Ах, Вильям! - Страут Элизабет. Страница 10

Вильяму очень нравилось в Монтоке, но у меня осталось в памяти, что там он вроде как отдалялся от меня — и от девочек тоже. Раз, когда они были еще маленькие, нам пришлось очень долго ждать, пока Вильям расправится с огромной тарелкой моллюсков на пару. Он снимал черную кожицу с их длинных сифонов и макал их в чашку с серой водой; ел он молча, и девочки все извелись, стали забираться ко мне на колени и ходить по залу, мимо чужих столиков. «Подождите на улице», — сказал Вильям, и я увела их на улицу. И все равно мы прождали целую вечность. А как-то раз, когда мы ехали из Монтока домой, Вильям за всю дорогу не сказал мне ни слова.

После развода я ни разу не бывала в Монтоке.

* * *

Но.

Вильям и Эстель снимали там дом. Бриджет отправляли в лагерь в Западном Массачусетсе — судя по всему, ей там очень нравилось, — а Вильям несколько раз в неделю наведывался в город поработать в лаборатории. Эстель оставалась в Монтоке, и по выходным у них бывало много гостей. Я знаю это, потому что Крисси и Бекка не раз приезжали к ним на пару дней, иногда вместе, иногда поодиночке. Бекка рассказывала, что в их доме много панорамных окон, а Крисси рассказывала, что их гости ужасные зануды. «Из театра, наверное» — так она сказала. Но Крисси работает юристом в Союзе защиты гражданских свобод, а ее муж занят в финансах. Обе девочки рассказывали, как много Эстель готовит, и от этого на меня накатывала усталость; я никогда не любила готовить.

* * *

А вот вторая вещь, случившаяся с Вильямом.

Как-то в четверг, в начале июля, Вильям позвонил мне и сказал:

— Люси, можешь зайти?

— Куда? — спросила я.

— Ко мне домой.

— Я думала, ты в Монтоке, — сказала я. — Все нормально?

— Приходи скорей. Сможешь? Пожалуйста!

И вот я вышла на улицу — день был жаркий, из тех дней, когда ходить по Нью-Йорку пешком тяжело, такое тут пекло, — села в такси и поехала к Вильяму на Риверсайд-драйв.

При виде меня швейцар сказал:

— Поднимайтесь, он вас ждет.

В лифте я очень волновалась; я волновалась всю дорогу от дома, но из-за слов швейцара стала волноваться еще сильнее. Выйдя из лифта, я прошла по коридору, остановилась перед дверью в квартиру Вильяма и постучала, и когда он крикнул: «Открыто!» — я заглянула внутрь.

Вильям сидел на полу перед диваном — рубашка мятая, джинсы в чем-то испачканы. Он был без обуви, в одних носках.

— Люси, — сказал он. — Люси, просто не верится.

Сначала я подумала, что их ограбили, в квартире как будто много чего не хватало.

Но вот что произошло.

Вильям отправился в Сан-Франциско на конференцию. Ему с самого начала показалось, что доклад у него вышел слабый и зал это знает, вопросов и комментариев почти не было. После, на фуршете, старые знакомые были с ним любезны, но лишь один упомянул его доклад, да и то, как показалось Вильяму, скорее из вежливости. В самолете он размышлял о своей карьере и пришел к выводу, что карьера его, по сути, окончена.

Когда Вильям зашел в вестибюль своего дома — это было в субботу после обеда, — швейцар посмотрел на него чрезвычайно серьезно. «Здравствуйте, мистер Герхардт», — сказал швейцар и кивнул. Вильям это заметил. Но Вильям сказал лишь: «Добрый день». Он не знал всех швейцаров по именам, хотя прожил в этом доме почти пятнадцать лет; как зовут этого конкретного швейцара, Вильям не помнил. Открыв ключом дверь, он сразу заметил, что квартира выглядит иначе, в ней стало как-то просторнее, и сперва он (как и я) подумал, что их ограбили. На полу — он чуть не наступил на нее — лежала бумажка, записка от Эстель. Не двигаясь с места, Вильям протянул ее мне и добавил:

— Хочешь, оставь себе.

Я села на диван и прочитала записку. Там было сказано (я действительно оставила ее себе):

Дорогой, мне очень жаль, что приходится делать это именно так! Мне и правда жаль, дорогой.

В общем, я съехала… Сейчас я в Монтоке, но у меня уже есть квартира в Виллидже. С Бриджет можешь видеться в любое время. Об алиментах не беспокойся, я всем обеспечена. Мне правда жаль, Вильям. В этом нет твоей вины (хотя ты часто бываешь недосягаемым). Но ты хороший человек. Просто иногда ты так далеко. Не иногда, а часто. Прости, что не предупредила, вот я трусиха!

С любовью, >Эстель

Я сидела на диване и долгое время не произносила ни слова, лишь озиралась по сторонам. Я не знала, что именно исчезло, но в комнате ощущалась глухая пустота, а солнце, светившее в окно, только подбавляло жути. Наконец я поняла: нет бордового кресла. А затем я увидела большую вазу на каминной полке.

— Да, мой подарок на Рождество, она его не взяла, — сказал Вильям, проследив за моим взглядом.

— Боже, — сказала я. Мы долго молчали. И тут я вдруг поняла, что, не считая половика в дальнем углу гостиной, из квартиры пропали все ковры, отчасти из-за этого она и выглядела так сиротливо. — Постой, — сказала я. — Она забрала ковры?

Вильям лишь кивнул.

— Боже, — тихо сказала я. — Боже правый.

И тогда Вильям сказал (он по-прежнему сидел на полу, вытянув вперед длинные ноги в грязных носках):

— Знаешь, что пугает меня больше всего? Чувство нереальности. Прошло уже пять дней, а мне по-прежнему кажется, что это все не по-настоящему. Но все по-настоящему. И это-то меня и пугает. Чувство нереальности, я имею в виду.

Повисла пауза.

— Ты загляни в спальни, — продолжал он. — Одежда Эстель пропала, и почти вся одежда Бриджет, и мебель в комнате Бриджет. И на кухне нет половины вещей.

Вильям поднял голову, и глаза у него были почти мертвые.

Он сказал, что последние пять дней на него волнами накатывает изнеможение. Он спит без снов, часто по двенадцать часов подряд, вставая лишь по нужде, потом его снова окутывает туман усталости.

— Я никак, никак такого не ожидал, — добавил он.

Я погладила его по плечу и тихо сказала:

— Ах, Пилли. — И снова обвела комнату взглядом. Ваза была стеклянная, с цветными вкраплениями. — Господи боже, — сказала я.

Мы еще долго сидели так, я на диване, Вильям на полу, затем он сложил руки у меня на коленях и уткнулся в них лицом. Я подумала: «Это меня убьет». И погладила его пышные белые волосы.

— Я правда часто бываю недосягаемым? — Он взглянул на меня красными и как будто уже не такими крупными глазами. — Как тебе кажется?

— Не знаю, можно ли тебя назвать более недосягаемым, чем все мы, — сказала я, потому что ничего утешительнее придумать не могла.

Вильям сел рядом со мной на диван.

— Если даже ты не знаешь, кто вообще тогда знает? — попытался пошутить он.

— Никто.

— Ох, Люси… — Он взял меня за руку, и так мы сидели еще некоторое время. И порой он качал головой и бормотал: — Боже правый.

Наконец я сказала:

— Пилл, у тебя есть деньги. Уезжай отсюда. Поживи в хорошем отеле, пока не уладишь дела с квартирой.

И, что интересно, он ответил:

— Не хочу я в отель. Здесь мой дом.

Меня удивило, что он считает эту квартиру своим домом. Ну конечно, это его дом, напомнила я себе. Он живет здесь уже много лет. Он сотни раз с женой и дочерью ел за этими деревянными столами, принимал здесь душ, читал новости, смотрел телевизор. А я до сих пор нигде не чувствовала себя как дома. Никогда. Кроме как с Вильямом много лет назад. Я уже рассказывала вам об этом.

Я осталась с ним до вечера. По его настоянию я заглянула в спальню, а потом в комнату Бриджет, и все было как он описал. Синее стеганое одеяло комком лежало посреди постели, одеяло она не взяла. На полу в комнате Бриджет валялись хлопья пыли — вероятно, из-под кровати, которую тоже вынесли.

— А где будет спать Бриджет, когда станет тебя навещать? — спросила я, вернувшись в гостиную, и Вильям удивленно ответил: