Последние дни Константинополя. Ромеи и турки - Лыжина Светлана. Страница 3

Тодорис хорошо знал речь итальянцев, мог легко объясниться с ними, но после предпоследнего выстрела, когда рядом обвалилась стена, слегка оглох. Именно поэтому плохо уловил слова другого воина-генуэзца, который поднялся на стену и куда-то позвал. Куда-то вниз. Очевидно, заделывать бреши.

* * *

Внизу, в проходе между Малой и Большой оборонительными стенами, уже сгустился мрак. Тодорис, спускаясь в этот мрак, осторожно ступал по каменным ступеням, опасаясь, что на них может быть какой-то обломок. Не хватало ещё, оставшись целым и невредимым после обстрела, покалечиться, упав с лестницы.

Солнце ещё не до конца спряталось за горизонт. Именно поэтому так хорошо было видно, что неподалёку, шагах в пятидесяти, в Малой оборонительной стене зияет огромная брешь: всё разрушено до основания. Последние лучи закатного солнца, проходя сквозь эту брешь, вызолотили участок Большой стены, теперь досягаемый для них. Серые камни, чередовавшиеся со слоями красного кирпича, светились, как мозаика в Святой Софии, но любоваться на эту красоту было некогда.

Следуя примеру генуэзцев, ведших себя подобно деловитым муравьям, Тодорис взял один из многочисленных мешков с землёй, сваленных кучами повсюду, потащил его к пролому и передал "каменщикам", которые укладывали эти мешки в некое подобие новой стены. А после притащил им ещё один мешок и ещё, и ещё.

Сумерки стремительно сгущались. Кто-то из генуэзцев зажёг факелы и воткнул в землю, чтобы осветить место "строительства", а Тодорис по привычке насторожился. Вспомнился давний разговор с Джустиниани о том, что факелы могут сослужить плохую службу.

Тодорис, назначенный на должность связного и оказавшийся на позициях генуэзцев, уже через несколько дней усомнился в странной тактике. "Не лучше ли заделывать бреши, не зажигая огня? - спросил он у Джустиниани, чьё лицо в темноте под козырьком шлема почти не различалось. Только кончик носа и подбородок ловили на себе рыжий отсвет. - Если враг захочет пустить в нас стрелы или снова палить из пушек, то в темноте не сможет как следует прицелиться. А из-за этих факелов турки видят нас очень хорошо даже ночью".

"Верно, - ответил на это генуэзец. - Турки нас видят. А теперь представь, что будет, если мы перестанем зажигать факелы. Турки решат, что на стенах нас нет. Решат, что мы ушли. Тогда они сразу кинутся на приступ, не имея страха. А так им страшно встретиться с нами и они не приходят".

Джустиниани постоянно на этом настаивал: надо маячить перед носом врага, дабы враг не подумал, что тебя нет.

Помнится, Тодорис взглянул на своего собеседника с сомнением и даже хмыкнул, а Джустиниани лишь улыбнулся и продолжал: "Конечно, им страшно. Турки боятся нас больше, чем мы их. Они знают, что их во много раз больше, чем нас, но каждый их воин боится нашего воина, боится встретиться с ним в битве один на один. Будь иначе, турки хлынули бы нескончаемым потоком в первую же брешь, которую пробили своими пушками. Нас смыло бы. Так горная река смывает всё на своём пути. Но с нами этого не происходит, потому что враги робеют. Несмотря на всю ярость и решимость, которую ты видишь на их лицах, внутри эти воины вовсе не так решительны. И отступают. Именно потому мы не можем отступить даже на время. Не можем прятаться от них в темноте. Если начнём прятаться, они перестанут нас бояться".

"Чтобы пускать стрелы издалека или нацелить пушку издалека, не нужно смелости", - возразил Тодорис.

Джустиниани снова улыбнулся и похлопал его по плечу: "Зато нужны верный глаз и твёрдая рука. А откуда они возьмутся после изнурительного боя, который длился целый день? Наши враги - люди, а не неутомимые демоны. Им нужен отдых. Поэтому они не пытаются стрелять по нам в темноте".

"Надеюсь, ты прав, и они не демоны в человеческом обличье", - сказал тогда Тодорис, но после разговора прошло несколько недель. И успело случиться много такого, что заставило усомниться в словах Джустиниани. К примеру, турки иногда устраивали ночную стрельбу, а затем - ночной бой, и судьба Города висела на волоске.

Подтащив "каменщикам" очередной мешок с землёй, Тодорис ненадолго распрямился, чтобы перевести дух, и взглянул через пролом на турецкий лагерь. Музыка там не смолкала, но по сравнению с закатным временем темнота сгустилась ещё больше, тоже зажглись факелы.

Огоньки довольно быстро перемещались, но характер их движения не давал подсказки, что происходит. Может, некий турецкий начальник со своей свитой решил прийти и посмотреть на разрушенную пушками стену. Может, в лагере кого-то разыскивали, потому что Великий Турок* потребовал к себе этого человека для доклада. Может, кому-то срочно потребовался лекарь. Ни в том, ни в другом, ни в третьем случае это не имело значения для защитников Города, сейчас занимавшихся восстановительными работами. И всё же что-то в хаотичном движении огоньков показалось подозрительным. Наверное, из-за музыки, которая никак не желала прекращаться, хотя между трубами и барабанами наступил полный разлад.

_____________

* Великий Турок - так европейцы называли султана.

_____________

"Не надо поддаваться страху, - ободрял самого себя Тодорис. - Я должен бояться врагов меньше, чем они боятся меня. Не наоборот. Иначе не выстоять".

Он уже ушёл от пролома в темноту, взял очередной мешок с землёй и начал тащить его, когда услышал до ужаса знакомый грохот, похожий на раскат грома. А затем что-то крупное гулко ударило в Большую стену. Тодорис, тащивший мешок, не успел распрямиться и обернуться. И хорошо, что не успел: дождь мелких острых камней забарабанил по спине. Один камень больно ударил в голову, заставив упасть, но шлем и чешуйчатый панцирь, кажется, выдержали.

Несколько мгновений Тодорис лежал, уткнувшись лицом в мешок, пока не уверился, что каменный дождь прекратился.

Вокруг опять клубилась пыль. Было слышно, как генуэзцы поминают дьявола и шлют проклятия туркам. Большинство факелов потухли, поэтому, когда Тодорис встал и попытался оглядеться, то почти ничего не увидел. В свете факела, который не потух и оставался воткнутым в землю, было видно, что недостроенную преграду из мешков, сложенных возле бреши, разметало. Люди, тоже сваленные с ног, кое-как подымались и отряхивались.

- Все целы? - спросил кто-то из генуэзцев, на что с разных сторон послышалось:

- Да. Да. Вроде бы все.

Вновь зажглись факелы, оказавшись в руках у тех, кто быстрее опомнился после случившегося. В темноте это выглядело так, будто в воздухе летают огненные шары. Летающие шары освещали то кусок кладки, то разбросанные повсюду камни, то порванный мешок, из которого наполовину высыпалась земля, то чью-то фигуру в латах, тяжело поднимающуюся с колен, то чьё-то перепачканное лицо.

Наконец, несколько факелов разом осветили Большую оборонительную стену, в которую - теперь это было совершенно ясно - ударило ядро, выпущенное из турецкой пушки. Поскольку значительный участок Малой стены был разрушен до основания, ядро, не встретив преграды, пролетело дальше, но Большую стену пробить не смогло - лишь оставило на ней вмятину, а само разлетелось на куски.