"Новый Михаил-Империя Единства". Компиляцияя. Книги 1-17 (СИ) - Марков-Бабкин Владимир. Страница 11

И в этом плане непонятный и неожиданный кульбит с вылетом в Москву вместо Петрограда мог нарушить всю игру. Так что меры по розыску и взятию под опеку великого князя Михаила Александровича нужно принять незамедлительно, задействуя верных людей в Москве, Твери и в других местах между двумя столицами, куда может приземлиться аэроплан на дозаправку. И уделить особое внимание происходящему в Москве, ведь сейчас крайне важно определить, куда и к кому полетел Миша.

Гатчина. 27 февраля (12 марта) 1917 года

Буквально упав в плетеное кресло, я махнул рукой высунувшемуся из кабины полковнику Горшкову, запускай аппарат, мол. За стеклом квадратного иллюминатора были видны «провожающие официальные лица», генерал Кованько приложил ладонь к папахе в уставном воинском приветствии, а затем размашисто нас перекрестил. Последнее, что я видел, был мой секретарь Джонсон, стоявший с ошарашенно-растерянным видом подле генерала.

Аэроплан дернулся и покатил по заснеженному полю. Лыжи сглаживали разбег, и вот мы оторвались от взлетного поля аэродрома. Воздушный аппарат, который, по моему мнению, вообще не должен был быть допущен к полетам из соображений безопасности, уверенно набирал высоту. Но что значат опыт и стереотипы военного летчика начала третьего тысячелетия в контексте лихой истории развития авиации в начале XX века? Ну и что, что это было в прошлом, через целых девять десятков лет после моих сегодняшних приключений? Тем более что я не пилот самолета, а как раз командир боевого вертолета, а это все ж таки совсем другая специфика.

Удалившись на расстояние, достаточное, чтобы наблюдатель из Гатчины не смог более разглядеть аэроплан, наш «Илья Муромец» накренился в развороте и взял курс на Могилев. Впереди нас ждал путь в шесть сотен километров. И ошибаются те, кто рассуждает о том, что, мол, «Илья Муромец» был первым в мире стратегическим бомбардировщиком и все такое. Для нашей машины шестьсот километров были задачей решительно запредельной. Даже пустой, даже максимально облегченный, даже с максимумом возможного запаса горючего и масла, даже всего с тремя членами экипажа и одним пассажиром, наш аэроплан вполне мог и не дотянуть до Могилева, если в дело вмешается погода или случится что-то еще.

А уж с бомбовой нагрузкой «Илья Муромец» мог осуществлять операции лишь в ближней прифронтовой полосе, не удаляясь от своего аэродрома дальше, чем на 150–200 километров. Но и это был весьма сомнительный успех, поскольку российская промышленность была не в состоянии производить эти чудо-аппараты в серийных количествах. За все время было произведено меньше сотни таких аэропланов, причем многие из них были настолько кустарными, что запчасти одной воздушной машины не подходили к другой, и поначалу аэроплан сей даже не имел чертежей, а двигатели у него были исключительно импортными, поскольку отечественная промышленность их вообще не производила. Добавьте к этому тот факт, что коммерческий аэроплан был спешно переделан в бомбардировщик по причине того, что российская армия не имела сколь-нибудь значимого парка дирижаблей, которые в то время рассматривались в качестве основной воздушной силы, и вы сразу ощутите всю эпохальную значимость «Ильи Муромца» в качестве «первого в мире стратегического бомбардировщика». И, кстати, российские дирижабли в ходе Первой мировой совершили целый один боевой вылет в самом начале войны.

Впрочем, в моей ситуации это не имело никакого значения. Что мне показатели промышленного производства аэропланов и дирижаблей в контексте предстоящего выстрела из нагана в голову? Мою голову, между прочим. И пока я, отдаляясь от Гатчины, совершенно не отдаляюсь от того рокового для меня выстрела.

Я потер виски. Дикое адреналиновое возбуждение понемногу отпускало, сменяясь некоторым оцепенением и апатией. Неизбежный отходняк после сильного стресса. Да уж, не каждый может похвастаться тем, что провалился в прошлое на девяносто восемь лет, да еще и оказался при этом в чужом теле.

Кто я и что делаю здесь? Увы, даже с таким простым вопросом, как «кто я?», у меня теперь нет однозначного ответа. Нет, я могу достаточно четко ответить, кем я был – майором ВВС Российской Федерации, командиром вертолета Ми-24, после отставки сделавшим карьеру в медийном бизнесе и достигшим в сфере средств массовой информации весьма значительных высот. Но в то же самое время я знаю и помню всю жизнь своего прадеда, великого князя Михаила Александровича, брата царя и формально последнего российского императора. Помню, потому как именно в его теле, непостижимым для меня образом, я оказался сегодняшним утром, «провалившись» сознанием из 2015-го в 1917 год, да еще и в самый разгар революционных потрясений, которые похоронят монархию, и меня заодно. А вопрос «что делаю здесь» вообще не столь уж однозначен, поскольку пока я все больше напоминал себе лабораторную крысу, которая бежит по лабиринту, подстегиваемая электрическими разрядами, поскольку в каждой конкретной ситуации сегодняшнего утра у меня был только один выход из отчаянного положения. И все мои действия – и спешный выезд из дворца, и отказ от поездки на вокзал, и эпопея с вылетом, – все это не оставляло мне ни единого шанса поступить как-то иначе.

Вот и сейчас, я лечу в Могилев. Могу ли я полететь в другое место? В теории – да. Ничто мне не мешает сейчас пойти в кабину и дать команду на посадку в другом месте. Но дальше что? Фактически на предельном для аэроплана расстоянии только такие пункты, как Москва, где мне сейчас решительно нечего делать, Могилев, где я могу попробовать поиграть в игры с Николаем Вторым и генералитетом, и… Стокгольм. Но ни малейшей уверенности в том, что полковник Горшков согласится лететь в Швецию, у меня не было. Даже под угрозой оружия он всегда найдет сто тысяч причин, по которым мы будем «вынуждены» сесть на каком-то российском аэродроме или даже просто в чистом поле.

Но скажу больше – почему-то у меня крепла уверенность, что все не просто так, что невидимая сила, направившая меня в эту эпоху, направляет меня и дальше, не давая возможности отклониться от требуемого маршрута. И пока я следую некой «миссии», я буду двигаться дальше. Не знаю, откуда у меня возникло такое ощущение, но уверенность в этом крепла с каждым новым этапом моих приключений. Что в финале? Неизвестно. Но почти наверняка при любом другом исходе меня ждет гибель. Так что…

Но что я могу сделать за несколько часов, если в действие пришли силы воистину тектонического масштаба? Кто я против ее величества Истории?

С другой стороны, сила, которая меня сюда перебросила, очевидно, полагает, что шанс у меня есть. Осталось этот шанс найти и использовать. Разумеется, если некая сила, меня направляющая, вообще существует, а не случился какой-то необъяснимый, но абсолютно случайный феномен.

Но хоть так, хоть эдак, но я лечу в Могилев и за оставшееся время полета должен найти выход из сложившейся безвыходной ситуации.

Петроград. 27 февраля (12 марта) 1917 года

– Саша, тебе телеграмму принесли.

Александр Павлович озадаченно посмотрел на сестру, которая протягивала ему бланк. Развернув его, он с удивлением прочитал следующее: