Современный французский детективный роман - Буало Пьер. Страница 15

Красный огонек грузовика-цистерны приближается. Равинель обгоняет его и мчится вперед. Вот и Бос. Небо прояснилось. Высыпали звезды. Они медленно бегут за дверцами машины. О чем она, интересно, думала, хватая сумочку? О своем общественном положении, о своем месте в больнице? Она его чуточку презирает. Несчастный коммивояжер! Он давно это понял. Его считают простаком, не способным разбираться в тонкостях. Но он не такой уж дурак, как кажется.

Ножан-де-Ротру! Длинная, бесконечно длинная улица, кривая и узкая. Небольшой мост и черная, поблескивающая в отсветах фар водная гладь. «Внимание — школа!» Ночью школьники спят. Равинель не замедлил хода. Вот он уже на другом, крутом берегу. Мотор рычит во всю мочь.

Черт побери! Жандармы. Трое, четверо. «Ситроен», поставленный поперек дороги, загораживает проезд; у края дороги выстроились мотоциклы. И все залито ярким светом: спины, портупеи, лица жандармов. Они машут. Придется остановиться. Равинель выключает фары. Внезапно его скрючивает от подступающей к горлу тошноты, как тогда в ванной. Он машинально резко тормозит, и. Люсьен с силой упирается в распределительную доску, чтобы не стукнуться. Его мутит. Вот уже электрический фонарик прогуливается по мотору, по кузову… Глаза жандармов впиваются в глаза Равинеля.

— Откуда едете?

— Из Нанта. Коммивояжер.

Равинель вовремя сообразил, что это уточнение может их спасти.

— Вы не обгоняли возле Манса большой грузовик?

— Вполне возможно. Как-то не обратил внимания, знаете…

Жандарм переводит взгляд на Люсьен. Равинель спрашивает как можно более непринужденно:

— Гангстеры?

Жандарм заглянул под сиденье, гасит фонарик.

— Мошенники. Везут перегонный куб.

— Странная профессия. Моя мне больше нравится!

Жандарм отходит. Равинель медленно трогается с места, проезжает мимо выстроившихся в ряд мужчин, постепенно набирает скорость.

— А я-то уж подумал… — бормочет он.

— Я тоже, — признается Люсьен.

Он едва узнает ее голос.

— Во всяком случае, не исключено, что он взял на заметку наш номер.

— Ну и что?

Именно ну и что! Какая разница? Равинель не намерен скрывать свое ночное путешествие. В каком-то смысле даже хорошо, если жандарм записал номер машины. Ведь в случае чего этот человек мог бы засвидетельствовать… Только вот одно… Женщина в машине. Но, может, жандарм об этом и не вспомнит.

Стрелка часов перед глазами продолжает свой однообразный бег. Три часа. Шартр где-то очень далеко, на юго-востоке… За поворотом открывается Рамбуйе. Ночь по-прежнему темным-темна. Не зря они выбрали ноябрь. Зато вот движение становится все сильнее. Грузовики с молоком, тележки, машины связи… Теперь Равинелю уже не до размышлений. Он внимательно следит за дорогой. Вот и окраина Версаля. Город спит. Машины для поливки улиц неторопливо двигаются в ряд, позади огромного грузовика, похожего на танк. Тяжелая усталость наваливается на плечи Равинеля. Хочется пить.

Вилль-д'Авре… Сен-Клу… Пюто… Мелькают дома. За прикрытыми ставнями темно. После встречи с жандармами Люсьен не сделала ни одного движения, ни одного жеста. Но она не спит. Она глядит прямо перед собой через запотевшее ветровое стекло.

Темный, бездонный провал Сены. И вот уже первые особняки Ангиана. Равинель живет неподалеку от озера в конце тупика. Завернув сюда, он тут же включает сцепление и выключает контакт. Машина по инерции бесшумно катится вперед.

Равинель останавливается в конце тупика на круглой площадке и выходит из машины. У него так одеревенели руки, что он с трудом удерживает ключ. Наконец он распахивает ворота, заводит машину во двор и поспешно закрывает обе створки. Справа — домик, слева — гараж, низкий, массивный, вроде дота. В конце аллеи за деревьями виднеется покатая крыша флигеля.

Люсьен, пошатнувшись, хватается за ручку дверцы. Ноги у нее затекли, она трясет сначала одной, потом другой ногой, сгибает их. Лицо замкнутое, хмурое, такое бывает у нее при самом скверном настроении. Равинель приподнимает крышку багажника.

— Помоги-ка!

Сверток цел и невредим. Один край полотнища чуть завернулся и обнажил туфлю, заскорузлую от воды. Равинель подтягивает сверток на себя. Люсьен берется за другой конец.

— Пошли?

Она наклоняет голову в знак согласия. Готово!

Согнувшись, они спускаются по аллее, минуют живую изгородь. Флигель с покатой крышей — это прачечная. Крошечный ручеек лениво бежит к мосткам, спускающимся к воде. По дороге ручеек расширяется, катится вниз, образует крошечный водопад и теряется в озере.

— Посвети!

Люсьен снова начинает командовать. Сверток лежит на цементных плитах. Равинель держит фонарь. Люсьен принимается развертывать брезент. Тело в помятой одежде поворачивается легко, как бы по собственной воле. Лицо Мирей, окруженное уже просохшими, растрепанными волосами, словно бы гримасничает… Толчок — и труп скользит по мосткам. Всплеск, и волна докатывается до противоположного берега. Еще немного… Люсьен подталкивает труп ногой, и он погружается в воду. Потом она на ощупь — Равинель уже погасил фонарик — складывает брезент, тащит его к машине. Двадцать минут шестого.

— У меня времени в обрез, — бормочет она.

Они входят в дом, вешают на вешалку в передней дорожное пальто и шляпу Мирей. Кладут сумку на стол в столовой.

— Быстрей! — командует разрумянившаяся Люсьен. — Скорый в Нант отходит в шесть сорок. Мне нельзя опаздывать.

Они садятся в машину. Только теперь Равинель почувствовал, что он овдовел.

V

Равинель медленно спустился по лестнице Монпарнасского вокзала, у входа в вестибюль купил пачку сигарет «Галуаз» и отправился к Дюпону. «У Дюпона поешь, как дома». Светящаяся вывеска отливала бледно-розовым в лучах зари. Сквозь широкие стекла видны были спины людей, сидящих перед баром, и огромная кофейная машина с колесами, рукоятками, дисками, которые начищал до блеска заспанный официант. Равинель сел за дверью и сразу же размяк. Много раз он останавливался тут в такую же рань. Он проделывал крюк через весь Париж, чтобы протянуть время и не будить Мирей. Утро, как все другие…

— Черный… и три рогалика.

Все очень просто: он как будто отходит после ночного кошмара. Снова чувствует свои ребра, локти, колени, каждую мышцу. Малейшее движение, и по телу пробегает волна усталости. Голова у него горит, в мозгу будто что-то клокочет, глаза болят, больно натягивается кожа на скулах… Он чуть не начал клевать носом прямо на стуле в шумном кафе. А ведь самое трудное еще впереди. Теперь нужно якобы обнаружить труп. Но до чего хочется спать! Все решат, что он убит горем. В каком-то смысле изнуренный вид сослужит ему добрую службу.

Он положил деньги на стол, обмакнул в кофе рогалик. Кофе показался ему горьким, как желчь. Если поразмыслить, то встреча с жандармами — сущий пустяк, даже если кто и сообщит, что в машине сидела женщина. Пожалуйста: эта женщина — незнакомка, она проголосовала на дороге. Он встретил ее при выезде из Анжера. Сошла в Версале. Ни малейшей связи со смертью Мирей… И потом, кому взбредет в голову расследовать, какой дорогой он вернулся домой? Допустим, его даже заподозрят. Но лишь до тех пор, пока не проверят его алиби. Равинель не выезжал за пределы Нанта и его окрестностей. Это подтвердят тридцать свидетелей. Где и когда он выходил, можно установить с точностью до часа или около того. Ни одного пробела. В среду, четвертого — а вскрытие поможет установить точную дату, если не час, смерти, — в среду, четвертого?.. Погодите-ка! Я провел весь вечер в пивной «Фосс». Засиделся там за полночь. Спросите Фирмена, официанта, он наверняка помнит. А пятого утром я болтал с… Но к чему лишний раз ворошить эти невеселые мысли?

Люсьен все это уже без конца твердила ему на вокзале. Версия несчастного случая возникает сама собой. Головокружение, упала в ручей, мгновенное удушье… Зауряднейшее дело. Правда, Мирей одета была не по-домашнему? А раз так, зачем ей понадобилось спускаться в прачечную? Да мало ли зачем женщина может пойти к себе в прачечную? Может, забыла там белье или кусок мыла… Впрочем, вряд ли у кого возникнут подобные вопросы. А если кто предпочитает версию самоубийства — что ж, пожалуйста. Два года прошли, те самые два года, которых требует страховая компания…