Проклятие рода - Шкваров Алексей Геннадьевич. Страница 102

Кто-то невнятный серый клубился вокруг нее и нашептывал:

- Так ему!

Она швырнула в лицо ключ от потайной дверцы и отступила к выходу из церкви. Тени метнулись вслед. Он опустил голову и услышал, как хлопнула калитка. Она ушла в никуда. Шатаясь от боли, он вышел вслед, но там его встретила лишь белое безмолвие сугробов. Клинка не было. Он вошел в его душу полностью. С эфесом. И растворился там. Он разжал руку. На окровавленной ладони лежал ключ от души.

Распростершись на полу, Иоганн поднимал голову, изгибая шея до ломоты в позвонках, старался заглянуть в лицо Спасителя:

- Господи! Почему Ты не разразил меня за жертву земному богу, ибо по другому мой поступок не объясним? Почему Ты не превратил меня своими молниями в пепел, судьба которого быть развеянным ветром? Я знал всегда, что не Ты искушаешь злом, каждый сам искушается, увлекаясь, обольщаясь похотью и страстью. Похоть, зачавшие, рождают грех, а сделавший грех – рождает смерть. Где Твое возмездие за мой грех, за мое святотатство, ибо сказано кто прелюбодействует у того нет ума, тот губит душу свою и еще сказано, что не должны брать за себя блудницу и опороченную, не должны бесчестить имени Бога своего… ибо должны быть святы. Но я любовью хотел превозмочь похоть, спасти и ее и себя именем Твоим, ибо Ты не осудил блудницу, Ты не погнушался чтоб она вымыла Твои ноги, Ты лишь сказал: Иди и впредь не греши! Ты сказал: Любите друг друга, как Я возлюбил вас! Твой апостол учил нас: Если я говорю языками человеческими и ангельскими, а любви не имею, то я – медь звенящая или кимвал звучащий. Если имею дар пророчества, и знаю все тайны, и имею всякое познание и всю веру, так что могу и горы переставлять, а не имею любви – то я ничто. И если я раздам все имение мое и отдам тело мое на сожжение, а любви не имею, нет мне в том никакой пользы. В бездне сомнения я ныне – имел ли я на самом деле Бога, имел ли рвение к послушанию Тебе, воле Твоей? Что делать было мне если я ощущал себя с ней и священником Твоим и мужчиной, который любит в одном лице? Превзошла ли моя любовь к земной женщине любовь к Тебе Самому? У ног Твоих я в ожидании суда, ведь сказал Ты: Придите ко мне все обремененные и я успокою вас. Что делать мне, рабу Твоему грешному? Уйти, как недостойному Тебя? Покинуть, раз я нарушил клятву в вечной неизменности своей настойчивости в любви к Тебе, променяв ее на земную любовь? Уйти в мир? Или вовсе его покинуть? Ведь чем раньше мы расстаемся с жизнью, тем меньше груз грехов, которыми мы обременены! Сейчас лежу пред Тобою, обремененный этими грехами, в ожидании воли Твоей. Что делать мне, если человеческому разуму не доступны тайны Твоего провидения? Всемогущий Господь, но я люблю ее… Обрушь на меня десницу гнева Твоего, ибо только я один виноват пред Тобою…

На смену кошмарам приходили другие сны. Илва вернулась, и Иоганн видел ее чуть застенчивую виноватую улыбку и таял от нежного исцеляющего раны прикосновения рук. Пронзенная сталью душа ликовала, возвращалась к жизни, жадно хватала воздух любви, наслаждаясь его чистотой и сладостью…

Веттерман продолжал служить в церкви, живя в ожидании какого-то чуда или хотя бы известия о ней. Он вздрагивал и с трепетом оборачивался на каждый скрип маленькой калитки, прорезанной в больших церковных вратах, той самой, через которую она когда-то вошла в храм. Ему казалось, что сейчас она вновь переступит порог церкви, и они вместе падут на колени пред Ним, и Всемогущий Господь внимет их слезам и мольбам и простит, ибо Он милосерден. В своих бесконечных мучительных раздумьях он идеализировал и оправдывал ее, стремясь сохранить в памяти такой, какой бы он хотел, чтобы она была, а не такой, какой являлась на самом деле. Он жил воспоминаниями и мечтаниями о будущем, но это были лишь иллюзии. Наконец, священник получил известия о судьбе Илвы, о ее замужестве. Это был крах всех надежд. Человек становится самым несчастным тогда, когда рушатся им же созданные песчаные замки, но еще более угнетает не желание признать это очевидным. Его стремление спасти Илву от той греховной жизни, что была у нее до встречи с ним, очистить от скверны своей любовью, вдруг сменилось осознанием беспомощности и невозможности помочь ни ей, ни себе самому.

Переминавшийся с ноги на ногу старик-купец, что принес печальные вести пастору, долго молча смотрел с сопереживанием на молодого священника, видя какие муки сейчас тот переживает. Потом нахмурился и совершенно неожиданно для Иоганна произнес:

- Ты сам нас учил, сынок, любовь – это искра Божья. А твои страдания не от любви, а от страсти, от желания обладать этой женщиной, которая тебя не достой… - старик оборвал фразу, передумал, не желая обидеть священника, посопел носом и завершил свою мысль, - Хоть мы тебя очень любим, очень будем скучать по тебе, но ты должен уехать и постараться обрести покой в себе самом. Ты сбился с пути, ты выбрал себе крест, но это не Голгофа, на которую взошел Спаситель, ты упадешь, обессилев под бессмысленной ношей, превратишься в развалину. А тебе Бог дал свой дар, превращать чувства и мысли в слово проповеди, которая доходит до людей и оставляет в их душах добрый след. Господь тебя благословляет на это и люди тоже. Уезжай! Иначе не Господь, а ты сам сожжешь себя изнутри. Избавься от страсти, оставь в своем сердце любовь, тем самым, ты спасешь души, и свою и ее, и свершишь еще очень много доброго, на что Господь тебя сподвигнет. Уезжай! – Старик повернулся и пошел. Изумленный Веттерман смотрел в его чуть сгорбленную спину, прислушиваясь к шаркающим удаляющимся в тишине храма шагам.

Позади раздался странный треск. Он обернулся. Четыре толстые белые свечи, стоявших в алтаре совсем неподалеку от ног Спасителя, прибитого намертво гвоздями к дубовому кресту, шипели и трещали, как расшалившиеся сверчки. Внезапно языки пламени ярко вспыхнули и осветили полуобнаженное тело Сына Божьего. Блики забегали, заиграли солнечными зайчиками в бороде, коснулись Его губ, отчего уголки рта раздвинулись и Он… улыбнулся с креста.

- Отец Небесный… - лишь смог проговорить священник, опускаясь на колени. – Ты слышал все, и Ты говоришь мне: да найдут отроки в глазах благоволение, ибо в добрый день пришли… Я сделаю все, как Ты Всемилостивый скажешь. Ты желаешь очистить меня. Я уеду, чтоб снова прийти к Тебе с молитвой о спасении наших душ…

Веттерман быстро собрался и покинул Арбю, как и советовал ему мудрый прихожанин. Его путь лежал в Упсалу, там, где по слухам находился итальянский кардинал - папский нунций, а ныне глава шведской церкви. Иоганн боялся лишь одного от встречи с кардиналом – отлучения, хотя внутренне был готов и к нему.

Джованни Анжелло Арчимбольди, ныне архиепископ Упсальский, благосклонно принял исповедь-прошение и покаяние молодого священника. Кардиналу только что исполнилось тридцать три, но узкое бледное лицо, темные волосы, проворность в движениях и походке, делали его на десять лет моложе, превращая, по сути, в ровесника Иоганна. Вступив в возраст Христа, Джованни не забыл, что причиной его собственного принятия монашества явилась смерть горячо любимой жены, поэтому он хорошо понимал, что такое любовь и терзания от ее потери.

- Святые Апостолы Павел, Петр, Филипп были женаты и имели детей… - размышлял кардинал, слушая горячую исповедь Веттермана, - … на что мы, князья Святой церкви должны опираться? На Эльвирский собор 313 года, чье 18 правило грозит отлучением за нарушение целибата? Тот же собор своим 36 правилом запрещал живопись, и если бы мы придерживались и исполняли его, то творения великих мастеров от Джотто до самого Леонардо да Винчи никогда бы не увидели света. Безбрачие, как предмет обета должено быть физически и нравственно возможно и сообразно с силами принимающего дающего его на себя… Что может церковь требовать от своих юных клириков, когда природа человека, мужчины, созданная тем же Творцом, заявляет о своих правах? Не волей ли Господней это все вершится?

Слова молодого монаха о том, что он добровольно наложил на себя семилетнюю епитимью с увеличением повседневного молитвенного правила, с дополнительным чтением псалмов и канонов, и его просьба об утверждении такого рода покаяния, напомнили Джованни о решениях другого собора – Латеранского 1123 года, чьи каноны 3 и 11 позволяли не отлучать от церкви провинившегося священника, ограничившись серьезным наказанием.