газетные статьи в дело Уоддела, я пыталась представить себе, кого на этот раз вытащит из своей шляпы «воинственный фокусник» Николас Грумэн, адвокат Уоддела. Наши столкновения, хотя и не очень частые, стали традиционными. Как мне уже стало казаться, в его планы входило подвергнуть сомнению мою профессиональную компетентность и в общем дать мне самой понять, насколько я глупа. Однако меня больше беспокоило, что Грумэн не подавал никаких признаков того, что помнит меня как одну из своих студенток в Джорджтауне. Тут надо признать, что первый год я занималась довольно халатно, единственный раз получила «хорошо» и пропускала занятия по общему праву. Я никогда в жизни не забуду Николасв Грумэна, и мне казалось несправедливым, если он вдруг забыл меня.

Он дал о себе знать в четверг, вскоре после того, как мне сообщили о смерти Эдди Хита.

– Кей Скарпетта? – раздался в трубке голос Грумэна.

– Да. – Закрыв глаза, я почувствовала по давлению на них приближение грозы.

– Это Николас Грумэн. Я просмотрел заключение о вскрытии мистера Уоддела, и у меня появилось несколько вопросов.

Я молчала.

– Я говорю о Ронни Джо Уодделе.

– Чем могу быть полезна?

– Начнем с его так называемого «почти трубковидного желудка». Весьма любопытное описание, между прочим. Интересно, это ваше собственное изобретение или настоящий медицинский термин? Следует ли мне полагать, что мистер Уоддел не ел?

– Не могу сказать, что он совсем ничего не ел. Но его желудок сжался. В нем было пусто и чисто.

– А вам случайно не говорили, что он вдруг объявил голодовку?

– Мне об этом не сообщали.

Я взглянула на часы и от света почувствовала резь в глазах. Аспирин у меня кончился, а другое лекарство осталось дома.

Я услышала шелест страниц.

– Здесь написано, что вы обнаружили ссадины на внутренней стороне рук, обеих рук, – продолжал Грумэн.

– Совершенно верно.

– А что имеется в виду под внутренней стороной?

– На внутренней стороне, выше локтевой ямки. Последовало короткое молчание.

– Локтевой ямки? – воскликнул он. – Дайте-ка посмотрю. Я положил свою руку ладонью вверх и рассматриваю локоть. Это там, где сгиб руки, правильно? Значит, локтевая ямка – это там, где сгиб руки, то есть, проще говоря, речь идет о тех местах, где сгибается рука?

– Именно так.

– Ну что ж, хорошо. Очень хорошо. И отчего же, на ваш взгляд, появились эти ссадины?

– Возможно, от ремней, – раздраженно ответила я.

– Ремней?

– Да, кожаных ремней, вероятно, имеющихся на электрическом стуле.

– Вы сказали, возможно. Возможно, от ремней?

– Именно так я и сказала.

– То есть вы не можете сказать это с уверенностью, доктор Скарпетта?

– В нашей жизни не так много вещей, о которых можно говорить с уверенностью, мистер Грумэн.

– То есть можно допустить, что ссадины являются следствием чего-то иного? Например, их могли оставить и руки человека?

– Эти ссадины по своим признакам не соответствуют повреждениям, нанесенным руками человека – сказала я.

– И соответствуют повреждениям, причиненным электрическим стулом? Вероятно, имеющимися на нем ремнями, так?

– На мой взгляд, возможно.

– На ваш взгляд, доктор Скарпетта?

– Я не изучала конструкцию электрического стула, – резко ответила я.

Последовала длинная пауза, которыми Николас Грумэн был известен в свое время, – любил подчеркнуть молчанием полную несостоятельность студента. Я представляла, как он словно зависает надо мной, заложив руки за спину с абсолютно безучастным лицом, под тиканье висевших на стене часов. Как-то раз я подверглась такой двухминутной молчаливой экзекуции, помню, мои ничего не видящие глаза судорожно бегали по раскрытому передо мной учебнику. И сейчас я сидела за своим массивным ореховым столом почти двадцать лет спустя, в ранге главного судмедэксперта, имея столько дипломов и свидетельств, что ими можно было оклеить стену, и чувствовала, как начинает пылать мое лицо от давнего ощущения униженности и негодования.

Сьюзан вошла в офис именно в тот момент, когда Грумэн, неожиданно сказав «всего доброго», закончил разговор.

– Поступило тело Эдди Хита. – Ее чистый халат был сзади расстегнут, лицо выражало некоторую растерянность. – Он может подождать до утра?

– Нет, – ответила я, – не может.

На холодном стальном столе мальчик казался еще меньше, чем на ярких простынях больничной койки. В этом помещении не было радуги на стенах, и окна не были украшены разноцветными картинками, которые должны были радовать сердце ребенка. Эдди Хит лежал голый с внутривенными иглами, катетером и повязками. Они казались последними печальными свидетельствами того, что удерживало его в этом мире, неожиданно отсеченном, словно ниточка от шарика, который уже одиноко летит высоко в небе. Почти целый час я составляла список повреждений на его теле, а Сьюзан фотографировала и отвечала на телефонные звонки.

Мы заперли двери в секционный зал, и мне было слышно, как за ними люди выходили из лифта и направлялись домой в быстро спускающиеся сумерки. У входа дважды раздавался звонок – похоронная служба привозила или увозила чье-то тело. Раны Эдди на плече и в паху были сухими, гладкими, темно-красного цвета.

– Господи, – увидев их, воскликнула Сьюзан, – да кто же такое мог сделать? А эти мелкие порезы по краям... Словно кто-то вначале все исцарапал, а потом отрезал кусок кожи полностью.

– Именно это я и подозреваю.

– Вы думаете, кто-то пытался вырезать что-то вроде фигуры?

– Думаю, кто-то пытался что-то уничтожить. А когда не получилось, просто отрезал кожу.

– Что уничтожить?

– Ничего такого, что могло уже там быть, – сказала я. – У него в этих местах не было ни татуировок, ни родимых пятен, ни шрамов. Раз там ничего не было, значит, вероятно, что-то появилось, и это «что-то» необходимо было устранить, так как оно могло стать потенциальной уликой.

– Например, следы укусов.

– Да, – подтвердила я.

Окоченение еще не наступило, и тело оставалось слегка теплым, когда я начала протирать тампоном отдельные его участки. Я осмотрела подмышечные впадины, ягодичные складки, уши снаружи и внутри, пупок. Я постригла ногти в чистые белые конверты и осмотрела волосы.

Сьюзан наблюдала за мной, и я чувствовала, как она напряжена. Наконец она не выдержала:

– Вы ищете что-нибудь конкретное?

– Например, сухие следы семенной жидкости, – ответила я.

– В подмышечной впадине?

– И там, и в любой складке, в любом отверстии, где угодно.

– Вы обычно не осматриваете все с такой тщательностью.

– Я обычно не ищу зебр.

– Что?

– У нас в медицинском институте была поговорка: слышишь стук копыт – ищи лошадей. Но в данном случае, думаю, нам следует искать зебр, – сказала я.

Я стала через лупу рассматривать каждый дюйм тела. Когда дело дошло до запястий, я медленно поворачивала его руки то в одну сторону, то в другую и так долго осматривала их, что Сьюзан отвлеклась от того, чем занималась. Я обратилась к своим записям, где были перечислены повреждения на теле.

– Где его карта? – спросила я, оглядываясь вокруг.

– Здесь.

Сьюзан подала мне бумаги.

Я начала просматривать страницу за страницей, останавливаясь на записях, сделанных в центре «скорой помощи», и на отчете спасательной бригады. Нигде не говорилось о том, что у Эдди Хита были связаны руки. Я попыталась вспомнить, что сказал мне детектив Трент, описывая найденное тело. Кажется, Трент упоминал, что Эдди обнаружили с опущенными вниз руками.

– Что-нибудь нашли? – спросила наконец Сьюзан.

– Можно увидеть только через лупу. Вот здесь. Внутренняя сторона запястья, на левой руке, слева от кости. Видите остатки чего-то клейкого? Следы клейкой ленты? Похоже на какую-то сероватую грязь.

– Да-да, еле видно. И словно какие-то волоски прилипли, – глядя в лупу, Сьюзан прижалась к моему плечу.