Враг женщин - Гюнтекин Решад Нури. Страница 11

Он показал рукой на танцующих и, горько усмехнувшись, замолчал.

Я попыталась возразить ему, чтобы не раскрывать раньше времени свои карты:

— Да, но признайте, что они танцуют, соблюдая чувство ритма и изящно, такое вряд ли встретишь у дикарей.

— По-моему, ритм и изящество могут быть основаны только на силе. А эти тонкие, как щепки, задыхающиеся барышни, которых тронь, они и рассыплются, что за удовольствие они находят в танце?

— Да, но если одна из них будет держаться за руки такого сильного мужчины, как вы…

Хомонголос, не дав мне договорить, дернул плечами и воскликнул:

— Госпожа, вы думаете, что для такого мужчины, как я, этот танец представляет хоть какой-нибудь интерес? Да легче танцевать с корзиной яиц на голове. Ну, допустим, я стану танцевать с такой изнеженной барышней, как вы, которая в жизни палец ни разу не уколола. А вдруг я случайно слишком сильно дерну за руку и выверну вам запястье, не дай Аллах. Или неожиданно сломаю один из ваших тоненьких, как перышко, пальчиков? Или наступлю на вашу нежную ножку и расплющу ее. Вы упадете на землю, схватившись за свою раненую конечность, и заплачете во весь голос.

Хомонголос мысленно представлял, в каком смешном положении я могла бы оказаться, и от этого его разобрал смех. Я с трудом сдержалась, чтобы не броситься на него, как кошка, и не вцепиться в его грубое красноватое лицо, исцарапав его в кровь. А после вырвать его курчавые негритянские волосы.

Между тем мне нельзя было показывать своего возмущения. Все, что бы я сейчас ни сделала, ни сказала, не будет иметь такого эффекта, как то наказание, которое я для него придумала. Поэтому я покорно склоняла голову перед всеми этими оскорблениями.

Он высказал мне все, что хотел, и потом сообщил:

— Вы позволите, я должен что-то сказать одному из моих друзей. Я совсем забыл. У меня нет записной книжки в мозгу.

Он собирался уйти, не дожидаясь моего ответа.

— Господин Зия, вы признаете, что я — человек слова?

Он, слегка удивившись, сказал:

— Так вы не рассердились?

Я с той же спокойной улыбкой ответила:

— Нет, мы разговаривали открыто… вы сказали то, что думаете… Ваши слова больше мне понравились, чем комплименты джентльменов из салонов.

Он с недоверием переспросил:

— Неужели?

Я, боясь выдать себя, серьезно проговорила:

— Да, я не сержусь… Просто я немного расстроена… И только.

* * *

Хомонголос во время ужина продолжал свои выходки. Сначала разговоры велись между сидящими рядом. Затем беседа приняла общий характер. Все стали говорить о море, о купании, что соответствовало сезону.

Слегка опьяневшая Хандан, как птичка, щебетала с противоположного конца стола:

— Из всех видов спорта я больше всего люблю плавание… Бросаться в теплые объятия морских волн… Какое счастье! Оставив землю за спиной, выплывать в открытое море… Плыть, плыть, плыть…

Хандан будто застыла, откинула голову назад и уставилась в небо, полузакрыв глаза и слегка улыбаясь.

Сидевший напротив меня Хомонголос в этот момент попивал пиво. Вдруг он, словно подавившись, начал кашлять. Он закрыл рот полотенцем и покраснел как рак. Сначала мы подумали, что он и в самом деле подавился. Но потом мы поняли, что он просто сдерживает хохот. Все повернули головы в его сторону. Все ждали от него объяснений. Сжав губы, он воскликнул:

— Прошу прощения, барышня говорила о прелестях купания в море…

Хандан смотрела на него, широко раскрыв глаза.

Хомонголос, передразнивая ее и улыбаясь, обратился к ней:

— Оставив землю позади, устремляться в бескрайнюю ширь… Плыть, плыть, плыть… Замечательно, но… До каких же горизонтов вы доплывете, гребя своими тонкими, нежными ручонками… Плыть, плыть, плыть… Оглянетесь, а все опять на том же месте… Попробуете пощупать дно ногами, а они не достают до дна. Хорошо еще, если суша совсем рядом. Вы, как Христофор Колумб, закричите: «Земля, земля, земля!». И назад, назад, назад…

Хандан просто захлебнулась от возмущения. Я боялась, что у нее сдадут нервы и она начнет бросать в Хомонголоса все, что у нее было под рукой: ножи, вилки, тарелки, графины, стаканы. Тетя Макбуле бросилась спасать ситуацию:

— Мы дали слово… На господина Зию не обижаться! — закричала она.

И тут же все, сидевшие за столом, хором стали кричать и смеяться. Кто-то пытался урезонить Хомонголоса, обращаясь к нему с возгласами: «Приди в себя!»

Бедная Хандан остолбенела. Она была вынуждена засмеяться вместе с остальными.

И тут вмешалась я:

— Я не считаю, что господин Зия неправ. Чтобы человек в его присутствии утверждал, что он умеет плавать, он должен плавать не хуже, чем сам господин Зия. Я видела, какую шутку он проделывает с пароходами, когда плыла сюда. Он поверг в такую панику пассажиров, что…

Хомонголос уже понял, что стал главным за этим столом. Он с улыбкой стал пояснять:

— Как назло, вы не видели самого главного. Обычно команда начинает меня спасать, спускает на воду шлюп, бросает мне канаты, спасательные круги. Но в этот раз они узнали меня и ничего не стали предпринимать.

— Да, однажды вы ведь даже разыграли из себя утопленника…

Хомонголос захохотал:

— Ах, какие благородные, какие высокие создания эти люди! Особенно женщины… Что за подвиг самопожертвования — спасение утопающего. Если бы вы видели в тот день, какова была реакция женщин, находившихся на палубе.

Хомонголос изобразил, как он лежит, словно мертвец с раздутым животом и выпученными глазами, и продолжал:

— Там была старушка, которая с плачем вопила: «Ой, что же теперь случится с его матерью. Вот и мой сынок так же, наверное, погиб в Барбароссе!» Вы заметили? Она кричала не из-за того, что сожалела обо мне, а оттого, что вспомнила о своем сыночке. И то ее печаль была не от чистого сердца. Оплакивая сына, она оплакивала свои мечты о хорошей жизни. Наверняка ведь думала, что сынок, вернувшись домой, привезет ей пуды риса, мешки сахара, ткани рулонами. Все это фальшь!

Видишь, Нермин, он враг не только женщин, но и родины, и всего человечества. Разве так можно говорить о матери погибшего военного моряка, который отдал жизнь, защищая свою страну во время войны. Память таких людей нужно чтить.

А этот получеловек-получудовище продолжал в том же духе:

— Молодая жена стамбульского чиновника бросается на шею мужу и кричит: «Я не выдержу, я теряю сознание! Зачем показывают этот ужас?» И здесь все понятно. Она страдает не от жалости к утонувшему… Она боится, что он будет являться ей в ночных кошмарах и не давать покоя… Как будто я только и мечтаю о том, чтобы, оставив все свои дела, пугать ее в снах. И еще обратите внимание, она жалуется, но продолжает при этом смотреть на труп… Почему бы ей просто не отвернуться, не отойти? Да из любопытства. Любопытство — это свойство человеческой натуры. Человек понимает окружающие его вещи, только воспринимая их зрительно. И для него созерцание утонувшего в море человека является одним из удовольствий, в которых трудно себе отказать. Но зрелище это сильно подействовало ей на нервы… Поскольку силы воли у нее нет, она просит мужа удалить прочь эту неприятную помеху.

Женщины принялись возражать на обвинения Хомонголоса. Мужчины тоже, казалось, были на их стороне. Они одергивали Хомонголоса: «Ты опять переходишь рамки!» Но при этом на их лицах читалось, что они не совсем искренни и что в душе они даже довольны его словами.

В своих мыслях они с ностальгией вспоминали те времена, когда мы, женщины, были безвольными куклами в их руках, и они могли по своей прихоти унижать нас, бросая на землю, и топтать ногами. Ты знаешь, что я невысокого мнения о мужчинах, Нермин. А в эту ночь я вообще ощущала себя врагом этого глупого, лживого, неотесанного племени. Я просто бесилась, бросая сбой взор на холодные, блестящие, самодовольные круглые лица молодых мужчин, которые напоминали только что принесенные из огорода свежесрезанные тыквы, и на сморщенные, изборожденные морщинами, полные лицемерия безликие физиономии стариков.