Российские спецслужбы. От Рюрика до Екатерины Второй - Телицын Вадим Леонидович. Страница 4

(Из этих историй можно было сделать еще один небезынтересный вывод:

«Считалось грубейшей ошибкой вести рать без предварительного обследования дорог и водных преград, без выдвижения разъездов впереди войска. Лишь однажды Святослав не воспользовался донесениями своих разведчиков и жестоко поплатился за это. В 971 году, возвращаясь из очередного удачного похода, он не принял их совета обойти засаду печенегов и пал в неравном бою. Небрежно проведенная разведка при походе другого русского военачальника Игоря Святославича в 1185 году в половецкие степи также привела к печальным результатам» [25].)

Не могу согласиться с утверждением, что русское духовенство предпочитало стоять особняком от каких-либо разведывательных дел. По мнению ряда исследователей, на Руси, как, впрочем, и в других странах Европы, «сплоченная единой и неоспоримой идеей», христианская церковь первая из общественно-государственных институтов создала нечто напоминающее внутреннюю спецслужбу. В России первым «настоящим шпионом в рясе» считался епископ киевский Илларион, «который располагал главным информационным козырем — тайной исповеди» [26]. Делился ли он полученной информацией с князем?

Бог его знает.

Но, как свидетельствуют летописи, вполне мог использовать сказанное ему прихожанами, дабы обеспечить безопасность и себе, и своей семье, и своему «хозяйству». Стоит учесть, первые полиглоты тоже появились в монашеской среде, отсюда и возможность черпать необходимую информацию из печатных изданий. (Конечно, количество последних было весьма ограничено, да и информация, содержащаяся за твердыми кожаными переплетами, была далеко не первой свежести, но все же, все же…)

Но даже в монашеской среде, где узы верности были гораздо крепче, чем в среде обывательской, «в семье», что называется «не обходилось без урода». И все же для Древней Руси (домонгольский период) случаи предательства — основного «бича» всех разведок мира — можно сосчитать «по пальцам».

Обратимся к интересному исследованию А. Филюшкина: «В Киевской Руси нарушения присяги на верность в качестве акта измены встречались редко. По выражению В. А. Рогова, был незыблем догмат о безоговорочной преданности князю. Существенные изменения происходят в период феодальной раздробленности. При постоянных междоусобицах князья клялись и нарушали свои обязательства столь часто, что, по выражению летописца, «уста не успевали обсыхать от крестного целования». Выявить первоначального «преступника» зачастую не было никакой возможности: присягу нарушали все стороны, участвующие в многочисленных конфликтах. По метким замечаниям Б. А. Романова, „то было время клятв… чуть что, идут роте", каждый по своему „закону", по „своей вере". Само по себе слово не значило ничего… видимо, клялись на каждом шагу, на каждом слове, уже так, по привычке; нужно не нужно, а все клялись. И врали. В XIII веке «ротник», «клеветник», «поклепник», «лжи послух» были приравнены к «разбойникам» и «грабителям» в отношении церковных приношений: от них не надлежало ничего брать без покаяния» [27].

Как видно из сказанного, рост изменнических настроений наблюдался впервые в период феодальной раздробленности (по сути дела — в период вяло текущей гражданской войны). Оно и понятно: разброд в государстве порождал разброд и в умах, падение нравов, утрату духовных ценностей — по отношению к понятиям «Родина», «долг» и проч. Каждый сам для себя определял, что и как ему делать и каких поведенческих канонов придерживаться [28]. Что ж, время определяло нравы, нравы определяли время. Отсюда — и жесткие меры по отношению к клятвоотступникам. «Летописец горестно пишет о кровавых трагедиях, сопровождавших клятвопреступления. Своеобразным эталоном «злодейства» выступало вероломное ослепление Давидом Игоревичем Василька Теребовльского в 1097 году. Сами князья расценивали его как еще небывалое в Русской земле зло и говорили, что ранен не только Василек: „нож ввержен в нас“ [29]».

Как пример можно также привести избиение рязанских князей в 1217 году Глебом и Константином Владимировичами. Они собрали в Исадах съезд всех правителей Рязанской земли с целью заключения взаимовыгодного договора («поряда»). Всем гостям были даны гарантии неприкосновенности. Когда начался пир, то на шатер напали спрятанные в засаде воины клятвопреступников вместе с союзными им половцами. Так были обманом истреблены практически все рязанские князья. Случайно уцелел лишь опоздавший на съезд Игорь Игоревич [30].

Летописец воспринял события 1217 года очень эмоционально. Он называет Глеба и Константина «сродниками» знаменитого Святополка Окаянного, сравнивает их с Каином и именует «поспешниками» дьявола. «Интересно, что летописец завершает описание конфликта, следуя традиционной модели; клятвопреступника карает крест, на котором он давал клятву». В 1219 году Глеб приходил с половцами к Рязани, но был разбит пережившим съезд в Исадах Игорем Игоревичем «креста честного силою» и «затем бежал к половцам, где и сгинул» [31].

Но все эти страсти дело внутреннее, здесь русский шел против русского, а потому все можно было списать, скорее, на природную жестокость славян, на общий уровень культуры и взаимоотношений. А также — на особую остроту борьбы за власть, что для Руси всегда было делом обыденным [32].

Другое дело — предательство на уровне взаимоотношений с другими государствами. Это уже особый случай. Но и здесь порой дело доходило до ужасных случаев настоящего вандализма и дикости.

Считается, что с принятием русскими православия в роли «наставников» в деле разведки на Руси выступали византийцы, отсюда, якобы, и «шпионская поговорка»: «решить дело по-византийски»… Вполне может быть и так, но след византийских «инструкторов» остался совершенно незаметным в российской истории. Куда более значимым оказался «вклад» татаро-монгольских воинов.

В специальной литературе, посвященной исследованиям этого сюжета, находим следующий пассаж: «В битве на приазовской речке Калке в 1233 году передовые отряды Чингизхана разгромили русско-половецкое войско, решившее совместными усилиями бороться с татаро-монголами. Тогда русские летописцы не придали особого значения этой битве. Лишь отметили в летописях, что этот новый враг Руси „пуше прежних". А ведь для ставки хана эта битва и последующий затем бросок вверх по Днепру были, по сути, разведкой боем новых территорий. Русские не думали, что после этой битвы сотни монгольских агентов остались на Руси и исследовали характер населения и новую землю. Эта „разведка" продолжалась около четырнадцати лет. За это время монгольские службы собрали сведения о русских князьях. Особую ценность для монгольских ханов представлял вывод, что Русь разделена, что князья враждуют между собой и утратили навык воевать вместе, под единым командованием» [33].

Каков только срок — четырнадцать лет! Причем «разведка» (если ее так можно назвать!), шла боем: татаро-монголы не только получали сведения о русском политическом руководстве, о взаимоотношениях русских с соседями, но и о боевой составляющей — об особенностях вооружения русского войска, боеспособности пехоты и конницы, маневренности, талантливости военачальников, реакции в той или иной сложившейся ситуации и проч. Битва на реке Калке, закончившаяся для русских войск полным разгромом, дала кочевникам много фактов для размышлений и для принятия решения — воевать ли с соседями или ограничиться лишь угрозами.

Но Чингизхан оставался всего лишь «пробным камнем» мощного потока, движущегося от восточных окраин к самому сердцу русских земель.