Великий диктатор (СИ) - "Alex Berest". Страница 2

- Хухта!

- Записала. Год рождения какой и дата.

- Одна тысяча восемьсот девяносто второй год, июнь месяц, десятое число.

- Два годика значится. Отец кто?

- Вот он, - явно не понял отвечающий вопроса и, видимо, указал на второго мужчину.

- Я не об этом. Звать как?

- А! Матти Каукопойка Хухта.

- Матвей, пусть будет Николаевич, Хухта. Живёте где?

- Гимна Яали.

- Ясно. Село Яали, Уалеоборгского уезда, Уалеоборгской губернии, Великого княжества Финляндского. Всё. Ждите. Дохтур к вам выйдет.

Попал, так попал. В девятнадцатый век, пусть и в последнее его десятилетие, да еще и в Финляндию. Вот, оказывается, на каком со мной пытались общаться. Теперь придётся молчать и учить. Ну, с молчанием все очень просто, возраст еще не шибко тот, когда взахлёб разговаривают. Да и вообще, пусть на травму головы думают, если я буду чудачить. Главное, выжить и повзрослеть, а там примем решение, что делать и кто виноват.

Доктором оказался лысоватый мужик, выглядевший лет на шестьдесят. Хотя, они тут рано стареют, так что ему может быть и пятьдесят, и даже сорок. Осмотрев мою рану, он набулькал чего-то в мензурку и дал мне выпить, из-за чего через минуту глаза мои закрылись, и я уснул.

…..

Тюуне лежала на лавке и жалобно постанывала, скорее напоказ, чем действительно от боли. Ведь на соседних лавках сидели почти все её братья и сестра Анья. Самый старший из присутствовавших братьев, Эса, молча покуривал свою трубочку и с непонятным выражением лица рассматривал стонущую Тюуне.

Тринадцатилетний Ахти с завистью косился на пыхающего табачным дымом Эса, но попыток попросить затянуться даже и не делал. У него еще была свежа в памяти порка, которую устроил ему отец, когда поймал его за курением. И порол он его посильнее, чем эту стонущую дуру, которую порол дед Кауко, явно жалея любимую внучку. Ахти тогда неделю стоя ел и на животе спал.

- Кауко с отцом приехали, - влетела в детский дворик, где они все после ужина и собрались, Анья. Которая, услышав скрип открываемых ворот, метнулась узнать, что происходит.

Испуганно замолчала стонущая Тюуне, не ожидавшая ничего хорошего от приезда старшего брата и отца. Пороть-то родитель её уже не будет, но за уши оттягать, как матушка недавно, вполне может. Отвлеклась на малинку, уронила братика. Как он там, интересно? Жив? А вдруг он помер? Тело обдало холодком, сердечко забухало, но Тюуне нашла в себе силы спросить у сестрёнки:

- Ань, а Матти с ними?

- Матти в больнице, - неожиданно, ответил ей голос отца. - Я смотрю, дед тебя уже наказал! - подошедший мужчина бесцеремонно задрал рубаху ей на голову, явно оценивая сделанное своим старым отцом. - Пожалел тебя дед, - он грубо задернул рубаху назад, на поротую спину и задницу, и присев, заглянул в испуганные глаза дочери. - Ты виновата не в том, что не удержала брата. А в том, что вообще потащила его в лес. Был запрет?

- Да, папа, - пропищала испуганная девочка.

- Значит, виновата. Месяц без ужина, - обозначил он своё наказание. - Ты поняла?

- Да, папа, да! Я поняла! - зачастила Тюуне.

- Легко отделалась, - вынес вердикт Эса, дождавшись, пока родитель покинет детский дворик. - Значит, с Матти всё не так плохо как рассказывал Ахти. - И он покосился на возмущенно вскинувшегося младшего брата.

- Да у меня половина рубахи его кровью залито было, - неожиданно тонко просипел мальчишка, голос которого стал ломаться и временами выкидывал подобные коленца. - Баба Ютта сказала, что уже не отстирать.

- А ну, цыц, мелочь! - пробасил новый персонаж, появившийся в их дворике. - С Матти всё хорошо. Ему сделали операцию и зашили голову, сказали забрать через два дня. Мама завтра повезет продукты ему.

Самый старший из братьев, Кауко Хухта, оглядел притихших детей и, достав из принесенного с собой узелка крынку со сметанной, направился к лежащей на лавке Тюуне.

- Ну, что, Тю? Получила урок? Сейчас я тебя малость подлечу. - И опустившись перед ней на колени, вновь задрав рубаху девочки ей на голову, принялся наносить и размазывать густую сметану по красным следам от ударов розг на спине и ягодицах.

Тюуне было временами больно из-за прикосновений пальцев брата к шрамам от розг, но холодная сметана приятно гасила боль, и девочка терпела, понимая, что это нужно сделать. Рано или поздно. Уж лучше руки брата со сметаной, чем жгучий скипидар от бабулек.

…..

Очнулся я после операции только на следующее утро от диких стонов чуть ли не на ухо. С трудом разлепив глаза, осмотрелся. Какая-то каморка с половинкой окна и на три кровати. На соседней сидел мальчик лет десяти-одиннадцати и, под довольно громкое подвывание, баюкал культю левой руки. Сквозь кулёк намотанных бинтов у него уже проступила кровь. А сам виноват, не надо ею махать и её же теребить. Больно, понимаю, но так фиг у него шов на культе заживёт.

Интересно, а откуда я это знаю? Ну, про швы и культю? Может, читал где? Ладно, потом повспоминаю, сейчас только пить хочется. Во рту дикий сушняк, как после похмелья или приёма антибиотиков. Не иначе меня вчера усыпили при помощи какой-то наркоты. Интересно, какой? Но поразмышлять на эту тему, а тем более попытаться найти воды, я не успел. Увидев, что я очнулся и смотрю на него, соседский мальчишка зло оскалился и почти выплюнул в мою сторону непонятную фразу, очень смахивающую на ругань.

- Хуорапэнникка, хае ветта!

- Кхрр, кха, шшс! - попытался я не остался в долгу, но пересохшее горло и непослушный язык трансформировали моё «кисс май асс» в неведомую хрень. Ну, хоть руки меня слушаются, и я смог показать ему средний палец на правой руке.

Пацан удивленно на меня вытаращился, потом осклабился и уже набрал в грудь воздуха, чтобы продолжить наше, явно высококультурное, общение, но ничего сделать не успел. В комнату вошли две женщины и боевой запал соседа моментально сдулся.

- Ой, ты уже проснулся, а тут матушка к тебе приехала, - радостным тоном проворковала мне женщина в белом платье с красным крестом на груди. - Ты опять перевязку трогал? - при виде мальчишки с кровью на бинтах она, тут же забыв про меня и про приведенную ею женщину, схватила его за здоровую руку и куда-то поволокла.

- Мита куули пойка? - спросила у меня оставшаяся женщина, а до меня только сейчас дошло, что услышанное ещё вчера слово «пойка», переводиться на русский как «сын». Вот только откуда я это знаю? Я, что? В Финляндию ездил?

Моя новая мама тем временем напоила меня водой, обула в вязанные тапочки и за руку сводила к отхожему месту. И все это время продолжала говорить, говорить и говорить. Я в ответ только глупо улыбался, не понимая ни единого слова. При моих улыбках женщина тоже начинала улыбаться, ерошить мне волосы выбивающиеся из под бинтов и радостно вздыхать. Похоже, мне досталась неплохая мама, и это радовало. Так как вспомнить своих родителей из прошлой жизни я так и не смог. Помнил только кладбище и три гранитных памятника, маме, отцу и брату. Как в тумане, никаких надписей и фотографий.

С семьёй было получше. Помнил жену Веру и двух сыновей-близнецов, Толика и Тошку. А еще в нашей большой четырехкомнатной квартире на последнем этаже семнадцатиэтажной свечки, построенной в самом конце СССР, жила чёрная кошка по имени Мышь. А также три персональных компьютера, один ноутбук и неучтённое количество мобильной электроники. Сыновей помнил. Супругу тоже. Даже кошку по имени Мышь, которая каждую ночь спала у меня в ногах. Но вот, себя, нет. Ни внешности, ни имени, отчества и фамилии, ничего. Правда, я не знал имени и финской мамы моего нынешнего тела. Да и красотой она, на мой взгляд, не блистала, но и откровенной уродиной тоже не была.

Пока я копался в своей памяти и пытался «вспомнить всё», моя новая мама меня накормила вкуснейшей ухой и кусочками явно озёрной рыбы, очищенной от косточек. А на десерт была калитка с творогом и малиновый морс.

Фух. Объелся. Прилёг на кровать. И не заметил, как уснул. Правда, поспать мне удалось не долго, пришла сестра милосердия и повела меня на перевязку, запретив матери идти вместе с нами.