Шведская сказка - Шкваров Алексей Геннадьевич. Страница 45

- Капитан! – негромко позвал Веселова командир полка. Петр на негнувшихся ногах подошел к карете. Встал, глаза поднимать не хотелось:

- Слушаю, господин полковник. – Пробормотал, уставившись на землю.

- Теперь у роты есть ее командир. Надеюсь, я больше не услышу жалоб от господина Сташевского. – и вознице. - Трогай!

Карета покатилась мимо Веселова, который продолжал стоять, не поднимая глаз. Так мимо него приехал и весь остальной поезд. Задержалась лишь одна повозка, на которую забросили кобылу и козлы. Вконец опьяневший палач, с трудом поднялся в нее и тут же рухнул на спину, держа почти пустой штоф. Заголосил какую-то невнятную песню.

Веселов побрел, пыля сапогами к своим истерзанным солдатам. Ахромеев уже очухался и тяжело дышал, лежа на животе. Веселов осмотрелся. Вроде б никто не умер. Вокруг копошились солдаты, стараясь, как-то облегчить страдания несчастных.

- Все живы, кажись! – перекрестился капитан.

- Рано креститься, ваш бродь. – прохрипел капрал искусанными до крови губами. – Помирают не сразу. На второй, а то и третий день. Эй, Кирюхин, - позвал кого-то.

- Здеся я,Федот Прокопьич. – подскочил солдат.

- Траву, что давеча говорил, собрал? – с трудом переводя дух, спросил Ахромеев.

- Собрал, отварил, как сказано было… - у солдата заметно дрожали руки.

- Ну так тащи отвар. Врачеваться сами будем. – Опустил голову капрал со стоном. Сил не было боле.

Глава 19. Нет выхода...

Я больше чем сделал, сделать не могу!

Цицерон, римский оратор.

Те двое, что получили по семьдесят ударов, умерли, как и говорил Ахромеев. Один на второй день, другой на следующий. Как похоронили их, капитан собрался к Миклашевичу.

- Как потери списывать? – спросил, прямо в глаза глядя.

Подполковник пожал плечами, посмотрел пристально, на «вы» перешел:

- Да, как хотите. На болезни. Лекарь полковой засвидетельствует.

- И вы, господин подполковник, считаете это в порядке вещей? – с вызовом задал вопрос, не отводя взгляд.

Миклашевич опять пожал плечами:

- Я ж объяснял, - ответил устало, - все бессмысленно. Не старайтесь исправить, сами себя погубите.

- Плевать! – развернулся резко и вылетел из мазанки, не обращая внимания на крики подполковника. Поднялся в седло, хлестнул жеребца, так что тот присел от боли на задние ноги, в роту поскакал. Дорогой остыл маленько, в хате сел за стол, денщику крикнул:

- Давай бумагу, перо, чернила. – За письмо уселся. Отписал Суворову все без утайки. В конце спрашивал: «Ваше превосходительство! Что делать-то мне, как офицеру, который не может боле наблюдать за истязаниями солдат своих? Или помогите, или дайте совет, Христом Богом заклинаю Вас! Преданный Вам и слуга Ваш покорный, капитан полка Стародубовского карабинерного Петька Веселов». Запечатал, адрес вывел и задумался, как отправить-то. Через канцелярию полковую не пройдет. Трубицыну доложат. Не пропустит. Надо Ахромеева спросить, решил.

Капрал болел тяжело, но крепился:

- Ништо, Петр Лексеевич, пару недель, и на поправку пойдет. А письмо… - задумался ненадолго, - шинкарь тута есть, в деревне. Жидовин, но с головой. Коли денег вам не жалко, через него. Сдерет-то много, но отправит куда надобно. Не обманет. Ему-то жить здесь. С нами. Понимает, что спалим ежели что, а самого, с выводком всем, вздернем на воротах. Через него, Петр Лексеевич. – голову опустил на лавку.

- Выздоравливай, Ахромеев, я зайду позже. – Капитан встал порывисто, но солдат за рукав поймал:

- Спасибо вам, ваш бродь. – прохрипел.

- Ты что, Ахромеев? – изумился капитан, - За что?

- За то, что делаете для солдата русского! Спаси Бог вас! – отпустил рукав, отвернул лицо. Веселов покачал головой. Постоял молча над ветераном увечным, потом в шинок отправился. Еврей-хозяин выслушал, улыбкой расползся:

- Для ясновельможного пана офицера все выполним.

- Сколько? – коротко спросил поручик.

- Десять целковых, вашему высокоблагородию ясновельможному пану капитану. – Улыбка стала еще шире.

Не до торговли было. Кинул деньги на стойку. Они исчезли тут же.

- Черт с тобой, шинкарь. Поторопись.

- Не извольте сомневаться, ясновельможный пан. Лейба все исполнит в точности. – Еврей согнулся в поклоне. – Може пан желает еще что? Може дивчину гарную, така исть молоденька… - еврей аж языком прищелкнул, глаза маслянистые закатил томно. Передернуло капитана:

- Нет! – Веселов вышел на улицу.

Прошло почти три недели. Письмо ушло со слов шинкаря, стало быть, ждать ответ надобно. Искалеченные солдаты поправились. На работу к Сташевскому не ходили, Веселов запретил. Остальную роту отправил. Вечерами с Ахромеевым просиживал капитан. Вспоминали молодость, Польшу, Суворова…

- Что ж не женаты-то, господин капитан? – спросил как-то капрал.

- Да, когда, Прокопьич? То в Крыму, то на Кубани, то в Астрахани, то против турка, то супротив татар с ногаями. А то супротив самого Пугача…

- Как и туда? – изумился капрал. Про боль страшную забыл, приподнялся.

- Да нет, - рассмеялся Веселов, - не пришлось. До нас с Лександром Васильевичем управились. Мы этого Пугача в Москву везли в кандалах.

- Ну и как… он-то? – затаив дыханье, спросил солдат.

- Да, обыкновенный. – Пожал плечами Веселов, - Казак он. Но не прост, ох не прост. Александр Васильевич с ним много по пути разговоров разговаривал. Спрашивал Пугача: «И чего ты, Емелька окаянный, казак навроде б добрый, бунтовать-то вздумал?»

- Ну и тот?

- А тот подумал, подумал, да и молвил в ответ: «А это мол, Россию-матушку Бог наказывает. Чрез мое окаянство!». Вот так-то Прокопыч,

- Россию… - задумчиво протянул Ахромеев. – Да и куда ж наказывать-то ее боле? И так житья нет… То войны сплошные, то свои… - не договорил. Зубы стиснул от боли, лег осторожно.

- А что, правду сказывали, что казак энтот, Пугачев, на императора покойного похож сильно? – видно вопрос этот мучил Ахромеева.

- Бунтовщик он, Прокопыч, бунтовщик. И ничего в нем императорского нет! Какой он император. Казак, сказано тебе.

- За народ поднялся-то… - негромко проговорил капрал. – Коли людям жить совсем не стало…

- Бунт это! – уже строже повторил Веселов.

- А что делать-то, ваш бродь? – не унимался солдат. – Вона… как наш измывается.

- Терпеть, Прокопыч. Терпеть только. – Тихо ответил капитан и в пол уставился. Не знал Веселов, что еще мог он сказать сейчас солдату.

- Дык и так. Токмо и терпим. – Усмехнулся Ахромеев.

- Вот и терпи! Отписал я Лександру Васильевичу. Может он светлейшего князя Потемкина известит. Тот-то, сказывают, таких терпеть не может. Вмешается.

- Дожить бы. – И замолчали оба. Каждый о своем думал.

- Дык что ж не женились-то, господин капитан? – вернулся к старому Ахромеев.

- Да говорю ж, когда? Вон, Александр Васильевич, женился, а что толку-то. Одни скандалы. Пред тем, как мне сюда ехать, а ему во Владимир, развелся он окончательно со своей Варварой. То с одним ему изменяла, то с другим… Покудова за ним по степям таскалась все ничего, а как затишье, так за старое. И государыня наша примирить их пыталась, да все без толку. Александр Васильевич так и сказал: «Как не корми, а все в лес, налево тянет!» Сперва с племянником его внучатым спуталась, после с Бекетовым, в Астрахани, бывшим губернатором, потом еще майор один был. Лопнуло терпенье Суворова, выгнал он ее на все четыре стороны.Вот и весь сказ, тебе!

- Да-а, - подивился солдат, - надо ж… у самого Суворова…

- Жизнь солдатская, Прокопыч, и жизнь семейная, не ровни.

Так и коротали вечера в беседах длинных капитан с капралом старым. А время шло. Месяц заканчивался. И чем ближе становился визит очередной командирский, тем сумрачнее было на душе у Веселова. Ответа от Суворова не было. Знать-то не мог капитан, что письмо его в Ундолу под Владимир отправленное, уже не застало адресата. Владимирскую дивизию сменила Петербургская. О том отписал Веселову денщик бывший Суворова Ефим Матвеевич Иванов, управляющий в Ундолах: «Уж ты не гневайся, батюшка, токмо ныне наш благодетель и генерал-поручик обретается ныне в Петербургской дивизии. И письмо твое, Петр Лексеевич, с оказией отправлю к нему в аккурат. А Прошка Дубасов, что состоит при его превосходительстве, передаст».