Черный замок Ольшанский - Короткевич Владимир Семенович. Страница 29

— Ну и валяйте, — равнодушно сказал председатель, — вам же будет хуже.

— Ты! Ты! — взбеленился Змогитель. — Ты… вислюк.

— О новом думать надо, — сказал председатель, не обидевшись на «вислюка», потому что не понял.

Я улыбнулся. Я хорошо знаю украинский язык и знаю, как иногда удобно обозвать другого таким образом. Типично белорусская хитрость: специально употреблять вместо наших бранные слова из других славянских языков. И душу отвел, и обругал, а тот, кого обругал, ничего не кумекает. «Вiслюк» по-украински «осел».

— Да! Настоящий вислюк! Только вислюки делают такое.

Зато Гончаренок Тодор Игнатович, бухгалтер и член поселкового Совета, почему-то оскорбился на явно неизвестное ему слово «вислюк».

— А ну повтори! А ну повтори, говорю тебе!

— Я тебе повторю! — Ковбой схватил Гончаренка за грудки.

— Высоцкий! — заблажил тот. — Что глядишь на бандитское отродье?!

И тут от толпы отделился высокий, исключительно сложенный мужчина лет сорока с чем-то. Волосы темно-русые, светлые глаза прищурены. В движениях ленивая грация, однако чувствовалось, что может быть неожиданно подвижным. Нос прямой, рот неуловимо усмехается. В большой руке маленький кнутик.

— Постарайтесь, Игнась Яковлевич, — сказал он сам себе. — Ну что, в самом деле, за безобразия происходит.

И легко, как котят, развел Гончаренка и Змогителя и держал их вытянутыми руками.

— Ну, нехорошо. Ну, драка будет, — лениво уговаривал он. — Ну, милиция. Ну, пятнадцать суток. Ну, небо в крупную клетку. Бухгалтер большого колхоза, член поселкового Совета — и пятнадцать суток. Негоже… Учитель родного слова — и тротуар перед школой подметает. Неладно, экзамены скоро. Ученики про Сымона Скорину [57] слушать хотят, а вы…

Почему-то не поверил я его словам про «Сымона Скорину». «Придуривается, издевается», — подумал я. Потому что была в нем этакая староселянская обходительность и воспитанность, но было и что-то очень интеллигентное.

— Игнась! — горланил Гончаренок. — Пусти, дай дорваться.

— Да не пущу, — лениво произнес Высоцкий.

— Сука ты! Пусти, пусти, отродье свинское! Пусти, черт смаленый, дымный!

И тут Высоцкий неизвестно почему рассвирепел:

— Ты за брата… Сколько м-мож… Ты, гаденыш… Ты, выползень…

Оттолкнув Змогителя, он ухватил Гончаренка, вырвал у того портфель, схватил за шею и за руку и молча начал крутить. Так, что стало страшно за жизнь воинственного бухгалтера.

— П-пусти… П-пусти…

Настало время вмешаться и спасать всех от горячности.

Я стал наводить аппарат, выбирать позицию. Кто-то зашипел, и постепенно скандал начал утихать. Последним отпустил бухгалтера Высоцкий. Вид у всех был озадаченный, а у некоторых — испуганный. Я даже не ожидал такого эффекта.

— Вы кто такой? — первым очухался Ольшанский.

— А не все ли равно?

— Зачем вы это делаете?

— Будет хорошая иллюстрация на тему: «Жизнь, ее правила и нормы в окрестностях Ольшан».

Я щелкнул еще и стену с молодыми людьми на ней.

— Эй! А это еще зачем? — крикнул Ольшанский.

— Я Антон Космич. Приехал исследовать Ольшанский замок и костел. Имею отношение к организации по охране памятников, между прочим, и этого вот вашего замка. Застал приятную картину разрушения. И «запечатлел». Для сведения современников и на память потомкам. Благодарным потомкам.

Дети возле Шаблыки засмеялись. И этот смех вывел председателя из себя:

— Выньте пленку.

— И не подумаю.

Он бросился ко мне с грацией и ловкостью бегемота. За ним Гончаренок и Высоцкий. Подошли и Змогитель с Шаблыкой.

— Вы бы, Ничипор Сергеевич, подумали, что это одно из украшений нашего края, — указал на замок Шаблыка.

— Ты мне родину за мой счет не спасай, — отрезал председатель.

Ко мне подступили Гончаренок и Высоцкий.

— Ты… ты откуда? — вот-вот готовы были взять за грудки.

В этот момент человек в мучной пыли с кепкой козырьком назад и эскортом беспородных собак приблизился к нам, вошел в середину толпы, словно раскаленный нож в кусок масла, остановился и вперил диковатые внимательные глаза в наши лица. Рассматривал, лунатически склоняя голову то на одно плечо, то на другое, и глаза были неподвижные, и я заметил, как все сразу увяли, опустили руки и отступили. Человек поглядел, покрутил отрицательно головой и отошел шага на четыре.

— Н-не-а. А? А-а-не! — тихо сказал он.

Спор снова начал было разгораться.

— Не смейте больше этого делать, — сказал я.

— Это кто еще тут такой? — высунулся Гончаренок.

— Замолчи, а то я тебя…

— А вы не кричите на меня, как какой-то африканский папуас, — не унимался он.

— Новогвинейский бушмен, — поправил я.

Чем бы все это окончилось — неизвестно. Но в этот момент от стены долетел испуганный крик многих голосов. Туда побежали дети, и мы тоже бросились за ними.

На земле лежал, неудобно подвернув левую руку, юноша лет семнадцати. Один из тех, кто только что был наверху и долбил ломом стену. Красивый чернявый хлопец из тех «кладненцев-грачей», как их справедливо называют.

— Что с тобой, Броник? — с нескрываемой тревогой спросил Шаблыка.

— Разбился? — это председатель.

— Кажется, нет. — Юноша сел, морщась и поддерживая правой рукой левую.

— Вывих, — определил Гончаренок. — Потяните за руку.

— Нет! — Шаблыка ощупывал руку парня. — Перелом. Быстрее в больницу.

Знаю, я поступил жестоко, не по-человечески, но надо было удержать обезьяну, которая решила так распорядиться замком, да еще и с таким риском. Ну, а если бы не рука, а шея? И потому я щелкнул еще и эту сцену.

— Ну вот, — огорчился, чуть не заплакал Высоцкий, указывая на то место, где, по всей очевидности, был перелом руки и где пиджак был разорван. — Вот и пиджак порвал.

— Подумаешь, один пиджак, — пренебрежительно ответил мужественный Броник. — Мне это все равно как Радзивиллу, если б у него в одном из имений поросеночек сдох.

— Моли, хлопец, бога о здоровье, потому что молить о разуме тебе поздно, — сказал я.

Председатель, Гончаренок и Высоцкий, очевидно, собрались оставить поле боя. Но бросить его и уйти без последнего слова означало признать себя побежденным. Поэтому Ольшанский спросил:

— Это вы для чего все же снимали?

— Видите ли, не так давно на экране шел «Фитиль» про одного такого, как вы, «деятеля». Возможно, мои снимки тоже пригодятся в будущем, — сказал я, хотя и знал, что говорю пустую угрозу.

— Выньте пленку, — снова завелся Гончаренок.

— Вы, кажется, не охрана, а это не номерной завод, — отрезал я. — Выну. В темной комнате с проявителем.

Что было этому причиной — сказать трудно, но я давно не видел человека, который бы так взволновался.

— Вы…

— Отставить, — сказал председатель. — В самом деле, погорячились. Что нам, свет клином сошелся на этом замке, чтобы здесь устраивать загон. Да и чему тут, в самом деле, гореть? Словом, будет загон. Эй, спускайтесь оттуда! — Поглядел на детей, следивших за сценой, и добавил специально для меня: — А с вами поговорим…

— Да, — подхватил Гончаренок. — С вами, что здесь без года неделя, а подкапывается под авторитет руководителей, мы еще поговорим.

— Охотно. Тем более что больше всех подкапывают авторитет руководителей такие, как вы.

Ольшанский, видимо, хотел выругаться, но махнул рукой.

Они ушли, и тут неожиданно заголосил им вслед человек в кепке, надетой задом наперед.

— Ага! Ага! Вот вам божья кара! Рушили замок? А вы знаете, что тут было?! Вот вам… Что тут было! Вот вам божья кара.

И двинулся за ними в сопровождении эскорта своих псов.

И только теперь я понял, что человек этот — умалишенный.

— Змогитель Михась Иванович. — Ковбой протянул мне руку. — Местный преподаватель белорусского языка.

— Шаблыка Рыгор Иванович, — представился другой. — Учитель истории. Спасибо вам, вы пришли вовремя.