На пути в бездну (СИ) - "Sleepy Xoma". Страница 9

Изегрим бросил короткий взгляд на двух девушек, замерших возле дальнего костра. Обе были подавлены и всю дорогу почти не разговаривали, что, в общем-то, и неудивительно — их наставники, скорее всего, покинули этот мир, либо же попали в очень серьезный переплет. В Интерсисе немного существ, способных навредить Орелии и Ридгару.

Охотник покачал головой — он понимал, каково это, терять человека, которого ты считаешь своим учителем и другом, а может, даже и чем-то большим. Он понимал это, а потому не беспокоил ни одну из них: ни чернокожую красавицу Алиссию, ни светловолосую Лиру.

"Пускай немного придут в себя и поверят в то, что надежда еще есть. Да, надежда — это глупое чувство, это удел слабых и убогих, но ни я, никто другой не посмеет отрицать, что многим она дает силы двигаться вперед".

Сам Изегрим знал лишь одно чувство, достойное уважения — долг. Он был неимоверно строг к окружающим, но столь же высоко Охотник спрашивал и с себя. И, несмотря на это, он никогда не осуждал тех, кому вера и надежда помогали преодолевать трудности. Как ни крути, а лишь немногим дано идти вперед, несмотря ни на что. Он сам был из таких, Корвус был из таких, Орелия с этим святошей Ридгаром — тоже.

"И вот теперь Святой вместе с Бледным дурнем, возможно, нет в живых", — мрачно подумал Изегрим, — "а мы стоим на пороге большой войны".

К таким вещам человек, прозванный в Хавланде Учителем, относился философски: раз надо воевать, то он поведет полки в сечу, подумаешь. Однако, из уважения к мнению Корвуса, для которого любая война была проклятьем, и который всеми силами стремился сохранить мир, он сдерживался и даже дал слово Лорию.

"Мир сохраняет не смирение, а сила, и мы все знаем это", — подумал Изегрим, стряхивая с себя остатки сна. — "Но что-то я сегодня настроен на философский лад, не к добру".

Ему уже подвели коня, и Охотник, забравшись в седло, с грустью осмотрел своих воинов. В карательный поход он отбирал лишь самых лучших, и для того, чтобы быстро оказаться в Сентии пришлось пожертвовать одним из бесценных Ковчегов, хранившихся в главной сокровищнице ордена.

Из восьмидесяти трех человек, отправлявшихся в столицу Дилириса, назад скакали лишь пятьдесят шесть, но иначе было нельзя. Враги должны знать, что клятва, данная Вороньему Королю, нерушима и что любой идиот, осмелившийся предать Корвуса, получит то, что заслужил.

Лично Изегрим отправил бы принца Тариваса на тот свет, однако он понимал, что иногда просто убить человека — означает оказать тому незаслуженную милость, а потому не возражал против наказания, назначенного старым другом.

"Пусть теперь его высочество попробует жить во мраке, в котором пребывает его сердце. Быть может, немного поумнеет и научится не делать с другими того, чего не хотел бы ощутить на своей шкуре".

Однако Изегрим понимал, что у приказа Корвуса была и другая, куда более прагматичная сторона, которую обезумевший от горя отец мог и не осознавать разумом. Мертвый принц — это война без вариантов. Слепой принц — это пускай и призрачный, но шанс на переговоры.

Именно поэтому Изегрим и торопился в Кастэллум, туда, где сейчас должны были собираться полки. Точнее, та их часть, что по планам Корвуса потребуется для карательной экспедиции.

Они скакали без передышки, загоняя коней и сменяя их на новых, и все равно, огни Кастэллума зажглись на горизонте уже в глубокой ночи. Изегрим понимал, что и его спутницы, и даже ловчие валятся с ног от усталости, но просто не мог заставить себя промедлить и остановиться на привал!

А потому, когда отряд наконец-то оказался во дворе замка, люди буквально попадали с седел в изнеможении. Сам же Охотник легко соскочил на каменные булыжники и, бросив поводья подбежавшему слуге, широким шагом устремился к тронному залу, в котором, как он знал, сейчас должен был находиться кровный брат.

Слуги и сановники расступались, сгибая спины в почтительных поклонах, Изегрим коротко кивал им, совсем не обращая внимания на то, с кем здоровается. Несмотря на глубокую ночь, жилище Корвуса бурлило жизнью, точно подожженный муравейник. Все бегали по делам, таскали из хранилищ зачарованное оружие и доспехи, носили туда-сюда кипы бумаг, и, конечно же, совещались, совещались, и еще раз совещались.

Все понимали, что затевается нечто серьезное, и никто не хотел подводить Отца нерасторопностью.

"Кажется, в замке сегодня не спит ни одна живая душа," — подумал Изегрим. — "И это правильно: у нас почти не осталось времени, а поготовить следует слишком многое".

Возле дверей, ведущих в тронный зал, дежурили десять закованный в тяжелую броню гвардейцев-каррасов во главе с генералом Каш-роном.

То, что предводитель гордых и бесстрашных каррасов лично возглавлял караул о многом говорило Изегриму, и не нравилось ему.

— Господин, — вороноголовый поклонился при виде Охотника.

— Здравствуй, Каш-рон, как там Корвус?

— Плохо, господин. Заперся вместе с Эрато и никого не пускает.

— Александера не призвал?

— Нет, тот занят на Великой Равнине.

"Стало быть, все еще не настолько кошмарно, как могло бы быть", — подумал Изегрим.

— Понял, открой.

— Нет. — Голос карраса не дрогнул, а птичьи глаза прищурились, глядя на человека непроницаемо и враждебно. — Он приказал никого не впускать.

Охотник набрал полную грудь воздуха и выдохнул.

"Не забывай, он просто выполняет приказ. Он — каррас, вороноголовые иначе не могут".

И все же, тяжело было унять зверя, рычащего в глубине души и бившегося о прутья незримой клетки. Очень тяжело. Будь Изегрим помоложе, его ярость прорвалась бы наружу, и стражники оказались бы в лазарете — даже в юности он не позволял себе убивать товарищей по оружию просто за то, что те четко выполняют приказы, — но прошедшие столетия изменили Охотника, научив смирять ярость с гордыней.

Поэтому он просто сделал пару шагов назад, и когда каррасы скрестили на его пути нагинаты, взмахнул рукой.

Здоровенные вороноголовые, закованные в тяжелые доспехи, отлетели в стороны, точно пушинки, а генерал, заступивший путь, спустя секунду последовал вслед за подчиненными. Да, они были хорошими воинами, но каждому было также далеко до Изегрима, как до Бархатных Островов.

Пускай малолетние идиоты вроде Мелиса цепляют на себя прозвища непобедимых, они лишь жалкие щенки, не знавшие настоящего дела. Изегрим мог почти на равных сражаться с самим Алриком! Пускай и недолго.

Он распахнул тяжелые сосновые двери, обитые железом, с такой легкостью, точно те были бумажными, и вошел внутрь.

Корвус обнаружился на троне в противоположной стороне от входа. Подле него, прямо на ступенях, дремала верная Эрато.

"Бедная девочка", — с жалостью подумал Изегрим, — "Пришлось же ей натерпеться за последние дни".

Сам Вороний Король не спал, он сидел, пристально вглядываясь в какой-то предмет, зажатый в единственной руке. Ания, как и всегда, занимала почетное место на левом плече — прямо над культей.

"А я ведь знаю, на что он смотрит", — с болью подумал Изегрим, двинувшись вперед.

Лишь когда Охотник оказался у подножия трона, Корвус оторвался от созерцания и устремил на друга полный боли и отчаяния взгляд.

— Изегрим, — выдохнул он. — Почему они так делают? За что?

Древний поднялся по ступеням и замер перед человеком, с которым смешивал кровь, глядя на него сверху вниз. В руке Корвус держал небольшой древний портрет, на котором застыло улыбающееся девичье личико, обрамленное копной рыжих волос.

"Как же Игнис была похожа на Хилэрию"! — наверное, в тысячный раз подумал Охотник, поражаясь этому невероятному сходству. — "Как же они были похожи"!

Сковывающий перевел взгляд с изображения ребенка на мужчину, нависающего над ним, и повторил: