Охота на ясновидца - Королев Анатолий Васильевич. Страница 25

Сделав это отступление, вернусь в те счастливые дни медового месяца. Мы растянули его на полгода. Но в отношениях возникла неясная тень. У Марса не шел из головы мой баснословный выигрыш. Сорвать за один вечер больше одного миллиона долларов! С ума съехать! После случая в казино у Марса вошло в шутливую привычку снова и снова примерять мою удачу к своей судьбе, Я любила его и бездумно включилась в игру, еще не понимая, что опасно бесконечно испытывать свой дар. Правда игра шла по пустякам: Элайза, если я здесь оставлю машину, меня обчистят? Ставь спокойно, не обчистят. Элиза, звонить или не звонить? Не звони, ни в коем случае не звони… Я разумеется не знала, о чем речь, но спустя какое-то время Марс торжественно объявлял: ты была права, я бы позвонил в самое пекло! И спектся б! Но я не позвонил, у меня жена — умница. И дарил какую-нибудь мелочь из жемчуга, пустячок из золота. Я не заметила, как быстро привыкла к роскоши. Все-таки человек — немножечко падаль. Или: Элиза, взгляни вон на ту пару, они любовники? Вон те? В третьем ряду партера? Что ты! Они не любовники, они только лишь разыгрывают всех… Марс мрачнел:

— Черт возьми, неужели ты права? Я и не подозревал, что все это сплошная туфта. Это очень меняет дело. А с кем же он тогда спит сукин сын?!

— А вон с тем усатым дядей в зеленом галстуке.

— Ты с ума сошла, Лизз, он никогда не сигналил как педик!

— Тогда больше не спрашивай, отвяжись.

— Прости, я ошарашен… впрочем, теперь многое стало ясно. Ты меня выручила… Проси что хочешь!

Но чем точнее я попадала в цель, тем чаще он темнел лицом — ведь моя непостижимая проницательность, вкупе с сумасшедшим покровительством судьбы, могла легко обернуться против него самого.

Он не знал, что любовь делает меня слепой. И ему ничего не грозит.

Но однажды я категорически запретила ему играть с моей жизнью, раз и навсегда. Ведь я опять оказалась на волосок от гибели.

А случилось вот что.

Был день его Ангела, вечер мы провели с друзьями, а затем смылись вдвоем поболтаться в Сохо. Да, забыла сказать, дело было в Лондоне, в самый канун Рождества, а Сохо — самое замечательное местечко в Европе для развлечений. Вот уж где не соскучишься! Я оделась Арлекином: трико в разноцветных ромбах, на голове треуголка, на носу — красный шарик. Вспомнила, что я же клоунесса и принялась куролесить, с ходу влезая в сценки соховских клоунов, пела с ними песенки, пускала огонь изо рта и даже ходила по проволоке под аплодисменты публики и самого канатоходца. Оттянулась на славу.

Только под утро мы вернулись в квартирку на Коул-хен-корт; лондонец с ходу поймет, какие бабки надо иметь, чтобы жить в этом районе… Обычно мы сразу валимся в постель и спим как ангелочки до полудня, а тут вдруг Марс торжественно распахивает двери в гостиную, где я вижу накрытый на двоих дурной стол — дело рук нашего слуги Гримсби. Туши свет! И хотя я чертовски устала, не стоило обижать Марса в день его именин. Сделала вид, что счастлива. Взяла тарелочку и набрала, со стола себе понемножку всякой всячины, рыбки там, оливок… И тут только заметила, что мой Марс в жутком напряге. «Что с тобой, милый?» — «Ничего. Я люблю тебя больше жизни…» Слишком пышно сказано! Совсем не в его духе. И еще одна престранность, на столе куча всяких бутылок, а моего любимого «Батар-Монтраше» нет… мда, быстро ты скурвилась, акробатка Катя Куку. Беру бутылку и наливаю ему и себе. Марс перевел дух и выпил так, словно вино отравлено! И к столу сам не прикоснулся, пожевал одну маслинку и все. А устриц? А лобстера? А икорки? А анчоусов? А бутербродик по-русски: поверх красной икры намазывается икорка черная?

— Что с тобой Марс? Твои именины, а не мои. Словно ты боишься отравиться!

Он не отвечает, но вижу — его бьет нервная дрожь.

— Ты болен? — испуганно щупаю его лоб рукой: лоб холодный, как у покойника.

Ничего себе рождественский вечер! Жую через силу со своей тарелки, что жую, сама не понимаю, а Марс буквально глазами пожирает все, что я поддеваю вилкой. Или он голоден?

— Да что все это значит, Марс, черт возьми! — взорвалась я и запустила вилкой в угол.

Тогда он встал бледный, с белыми губами и хрипло сказал:

— Элиза, прости меня, девочка. Здесь все, все отрав-, лено, кроме шести блюд. А из всех вин безопасна только одна бутылка. Если б ты дотронулась хоть до одного кусочка с ядом, я бы немедленно остановил. Но, Элиза, или ты ведьма, или тебя охраняет сам сатана! Ты безошибочно выбрала вино. Из пяти бутылок выбрала! Именно «Божоле»! Затем взяла тарелку и положила себе немного черных маслин, хотя обычно выбираешь зеленые. Оливки — все до одной! — набиты цианистым калием до самого пупка! Прошла миме любимых устриц. Затем подцепила ломтик севрюги… на этом блюде, веером, восемь сортов холодной рыбы: семга, кета, лососина, твоя любимая осетрина. Все отравлено насквозь, кроме трех лепестков. Ты выбрала два себе и один — последний — мне.

— Ты что спятил? — я выплюнула в руку недожеван-ную конфету, которой закусила вино.

— Не перебивай! — Марс был страшен в ту минуту. — Единственный раз ты заколебалась, когда надумала подцепить анчоусы. Я уже собирался крикнуть: стоп! Но ты вдруг передумала, в самый последний момент передумала, и сделала три безошибочных хода: ломтик спаржи, кусочек дыни и один шампиньон!

— Ну ты и скотина, Марс!

Он не слышал моих оскорблений.

— Затем ты вдруг решила выбрать конфетку, зажевать вино. Все конфеты в коробке отравлены, все сто трюфелей! Кроме одной. Я сам ее заложил, сам! Третья слева в среднем ряду. И ты выбрала именно ее. Ты с ним в сговоре! Когда продалась? Сука! — и он схватил меня за руку; а я не переношу боли.

— С кем? —я вырвала руку.

— С Гримсби! — Марс был в бешенстве.

Гримсби — наш приходящий слуга,.в чьи обязанности входило: закупка продуктов и сервировка стола к завтраку и иногда к ужину. Обедали мы всегда в ресторанах.

— Ты хотел меня убить? — я расплакалась… Марс влепил мне пощечину. .

Он дернул звонок, вызывая слугу, и мы стали свидетелями страшной сцены — видимо Гримсби уже отходил, но звук звонка вернул дух англичанина в английское тело, слуга есть слуга! — и, печатая полумертвые шаги, полумертвый лакей поднялся по лестнице из холла, и вошел в комнату. Такое чувство долга под силу только истинным британцам, не смейтесь! Его глаза, хотя и были открыты, но уже ничего не видели. Лицо и руки были покрыты отвратительными пятнами черной сливовой синевы, а уши совершенно черны, словно испачканы углем… Он открыл было рот — вызывали, сэр — и тут же упал замертво, проливая из горла сизую жижу на дубовый паркет.

Как сейчас понимаю, и квартирка на Коулхеи-корте и слуга наш были связаны с русской мафией, недаром мне так не нравилась рожа покойника. Видимо он отведал что-то из блюд, перепутал закуски, или укололся иглой — ведь он вместе с Марсом шпиговал ядом накрытый стол чуть ли не час и был исполнителем, словом, возмездие грянуло без задержки.

Со мной, случилась истерика. Только тут Марс опомнился и кинулся успокаивать. Я исцарапала его до крови ногтями — это была наша первая ссора.

Только весной — когда мы наконец собрались возвращаться в Москву, — Марс вернулся к тому кошмарному случаю и осторожно спросил: каким образом мне все же удалось тогда в Лондоне избежать отравы и выбрать на столе именно — и только то, — что было съедобно.

Я сама уже размышляла над этим феноменом и потому, пусть и неохотно, но ответила Марсу:

— Мы вернулись под утро. В Сохо я впервые за последнее время выступала перед публикой — устала.

Я хотела спать и приглашение к столу показалось странным. Но в день Ангела нельзя говорить «нет» имениннику. Стол был накрыт как-то необычно: блюдо холодной рыбы и тут же коробка конфет. Шоколадные трюфели. Среди бутылок — красное вино, к рыбе тоже не идет. А тут целых три бутылки красного, пара шампанского и только одно светлое — «Божоле». Я бы предпочла стопку водки. Ночь выдалась хоть и не морозной, но к утру я уже продрогла. Словом, я сразу захотела чего-то бесцветного. И выбрала из закусок самое на вдд прозрачное и скользкое. Это был кусок белой дыни. А все остальное я подбирала уже в тон. Как украшения к белому бальному платью: два белейших, с батистовым отблеском, лепестка лососины, два себе, один — на твою тарелку. Вилка тоже была, если помнишь, из старинного серебра, начищенная до блеска, так, что сверкала в глаза морозцем. Настоящая английская вилка. И мне не хотелось вонзать такие чистые белоснежные зубья, например, в красную толстую семгу. Только не смейся, я не хотела пачкать вилку.