Багаев лог - Москвитин Валерий Андреевич. Страница 21

— Истинно, брат Петр...

— ...Значит, богу угодна жертва, — закончил «святой».

— Истинно, истинно, — прошептала притихшая Мария Спиридоновна и вслед за проповедником начала молиться. В начале молитвы она попыталась подумать, каким образом ей удастся принести эту жертву, но певучий голос «брата» совершенно гасил ее сознание:

— ...Пришла женщина с алавастровым сосудом мирры из нарда чистого, драгоценного и, разбивши сосуд, возлила ему на голову...

Соколова раскачивалась в такт молитве, и у нее мелькали отрывочные мысли: «Может, он согласится отдать деньги? Нет, не отдаст... Тогда...» Дальше она не хотела думать, все ее существо начинало протестовать против этих мыслей.

Нестерец уже давно ввел в своей секте закон: он, как духовный отец, должен знать материальное положение каждого члена общины. И теперь ему не давали покоя солидные сбережения Соколова, накопленные им за всю жизнь. «Почти двадцать тысяч...» — часто думал «святой», и у него рождались планы, один коварнее другого. «Сестра Мария» согласилась отдать эти деньги «во славу Христа». Но как только она заикнулась о них мужу, тот опять накричал на нее и запретил всякие разговоры на эту тему.

Мысли о двадцати тысячах изо дня в день жгли огнем распаленный жадностью мозг главаря общины. И вот он задумал рискованное, но, как ему казалось, верное дело. В течение пяти месяцев склонял он на это дело Марию Спиридоновну. Паук плел тонкую паутину, опутывая и затуманивая сознание женщины. Наконец она согласилась. Наступил решающий день...

Мария Спиридоновна встретила мужа после работы у бухгалтерии леспромхоза и, сказав, что ей захотелось прогуляться по лесу, вместе с ним отправилась домой. Как и было рассчитано, Нестерец встретил Соколовых на дороге при выходе из леса сразу после того, как мимо них в обычное для него время проехал на «Мазе» из леспромхоза шофер Усик. Огромным скачком Нестерец прыгнул из-за дерева к Василию Степановичу и обрушил на его голову могучий удар кастетом. Сбив с ног ударом по лбу и его жену, он наклонился над ней и, как змея, прошипел:

— Так было угодно богу. Вас сбила машина.

Перед глазами Марии Спиридоновны замелькали кровавые пятна, и она потеряла сознание, а когда очнулась, перед ней стоял дорожный мастер Чернышев.

— Машина, машина... — простонала она.

Все вышло по-задуманному. Вступив в наследство (дочери отказались от него в пользу матери), Соколова передала деньги своему «благодетелю», но в конце концов простые человеческие чувства, вызванные в ней стараниями Кузнецова, взяли верх, как ни сильно было опутано ее сознание паутиной слепой веры.

— Именем Российской Советской Федеративной Социалистической Республики...

Зал облегченно вздохнул, когда услышал, что Соколова приговаривается к условной мере наказания, и одобрительно загудел, когда Петру Нестерец объявили высшую меру наказания — расстрел.

Осмотр места происшествия

— Самоубийство, — сказал участковый Аликин. — Я уже опросил соседей и управдома. Демин уже давно говорил, что покончит с собой.

Труп лежал навзничь на железной кровати. В посиневших пальцах правой руки, откинутой в сторону, был зажат кухонный нож с длинным односторонним лезвием. В левой части грудины алела небольшая продолговатая рана. Ни следов борьбы, ни следов самообороны. Все свидетельствовало о том, что человек добровольно свел счеты с жизнью.

Следователь Качалкин еще раз окинул взглядом провонявшую табаком комнату и склонился над протоколом. Даже в том случае, если дело казалось ему совершенно ясным и простым, он соблюдал необходимую, на его взгляд, скрупулезность при осмотре и описании места происшествия.

«На столе три пустые бутылки со стандартными наклейками, на каждой изображен товарный знак с буквами «ЛГЗ» и надпись: «Любительская горькая, крепость 28%, емкость 0,5 л, ГОСТ 7190-71, — неторопливо писал он. — При осмотре на свет и опылении порошком графита отпечатков пальцев на посуде не обнаружено». «Довольно странно, — мелькнула у Качалкина мысль, — не мог же самоубийца стереть свои отпечатки со стаканов и бутылок. Да и зачем ему это нужно? А ведь даже нечеткие мазки и те отсутствуют».

Казалось, в этой комнате обитал не живой человек, а бесплотный дух. Ни на зеркале, ни на подоконниках, ни на металлических спинках кровати — нигде не нашел Качалкин отпечатков пальцев. И тут внимание его привлекла одна из многочисленных деревянных рамок с фотографиями. Такими рамками сплошь были увешаны давно не беленные стены комнаты. Кто-то совсем недавно вытащил отсюда две фотографии: на старой бумаге, покрывавшей внутреннюю сторону рамки, выделялись два невыгоревших прямоугольника, а на стекле следователь обнаружил два четких отпечатка пальцев с узорами папиллярных линий.

Участковый посматривал на Качалкина недовольно: считал, что следователь зря теряет здесь время. Он переговорил еще с несколькими соседями Демина и теперь совершенно утвердился в своем первоначальном мнении: это самоубийство. Многие соседи по квартире и по дому не один раз слышали, как Демин в пьяном виде кричал, что ему все надоело и он перережет себе глотку. Соседи в один голос утверждали, что к потерпевшему никто не ходил и накануне шума в его квартире они не слышали. Проживающий с Деминым на одной лестничной площадке Сойкин два дня назад, вечером, столкнулся с ним в подъезде. Демин торопливо поднялся по лестнице и скрылся в своей квартире. В руках у него была «авоська» с тремя бутылками спиртного и несколькими свертками. С тех пор его никто не видел. И вот теперь, взломав дверь его комнаты, запертую изнутри на ключ, они обнаружили его труп на грязном матраце. Водка была выпита. Что же яснее может свидетельствовать о самоубийстве? «И зачем это следователь так тщательно осматривает окна, приказал выпилить замок, рассматривает какие-то фотографии?» — с недоумением размышлял Аликин. Хотя он был старым милицейским работником, но в таких процедурах участвовал редко: происшествий на участке почти не бывало.

Качалкин, оторвавшись от фотографий, уже в который раз подошел к входной двери и начал ее внимательно осматривать, затем стальной линейкой измерил небольшой зазор между порожком и нижним полотном двери. Перейдя к трупу, следователь несколько раз сфотографировал его, то отходя на три-четыре шага, то приближаясь к нему вплотную.

— Это самоубийство! — сказал Качалкин, подавая прокурору заключение криминалистической экспертизы. — Теперь точно известно, что замок был закрыт именно тем ключом, который вставлен в него изнутри. Следов каких-либо других предметов на механизме замка и ключе не обнаружено. Я думаю, можно готовить постановление о прекращении уголовного дела.

— И все же я советую не торопиться, — заметил прокурор. — Ну а вдруг убийство? Заранее продуманное и спланированное. Не случайно ведь мы не обнаружили в комнате явно видимых отпечатков пальцев самого Демина...

— Ну и ну, — то ли с недоверием, то ли с интересом протянул Качалкин, поправляя очки. — Следы борьбы отсутствуют; шума никто не слышал; дверь заперта изнутри, и именно ключом, вставленным в замочную скважину; осмотр свидетельствует о том, что злоумышленник не мог покинуть комнату через окно, — все говорит о самоубийстве.

— А в совокупности с другими фактами это может говорить не о самоубийстве, а об инсценировке. Я сегодня еще раз прочел протокол осмотра места происшествия. Кстати, вы провели его безупречно, а вот с выводами торопитесь. Кроме того, по моей просьбе научно-технический отдел милиции отпечатал с отснятой вами пленки увеличенные фотографии. Вот они. Взгляните.

— Что же они проясняют? — уже с явным интересом спросил следователь.

— Смотрите, Александр Терентьевич, — прокурор положил на стол фотографию, на которой крупным планом была запечатлена верхняя часть туловища человека с откинутой в сторону рукой, в которой был зажат нож. Довольно четко были видны края раны, расположенной в левой части груди. — Обратите внимание на форму раны и положение ножа в руке.