Проклятие рода - Шкваров Алексей Геннадьевич. Страница 191
- Мыслишь и моим туда дорога? – Быстро вставил Иоанн.
- Так уж и в острог… - Опять усмехнулся Макарий, но посерьезнел. – Воли им не давай, государь. Пусть о пользе радеют, а не о власти и мошне своей. Сказывал я тебе, повторю ныне, надо и еще с тыщу раз – не в знатности дело, не в родстве с тобой, в служении! Сколь раз бывало выходит войско, а главой его не тот, кто умнее, а тот, кто знатнее. Коль голова знатна, да дурна, беда лишь одна!
- Вот и Настюшка говорит: «Боюсь Глинских, боюсь бабушку твою Анну!».
- Ты, государь, жену люби свою, да уши лестью сладострастной не затыкай! За Анастасией твоей Захарьины стоят. За них, небось, хлопочет?
Царь кивнул головой.
- То-то. Род неплохой. Дядя ее покойный в великой чести был у отца твоего. Братья Настасьины кишкой потоньше будут, но забраться повыше Глинских мыслят. Оттого чрез жену твою к тебе стремятся. Отпихивать не надобно, но корысть свою государеву блюди. Помни, прежде чем ты брат, племянник, дядя иль шурин, ты государь всея Руси. Пусть Захарьины грызутся с Глинскими, то на пользу. Сильны в знати вольности прежние отъезжие. Не хочу, мол, служить своему государю, отъеду к другому. Мало их на Литву бегало, да обратно? О вотчинах своих более пекутся, нежели о царствии. Завистничают, местничают, от того распри – кто знатнее, кто богаче, кто к царю ближе. А что не по им – Литва подлая тут как тут, сманивает. Безродному – что? Служба! От нее почет, ласка царская, пожалования. Его родовая удельная спесь на сторону не тянет, о деле государевом печется. Но и о своих прибытках. Не без того. Даже холопа последнего кормить надобно, иначе сдохнет. А от дохлого польза токмо мух плодить! Как тебе, государь, Алешка Адашев глянулся?
- Глянулся. – Кивнул Иоанн. – Исправен во всем.
- То-то. Не знатен, а толков! – Митрополит хлопнул себя по коленке. – Ну, с Богом! Пойду я, сын мой. – Макарий поднялся с лавки, юный царь помог владыке. – Не провожай меня, государь. Дай благословлю тебя знамение крестным, да поцелую.
Оставшись в одиночестве, Иоанн подошел к окошку, выглянул наружу. Стемнело уже. Не видать никого.
- Эй, люди, Адашева ко мне! – Крикнул.
На зов явился Алексей Адашев. Иоанн поджидал его сидя на троне. Дал к руке приложиться, после молвил, в глаза пристально заглядывая. Адашев спокойно встретил царский взгляд:
- Взял я тебя Алешка из пыли!
- Да, великий государь! Велика честь служить тебе. – Еще раз поклонился Адашев.
- Велика… - Повторил за ним юный царь. – Хочу, чтоб помнил всегда об этом. Но не о том речь. Желаю, чтоб отныне ты начал ведать челобитными, чтобы сам принимал, разбирал, да мне, на мой царский суд выносил.
- Исполню, как велишь, великий государь. Дозволь еще слово молвить?
- Говори, не томись.
- Мысли многие в моей голове вертятся, как обустроить славнее государство твое, самим Богом тебе врученное.
Царь кивал, мол, давай, говори дальше.
- Да и не только в моей, мало ли голов толковых на Руси. По воинским делам Ивашка Пересветов челом бить хочет…
- Кто таков? – Иоанн перебил Адашева.
- Из литвинов православных. С десяток лет на службе тебе, великий государь. Зело полезное пишет. И другие то ж. Приказы учреждать надобно постоянные, не временные, дабы каждый боярин и дьяк своим делом занялся, на пользу государству нашему и тебе. Одни дворцовыми делами, другие казной, третьи воинскими, четвертые иноземными, пятые торговыми…
- Думаю, мне малую или избранную думу учинить. – Произнес Иоанн задумчиво. – Собрать в нее толковых, да не от знатности, от ума. Не супротив боярской, а рядом с ней. Тебя, да других верных в число. И заслушивали бы вы этих Ивашек, а после мне доносили.
- И я о том же, великий государь!
- Ну и славно. Думай, приходи, говори. До осени тебе сроку. Ступай, а я к царице вернусь в Воробьево, а то напугалась Настасьюшка, когда весть дурную о Благовесте упавшем принесли. Ждет меня с хорошими вестями. Ныне владыка Макарий сказал - новый колокол отольют. Вот и порадую жену молодую.
Глава 11. Воздвигну на них Зло!
На торг прогуляться выходили, снежок февральский притоптать, на девок поглазеть, себя показать, да послушать о чем толкуют. Гурьбой не шастали, все больше по двое, стражников обходили, как заметят, так и след простыл, в толпе растворились. Но торгу и новость услыхали – пока царь в Воробьево отъехал, колокол благовестный с колокольни рухнул. Народ обсуждал:
- Недобрый знак!
- То за бояр Глинских Господь карает!
- Звонаря Матвейку виноватили. Сказывали – запытали, ироды!
- Вот Глинские, чтоб им пусто было!
- Кудеяра ищут какого-то…
- Как же, найдут! Ищи ветра в поле, хоть всю землю перерой.
- Мало ли брешут на торгу? Может и не было никакого Кудеяра. Выдумки и пересуды бабьи.
- Нет! Точно есть! Казак он. С Дона!
- А по имени татарин.
- Сам ты татарин!
- Не с Дона, а с Новгорода!
- И что? Колокол обломил?
- Думал Глинские пойдут, а их, яко кара Божья, сверху накроет тыщей пудов медных.
- А после убег?
- То не ведомо никому!
- Не болтай, может и вовсе не было.
Болдырь переглядывался с Кудеяром, но вида не показывали. Слушали, да кивали. Купцы они, с товаром приехали, свой продали, иной присматривают. Оружие под полой спрятано, не видно никому. Хорошо зима, тулупы длинные.
Молодицу одну заприметил Кудеяр. Эх, и хороша! Стройна, черноглаза. Первый раз увидел, чуть было рот не открыл от красоты писаной. А она взглядом ожгла, улыбкой малиновой одарила, зубами жемчужными сверкнула, орешек ловко расколола, скорлупки сплюнула на ладошку, хохотнула и… в толпу. Покуда юноша опомнился, за ней метнулся, ан нет… исчезла бесследно. Думал о ней, вспоминал. Во снах к нему приходила, улыбалась, манила за собой, только на ноги вскочит… нет ее, исчезла. Сохнуть стал по ней. Потом много раз на торгу искал глазами, иных обогнать норовил, в лицо заглянуть, улыбались ему приветливо московские красавицы – да, не она!
А тут про колокол упавший слушал, скользил лениво по толпе взглядом, ан вон та девка, стоит себе опять орешки щелкает, да с сапожником о чем-то болтает. Ноги сами к ней понесли. Болдырь слова сказать не успел, как Кудеяр уже возле нее. Подошел со спины, прислушался.
- Товар хороший. Чистый сафьян. Свейский. – Расхваливал купец сапожки, что приглянулись молодице. – Десять алтын. Бери, не пожалеешь.
- Товар может и хороший, токмо не свейский. – Уверенно встрял Кудеяр.
Молодица мигом обернулась, снова ожгла взглядом, а у самой щечки зарделись, ямочками подмигнули. Губы полные открылись в улыбке, заиграли белизной зубов.
- Доподлинно знаешь, молодец, что не свейские сапожки? – Прищурилась девка, орех в рот закинула, хрясь, расколола, в кулачек скорлупки сплюнула.
- Да откудова ему знать! – Разошелся купчина. – Что он бывал в Стеколне ихней? Что встал, проваливай!
- Эй, ты, больно грозен, торговый, угомонись! Я бывал в Стекольне. – Послышался из-за спины голос Болдыря.
- Ты еще кто такой будешь? – Не сдавался купчина.
- Казак я с Дона!
- Все-то вы казаки ведаете, везде бывали! – Недоверчиво произнес торговец, но присмирел.
- А то? Брехать не научены.
Девица знай улыбается Кудеяру, то распахнет ресницы, то опустит. Вдруг протянула ладошку горсткой сложенную, а там орешки, и подмигнула задорно – угощайся, мол. Кудеяр руку подставил, пересыпала, своей накрыла, а пальцы тоненькие, запястье узкое, браслетик золотой болтается, парень вздрогнул весь, от прикосновенья женского словно искра соскочила. Молодица смехом залилась – колокольчики зазвенели. Смутился Кудеяр. Видя, как краска молодцу лицо залила, лукавница еще добавила:
- Коль знаешь все, так одари сапожками, иль не нажил добра еще?
Кудеяр тряхнул головой:
- Одарю, коль нравятся!
- Ловлю на слове. Сыщи токмо потом меня, молодец! Ждать буду! – И ручкой помахала на прощанье. Раз и нет ее. В толпе исчезла. Расстроился юноша, проводил лишь взглядом, да делать нечего, к купчине обернулся.