"Новый Михаил-Империя Единства". Компиляцияя. Книги 1-17 (СИ) - Марков-Бабкин Владимир. Страница 29
Поэтому на Родзянко наседали. Он же до последнего момента панически отказывался от роли «ответственного за все, если вдруг что не так». Колебался и все время повторял:
– Я не желаю бунтовать… Я никаких революций не делал и делать не желаю.
Долгие уговоры председателя со стороны Милюкова и остальных депутатов пока ни к чему не привели. Все аргументы о том, что поскольку правительство само себя распустило и позорно разбежалось, то власть кто-то же должен взять на себя, и кто это еще должен сделать как не избранный народом орган законодательной власти, действия не возымели. Родзянко, который столько сделал для того, чтобы революция состоялась, внезапно резко остановился.
Вдруг выяснилось, что император вовсе не готов с ними торговаться. Более того, государь двинул на Петроград генерала Иванова с верными власти полками. Запахло жареным. Но в отличие от правительства князя Голицына, опасность не парализовала депутатских лидеров. Поняв, что час расплаты близок, они, уподобившись загнанным в угол крысам, решили атаковать. Они коллективно кинулись к Родзянко уговаривать его в том, что другого выхода нет, кроме как взять власть в свои руки.
И вот теперь практически все члены Временного комитета сидели в кабинете Родзянко и ждали его решения об измене императору и осуществлении государственного переворота. «Тяжкие четверть часа, – писал позже Милюков в реальной истории, – от решения Родзянки зависит слишком многое, быть может, зависит весь успех начатого дела. Вожди армии с ним в сговоре и через него с Государственной думой».
Могилев. 28 февраля (13 марта) 1917 года
– Итак, Владимир Николаевич, чем обязан столь позднему визиту? – Алексеев хмуро и раздраженно смотрел на дворцового коменданта генерала Воейкова, который только что поднял его с постели.
– Я к вам с повелением его императорского величества.
– Слушаю вас.
Воейков с удивлением отметил некоторую иронию, которая вдруг прорезалась в словах генерала Алексеева.
– Хочу сообщить вам о решении государя немедленно, по мере готовности поездов, выехать в Царское Село. Он желает доехать до места как можно быстрее.
Алексеев помассировал глаза и пробормотал себе под нос:
– Выехать и даже доехать…
Воейков ошеломленно смотрел на генерала.
– Что значат ваши слова?
Наштаверх с некоторой досадой поглядел на своего визави и поспешил исправить ситуацию:
– Это я ото сна не отошел еще. Обрывки сна крутятся в голове. Не обращайте внимания.
Дворцовый комендант тем не менее не успокоился и настаивал на разъяснениях.
– Простите, Михаил Васильевич, но если вы имеете сведения об опасности этой поездки, то, как верный государю человек, вы обязаны сообщить их мне.
После некоторой паузы Алексеев твердо сказал:
– Нет. Ничего не знаю такого. Я просто предположил.
Встревоженный Воейков продолжал смотреть на генерала.
– После того, что я от вас только что слышал, вы должны мне ясно и определенно сказать, считаете ли вы опасным государю ехать, или нет.
Алексеев усмехнулся каким-то своим мыслям:
– Отчего же. Пускай государь едет… Ничего…
Дворцовый комендант был буквально ошеломлен словами начальника штаба Верховного Главнокомандующего.
– Господин генерал-адъютант! Как верноподданный и патриот вы обязаны немедленно пойти к государю и откровенно изложить имеющуюся у вас информацию. Если у вас есть хоть какие-то сведения об имеющейся опасности для жизни и правления императора, вы должны приложить все усилия для отмены этой поездки!
Наштаверх Алексеев кивнул:
– Всенепременно. Только приведу себя в порядок. Спал я, знаете ли…
Петроград.
28 февраля (13 марта) 1917 года
В эту ночь в Таврическом дворце заседал еще один новый орган революционной власти – Совет рабочих и солдатских депутатов. Собравшиеся делегаты, которые большей частью были самочинно «выдвинутыми» от якобы каждой тысячи рабочих и каждой солдатской роты, а в реальности просто набранные с площадей и улиц, ошалело крутили головами, разглядывая интерьер дворца, и восторженно слушали выступающих ораторов.
Однако в отличие от привычно тонущей в пустопорожних разговорах Государственной думы, собравшиеся здесь были людьми более наглыми и решительными. Еще сегодня днем их было аж девять человек, объявивших себя Временным исполнительным комитетом Совета рабочих депутатов. И эти девять человек, половина из которых еще утром пребывала в тюрьме, развернули кипучую деятельность.
В казармы и в цеха были посланы представители Комитета с призывом присылать делегатов. В казармах заявлялось, что Комитет уже принимает меры по улучшению их довольствия и питания тех солдат, которые «отбились» от своих частей.
И вот, привлеченные обещаниями и вдохновленные ветром свободы, люди собрались в Таврическом дворце. Член Государственной думы Чхеидзе открыл заседание. После коротких выступлений был избран Исполнительный комитет, председателем которого оказался социал-демократ Чхеидзе, товарищем председателя – Керенский.
Исполком назначил комиссаров во все районы столицы, приказал на местах формировать Красную гвардию, утвердил Продовольственную комиссию для организации питания солдат и назначил штаб из нескольких человек, в задачу которых входила организация обороны дворца от «царизма».
Но никаких войск в распоряжении штаба не было. В ту ночь все, что реально контролировал и защищал этот орган, была комната 41, в которой он и располагался. Никакими войсками на тот момент не командовал и Временный комитет депутатов Государственной думы. И напрасно панически ждал их нападения генерал Хабалов. Вооруженные толпы на улице в ту ночь подчинялись лишь сами себе и не настроены были подставлять свои головы под пули.
Столица замерла. Безвластие достигло апогея.
Глава VII
Позиции перед схваткой
Могилев. 28 февраля (13 марта) 1917 года
Тревожная ночь раскинула свои черные крылья над провинциальным Могилевым. Хруст снега под ногами редких патрулей, черные окна прячут мысли и чувства, и лишь свистки паровозов и лязг сцепок на станции, слышимые сквозь пропитанный тревогой морозный воздух, подсказывали – город все еще жив и лишь затаился до утра.
Мы подошли к мрачному в темноте зданию гостиницы, и даже свет фонаря над входом не смог развеять то чувство тревожного ожидания, которое, как мне казалось, было буквально разлито вокруг. Горшков, поднявшись по ступенькам, принялся стучать в дверь, а штабс-капитан Мостовский стоял рядом со мной и нервно оглядывался. Да и его солдаты ненавязчиво держали улицу под прицелом.
– Почему вы так нервничаете, штабс-капитан?
Тот явственно вздрогнул и как-то нервно рассмеялся.
– А это так заметно, ваше императорское высочество? – Мостовский покачал головой. – Нет, ничего такого, рассказом про что стоило бы беспокоить великого князя и брата государя. В данный момент у меня лишь есть желание обеспечить вашу безопасность. После того как вы поселитесь в гостинице, мы, в свою очередь, также пойдем определяться на постой.
– Что ж, воля ваша, Александр Петрович. Просто мне показалось, что вы хотели бы мне что-то рассказать или о чем-то важном попросить. Или я не прав?
Мостовский задумался и замолчал. На его лице явственно читались муки каких-то колебаний, и он явно взвешивал сейчас все за и против. Не став смущать его разглядыванием в упор, я повернулся в сторону входа в гостиницу, на крыльцо которой как раз вышел Горшков и сделал приглашающий жест.
Я еще раз выжидающе взглянул на штабс-капитана, но тот, видимо, решив не рисковать или же вовсе не придя ни к какому решению, лишь козырнул, и мы распрощались.
Петроград. 28 февраля (13 марта) 1917 года
Родзянко сидел неподвижно. Его взгляд уставился в одну точку. Решение было очевидным. И страшным.