На всю жизнь и после (СИ) - Шаталов Роман. Страница 21

— Так стоп, — возмутился Борис, стряхнув предыдущее состояние, — Джон, Консуэла, Ирина ведут себя как обычные люди. Только у вас, Виктор, постоянно лицо кир…лицо никакое, совсем без эмоций. Оно двигается только, когда вы говорите или пытаетесь изобразить эмоцию. Хотя Джон…

Он задумался, и тогда паузу заполнил татуировщик:

— Думаю, тебе лучше посмотреть, как работает Консуэла, и ты всё поймёшь.

— Конечно, так даже интереснее. Шесть симмирингов передашь Ирине, и можете проходить, — сказала она.

Виктор подошёл к стойке и поставил те самые чёрные цилиндры. Они были зажаты между пальцами по три в каждой ладони. Борис не видел, чтобы он шарил в карманах, прежде чем подойти, — они появились как из воздуха.

— А какой курс этого симмиринга? Я имею в виду, как вы определяете его стоимость? Хотя лучше объясните, что это за цилиндры…Пожалуйста.

Виктор уже хотел начать объяснять, но его опередила Консуэла.

— В симмирингах находятся концентрированные эмоции, чувства и воспоминания людей — всё это вместе называется безин, симмиринги им заполнены. Я думаю, Виктор научит тебя их делать и наполнять. Каждый хинт или унт сам определяет, сколько он хочет за свою работу, вещь, услугу и так далее. Ты можешь и не согласиться с ценником, — Консуэла подошла к мастеру и потянулась к его подбородку, словно хотела погладить, но остановилась в паре сантиметров. — Но Виктор другое дело, он всегда соглашается. Я этим, конечно же, не пользуюсь, но…

— Да никто в принципе не пользуется, — отреагировал он.

— С этим разобрались, так что давайте не будем терять времени и приступим к делу, — Консуэла указала на портьеру, из которой вышла, — Ирина меня нет, если кто придёт за заказами, — не стесняйся, заходи.

Юноша отодвинул портьеру и вошёл следом за взрослыми в помещение, которое занимало основную площадь ателье. Это была швейная мастерская, которая не уступала в красоте интерьера приёмной. У окон стояли те самые манекены. По полу стелился кремовый керамогранит; складывалось впечатление, что комната, — это сплошной подиум. Слева и справа на железных ножках стояли столы, на деревянных столешницах можно было увидеть длинные линейки, ткани, ножницы, булавки и прочие принадлежности для кройки и шитья. Две винтажные швейные машинки одиноко стояли в дальнем углу. Эти аппараты напоминали прядильные машины, утыканные толстыми мотками разноцветных ниток. Места у стен занимали вешалки с роскошными нарядами: мужскими и женскими, пёстрыми и строгими, вычурными и сдержанными. Но самым необычным было узкое зеркало, тянулось оно от потолка до пола, но могло уместить в себе от силы полтора человека.

— Раздевайся до трусов и становись на подиум, он там справа, — Консуэла, отдав распоряжение, пошла к швейным машинкам.

Борис раздевался, прокручивая в голове одну мысль: «В фильмах мерки всегда снимают с одетых людей». По его мнению, ногата особо точности не прибавит. Консуэла вернулась как раз, когда он закончил и аккуратно сложил вещи на ближайший стол. Она посмотрела на него строгим взглядом: «Ты пропустил мои слова мимо ушей?» Юноша попятился, часто оглядываясь под ноги и нащупывая подиум, который напоминал огромную, полированную шайбу. В руках Консуэла держала толстые мотки ниток, по два в каждой.

— Графитовый, чёрный, серебряный и белый всё точно так же, как и у тебя, Виктор, — Консуэла положила нитки на стол и взяла сантиметровую ленту, — Так, руки поднять, ноги немного расставить и не двигаться, — сказала она строгим, учительским голосом.

Стоило Борису выполнить приказ, Консуэла начала снимать мерки. Движения её были крепкими и быстрыми, в них чувствовался многолетний опыт. Она стягивала лентой его грудь, талию, пояс, бёдра. Потом она зачем-то — по мнению Бориса — затягивала удавку на его запястьях, коленях, щиколотках, плечах в районе бицепса. После обхватов переключилась на длину и ширину. Когда Консуэла закончила, юноша чувствовал себя тотально измеренным — ещё одна его тайна раскрыта. Она ничего не записывала, наверное, от такой скорости цифры не успевали вылетать из её головы.

Консуэла отмотала около метра графитовых ниток, в одной руке она держала кончик нитки, а в другой моток. Борис только сейчас заметил маникюр цвета вишни на коротких ноготках хозяйки ателье. Нить была натянута, и её приближение не могло не напугать. Юноша понял, что нет смысла чему-то удивляться, когда находишься в компании унтов — особенно, когда это маньяк-учитель и одна из родственных особей, которые, предположительно, любят пугать молодняк.

Не будет же Консуэла шить прямо на нём? Чем ближе она подходила, тем более реальным казался такой исход. Он представил, как одна из тех швейных машин в углу разъезжает по его телу словно асфальтоукладчик и прокладывает полоски ткани для нового образа подмастерья из тату-салона. Он понимал, что нужно подмечать любую странность и быть начеку, но напряжение продолжало расти в его теле, сводя мышцы ещё сильнее.

Консуэла стала перед ним и нитка в её руках начала накаляться, как провод между двумя клеймами. Тут перед Борисом предстала знакомая картина, которую он приметил в табачной лавке: яркие эмоции на лице Консуэлы уступили место холодной неподвижной маске. Веки прикрыли большие тёмно-зелёные глаза, но раскрыли те самые чужеродные, чёрные белки, красный хрусталик и вертикальный кошачий зрачок.

В голове юноши начал вырисовываться ответ на его вопрос о несхожести Виктора с сородичами, но для углубления в раздумья момент был неподходящий. Поистине жуткая картинка предстала перед глазами. Он захотел опустить руки и сойти с возвышения, но ничего не вышло. Борис приложил больше усилий, чтобы элементарно опустить ладони на бёдра. В этот момент он почувствовал, что сопротивление идёт именно от тех мест, к которым прикасалась лента. Ему будто наложили несколько плотных шин на тело. Подвижной оставалась только шея и он начал вертеть ей, выражая протест.

— Виктор, что происходит?!

Татуировщик стоял, как ни в чём не бывало, и смотрел на подмастерья своим пустым взглядом.

— Не психуй, Борис. Тебе же сказали не двигаться, вот и не двигайся. Бояться нечего, я же рядом.

От слов «я же рядом» спокойнее не стало. Но Борис перестал двигаться. Какой смысл трепыхаться в мышеловке, если её челюсти уже сомкнулись?

Размотанный метр нитки охватило пламя, которое могло бы сожрать такой тонкий участок материи меньше чем за секунду. Консуэла швырнула конец нитки в лодыжку Бориса, а он — как и положено кончику тонкой горящей верёвочки — упал под действием притяжения. Но стоило нитке коснуться Бориса, как она начала обвивать его ногу подобно змее, и, сделав полный оборот, затухала. Моток разматывался всё быстрее, а Консуэла придерживала нитку другой рукой, контролируя поток огненной жилы. Юноша поначалу испугался, что огонь может коснуться его, но только почувствовал слабое тепло, как от прикосновения чьей-то руки. Он наклонил голову, насколько позволяли незримые путы, и увидел, что от щиколотки до колена растёт брючина графитового цвета. Она висела в воздухе, словно поддерживаемая той частью брюк, которые Консуэла ещё не «сшила».

Беспокойство в его душе сразу сдуло, и все манипуляции Консуэлы с фиксированием его тела показались ему логичными и приемлемыми. Он посмотрел на Виктора, а тот в свою очередь кивнул, слегка прикрыв глаза. Это движение и осознание своей глупости вызвали на лице юноши виноватую улыбку, которую ему было сложно сдержать.

Когда дело дошло до промежности, и прикосновения нити стали горячее, Консуэла принялась ходить вокруг него, будто он теперь стал большой катушкой, на которую нужно намотать нить. Когда брючина покрыла второе колено, Борис опустил глаза ещё раз: «Она даже заклёпки и застёжки из ниток сделала».

— Не устал? — спросила Консуэла бесцветным голосом, когда закончила с брюками.

Борис — то ли от удивления, то ли от магической силы — не чувствовал, что его конечности затекли, ему было комфортно.

— На удивление, нет.