Час до конца сентября (СИ) - "Меандр". Страница 59

- Спасибо. У меня почти нет детских снимков. Все хочу фотографию деда увеличить и в кабинете повесить, руки не доходят. Хреновый я внук, - улыбнулся Решад устало, доедая кусок.

- Ты отличный внук своего деда, хороший сын. Самый лучший! Дед бы гордился тобой сейчас, - с пылом возразила хозяйка дома, разливая какао в кружки.

- Ирка, тебе нужно ресторан свой открывать.

- Здесь ресторан? Ты шутишь.

- Не здесь, в городе. Ты достойна лучшего, чем в нашей деревне жизнь профукать.

- А если я здесь счастлива? - и добавила про себя: «когда рядом ты…».

- Хоть кто-то здесь счастлив… - резко отставив кружку, мужчина встал, вышел на террасу, закурил. Сегодня, удерживая обезумевшего от горя отца, потерявшего единственную дочь, стоя в центре безобразного мордобоя, он вдруг осознал, как невыносимо одинок, что сам выстроил вокруг себя стены равнодушия. После того, как приехал наряд из райцентра, и им с Лешкой дали возможность передохнуть, он сел на землю, где стоял, обхватив голову руками, а люди ходили мимо, будто обтекая его…

Через час тихо скончалась на его руках старая тетка, он и не помнил, кем ему приходилась эта улыбчивая бабуля, тетя Катя, просто роднились семьями. Она казалась в его жизни незыблемой, вечно пожилой, но бодро бегающей с широкой корзиной по лесам и огороду, и он с ней, хвостиком, с любопытством слушая ее бесконечные истории прожитых лет. Когда он осторожно закрыл потухшие навек глаза, захотелось зареветь, как в детстве, завыть, размазывая слезы и сопли по рукаву…

Случись ему умереть - только черточка останется между датами, погорюют друзья, через пару лет и на могилу забудут зайти.

Мать, понятно, что тут говорить. Но даже мать не знает, какой он, что любит, что волнует его, чем живет ее сын. Тетя Катя знала про него больше.

Черточка между датами. Нет, он не боялся физической смерти, сколько раз был на грани, не упомнить, только шрамы ныли в непогоду, но вот забвение неожиданно вызвало холод по спине.

В каком-то старом фильме однажды он услышал странные слова: «Всем нам нужен свидетель нашей жизни, в мире миллиарды людей, кому нужна одна жизнь?» Только семьей, создавая отношения, можно надеяться, что душа человека не развеется ветром над кладбищем сразу после погребения, люди будут знать, каким человек был, в продолжении, в детях, внуках, правнуках он будет живым, и память не погаснет долгие годы.

Когда понял, кого хочет видеть рядом с собой на весь оставшийся земной срок, чтоб не «так надо», «пора обзаводиться семьей» и «кто в старости подаст стакан воды», а души летели ввысь вместе, становясь единым целым на долгие годы, испугался собственного прозрения. Как сказал Кащей? Мезальянс… Слово-то какое, отвратное.

Карьера в прошлом, дослужился лишь до капитана, майора не дали из-за драки с сослуживцем, когда выяснилось, что тот продавал со склада не только обмундирование, но и боеприпасы. Терпение закончилось, когда тот сунул свой нос в медикаменты. Буквально через две недели, еще до суда, воренок словил «свою» же пулю, на пару минут отойдя от ворот части. Разбирательства длились долго, и документы на представление к новому званию отложили в стол, а потом и вовсе «забыли».

Теперь его «потолок» - маленький кабинет главврача сельской, забытой Богом больницы. Да, есть деньги, больше, чем пригодится за всю жизнь, но ей не нужны деньги, ничем не удивить, другое вызывает восторг в ее странных глазах.

Решад вспомнил, как горели ее глаза, когда она притащила матери какую-то растюху, гордо держа за ботву, и они вдвоем ахали и охали над этими корешками. Смешно. Старая детская книга лежит на комоде, его подарок, вся уже в закладках. Странная она, эта рыжая мавка, и не разгадать вовек загадку Сфинксы, лучше сразу - в пропасть, добровольно.

А все его богатство - табличка на двери кабинета, книги, побитая шкура, пятеро друзей за спиной, и седая мать, положившая свою жизнь на алтарь образования чужих детей.

Что он может ей дать…

Так стоял один на террасе чужого дома, глупо ища тепла своему одиночеству, и не знал, как рассказать то, что творится с ним последнее время. Слишком долго он был сильным, и отвечал за все, а сейчас лишь молил про себя, зажмурив глаза, будто истекая кровью внутри: «Я пришел к тебе, к единственной, кого хочу видеть в эту минуту, подойди, обними, пойми меня!»

И не знал, как объяснить свое желание словами.

Не научили, не научился сам…

Ее руки осторожно обхватили седую голову взрослого мальчишки, тонкие ладони, пахнущие сейчас сладкой выпечкой и мылом, прижались к щекам, поглаживая, успокаивая, именно так, как он мечтал в эту минуту.

Он обнял ее, такую тоненькую, вцепился, перевил руками, умирая от неиспытанной до этого момента нежности, и горечь последних событий прорвала каменную стену принципов, вбитых намертво с детства.

Мужчина должен нести ответственность.

Мужчина должен защищать.

Не показывать слабость.

Не плакать, когда больно.

Мужчина должен…

Тень подняла морду к хозяину, в недоумении слушая странные звуки, и вдруг тихо запела-завыла, попав в унисон рыданий тоски по закончившей земной путь светлой душе простой старой женщины…

- Решад, тетя Катя, да? - вспомнила Ира разговор на пляже.

- Да… Я не успел, не доглядел! Я виноват, вовремя не зашел, можно было еще, понимаешь?

- Не вини себя, не надо…

- Еще этот утырок очухался сейчас, и первым делом спросил про свой мотоцикл, а не как девочка… Понимаешь? - повторил обиженным ребенком, и, совершенно по-детски, огромный сильный мужчина хлюпнул покрасневшим носом, вновь уткнулся в ее ладони лицом, сотрясаясь от рыданий. - Она в морге лежит по его вине, совсем еще ребенок, а ему важнее железка! Сука-а-а-а… Вытащил я эту ублюдину с того света, девчонки мои почти пять часов стояли рядом, ассистировали. Назар с костылей грохнулся, опять лежит, замкнулся в себе. Давление сколько раз падало у этого дерьма, височную кость по кусочкам собирали, боялись отека. Но мы смогли, а зачем?

- Это твоя работа, ты сделал то, что должен, Решад, не спрашивай, зачем. Может, это нужно было больше тебе? Ты снова можешь проводить операции, правда?

Странно, но это простое объяснение примирило его с несправедливостью судьбы, успокоило, стало легче, будто очистился сейчас, отпали мучительные вопросы. Но следом нахлынул стыд, что он позволил себе разрыдаться в объятиях этой юной женщины, дал слабину. Но и тут она помогла ему перенести неловкость, не подняла на смех, а предложила вдруг:

- Мы сейчас заберемся с тобой на диван, обложимся подушками, и ты расскажешь мне про тетю Катю, хорошо? И можно чуть коньяку. Совсем чуть-чуть, ведь можно?

- До утра я и хотел… Побыть с тобой, Ирка, - с радостью подчинился он, даже не подумав, что можно воспользоваться ситуацией, и, наконец, заняться с ней сексом. Странно, действительно, не хотелось. Нет, хотелось, но потом, сейчас только вновь обнять крепко и захлебнуться в этой нежности к рыжему эльфу…

- Только, чур, ни слова, ни действия, сосед! В спальне девочки, - будто читая его мысли, предостерегла Ира, правда, еще одним «нет» были все же начавшиеся на день раньше критические дни. 

- Да меня сейчас хоть самого бери и имей, - улыбнулся он ее жалобному тону, будто… Будто оправдывалась, что не случится большего.

Совершенными детьми построили из подушек баррикады, укрылись пледом, словно впервые стащив у строгого отца бутылку, и, пробуя на вкус взрослый напиток, наливали по глотку, выдумывая дурацкие тосты. Сидели так, прижавшись, делясь своими переживаниями, радуясь, когда находилось общее. А общего у них было больше, чем представить могли - два недолюбленных ребенка потянулись друг к другу, выговаривая обиды и радости, отпускали боль, мучившую всю жизнь.

И уже знали, что все будет, и секс и страсть, скоро, совсем скоро, и смаковали это ожидание, как фиалковый привкус благородного коньяка на губах. Краснели от случайных прикосновений, оголенными нервами чувствуя через одежду, как горит кожа, и убирали руки, пряча желание, пока не придет время. Млели оба от ощущения возникшей близости, особенной, когда бешено тянет быть вместе, чтоб влепиться в друг друга, стать одной каплей ртути, как не разделяй ее. И трогать, и разговаривать, и даже молчать, но только - вдвоем.