Наемники - Коршунов Евгений Анатольевич. Страница 1

* * *

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. ЗА ВЕЛИКОЙ РЕКОЙ

ГЛАВА 1

Обоко открылся сразу за резким поворотом извилистой дороги — слева, в неожиданно глубокой и темной чаще, образованной скользкими скалистыми холмами, кое-где покрытыми лоскутами сочной плотной зелени. Город был задернут плотной и мутной кисеей мелкого холодного дождя, и хотя до вечера было еще далеко, казалось, что в Обоко уже наступили сумерки. Тяжелые черные тучи медленно и низко плыли над безжизненными холмами, оставляя на их голых скалистых вершинах унылые серые клочья. Время от времени раздавался сухой треск — молнии ветвистыми огненными трещинами расчерчивали серое небо, потом глухо обрушивался гром, многократно усиленный резонатором каменной чаши, в которой были беспорядочно разбросаны домишки Обоко — столицы Поречья, Южной провинции Гвиании.

Белые вспышки молний слепили, многократно отражаясь в мокрых каменных срезах холмов, вдоль которых спускалась в город узкая извилистая лента выщербленного асфальта. Она шла спиралью, почти кольцами — одно над другим, вдоль всей каменной чаши. Сидевшему в машине человеку вдруг стало казаться, что зеленый военный «мерседес», на заднем сиденье которого он ехал с молчаливым лейтенантом гвианийской армии, — люлька гигантской ярмарочной карусели, а белый губернаторский дом далеко внизу, в центре города, — ее ось.

Молоденький лейтенант со щегольской щеточкой усиков то и дело посматривал на дешевые контрабандные часы, но не торопил водителя. Шофер сидел бесстрастный, равнодушный. И машина и шофер принадлежали губернатору, и лейтенант, получивший адъютантскую должность при губернаторе всего две недели назад, еще не рисковал ими распоряжаться.

Покружив по гигантской асфальтовой спирали, машина наконец ворвалась в притихший сырой город и понеслась по пустой, покрытой красной грязью улице без тротуаров, вдоль которой тянулись подслеповатые одноэтажные домишки. Глиняные стены их, когда-то белые, за сезон дождей посерели, были забрызганы грязью из-под колес проезжавших мимо машин.

Из огороженных глиняными стенами двориков уже тянулись горьковатые дымки жаровен и неподвижно висели над рыжим от ржавчины железом мокрых крыш: горожане встречали наступающий вечер. Улица неожиданно круто повернула и с разбега уперлась в темно-зеленые решетчатые створки ворот, от которых по обе стороны тянулась невысокая, увитая лианами стена из дикого, беленного известью камня, за ней была другая стена — мокрые темно-зеленые кроны могучих деревьев манго.

Солдаты с закинутыми за плечи прикладом вверх карабинами, в потемневших от дождя маскировочных куртках поспешно открыли решетчатые створки чугунных ворот, на которых красовались белые с золотом гербы округа — единорог и лев под скрещенными мечами.

За воротами открылась длинная, посыпанная хрустким гравием аллея — и через минуту «мерседес» резко затормозил у губернаторского дома, двухэтажного, с белыми колоннами по фасаду, с высокой красной кирпичной трубой. Как и требовал колониальный стиль, у деревянного крыльца стояли на белых бетонных тумбах старинные чугунные пушки времен первых португальских визитов в Западную Африку. Два гигантских, выше дома, слоновых клыка возвышались там, где кончалась манговая аллея, их острые концы скрещивались и поддерживали большую, раскрашенную под золото нелепую корону. Это были лишь символы — проволочные каркасы, обмотанные широкой брезентовой лентой, напоминавшие о тех временах, когда по просторам провинции бродили огромные стада никого и ничего не боявшихся слонов.

С крыльца навстречу «мерседесу» сейчас же сбежал солдат с большим красным зонтом, украшенным надписью «Кока-кола», босой, его светло-зеленые брюки были закатаны почти до колен.

Он поспешно распахнул дверь машины и помог выбраться прибывшему советскому журналисту, старательно прикрывая его зонтом: дождь гулко барабанил по туго натянутому полотну. Петр обернулся, ожидая, что щеголеватый адъютант последует за ним, но офицер лишь сдержанно кивнул и поднес руку к блестящему козырьку своей новенькой фуражки.

На крыльце Петра уже ждал другой офицер. Этот был в изрядно поношенной мешковатой пятнистой форме. Давно не бритые щеки, черный берет, надвинутый на правую бровь, и автомат, закинутый за плечо, придавали ему свирепость и воинственность.

— Мистер Николаев, его превосходительство ждет вас, — сказал он, пропуская Петра мимо себя и обшаривая его цепким взглядом.

Петр шагнул на каменную ступень под навес из гофрированного железа, по которому монотонной дробью рассыпался дождь.

— Прошу, — учтиво нагнул голову офицер, удовлетворенный осмотром гостя, и они вошли в холл, где в беспорядке стояло несколько продавленных, потертых кресел и ярко пылал огонь в большом, основательно закопченном камине.

— Его превосходительство сейчас будет. — Офицер взялся за спинку ближайшего к камину кресла, и Петр воспринял этот жест как предложение сесть.

Едва он опустился в кресло, низкое и глубокое, стоящее возле маленького коктейльного столика, как откуда-то из-под лестницы, ведущей наверх, появился босоногий пожилой ветеран-солдат в белоснежном переднике. Он осторожно катил столик на колесиках, уставленный разноцветными бутылками и стаканами. Остановившись возле гостя, солдат вопросительно посмотрел на него: что налить? Но Петр не заметил его взгляда: там, на втором этаже, звучал рояль. Кто-то играл Бетховена.

Петр невольно обернулся к офицеру, который, воспользовавшись моментом, с видимым удовольствием грел у огня растопыренные пальцы.

— Его превосходительство, — бесстрастно проговорил он. — Когда он играет, нам приказано не мешать ему.

Петр сделал знак солдату, не сводившему с него глаз, налить виски со льдом и откинулся на спинку кресла, вытянув ноги к жаркому камину…

Да, Бетховен хорош даже здесь, в сыром и душном холле, где пахло отсыревшим деревом и горьковатым дымком и где со стен мертво смотрели головы экзотических африканских хищников — чьи-то давние охотничьи трофеи, пыльные, полуоблезшие. Бетховен в этот нудный сезон бесконечных дождей, в убогом городе-деревне Обоко, словно и не было заговора в Южный провинции, не было группы журналистов, застрявших в восьмидесяти милях отсюда на берегу мутной Бамуанги, и гонки по плохому скользкому шоссе из-за неожиданного и непонятного вызова губернатора…

Но вот наверху стукнула крышка рояля, и стало тихо. Наконец на лестнице послышались тяжелые шаги.

Губернатор остановился на верху лестницы, разглядывая сидящего в холле гостя, потом быстро сбежал по скрипучим ступеням.

— Мистер Николаев? — уже издалека протянул он руку поднимавшемуся из кресла Петру. — Извините, что заставил ждать.

— Это я должен извиниться… — учтиво поклонился Петр. — Мы опоздали почти на час.

Губернатор шутливо развел руками:

— Зато, ожидая вас, я получил возможность немного отдохнуть. У меня там (он кивнул в сторону лестницы) отличный инструмент — «Стейнвей». Жаль только, что нечасто удается посидеть за ним, а без постоянных упражнений… техника теряется…

Петр видел его много раз. В Луисе на дипломатических приемах, по телевидению, на газетных фотографиях. Крутой, выпуклый лоб, широкое лицо, обрамленное густой квадратной бородкой, невысокая кряжистая фигура, широкие плечи атлета — и тонкие пальцы пианиста.

Даже на приемах подполковник Джон Эбахон бывал не в парадном мундире — красном, шитом золотом, как остальные офицеры, ставшие во главе Гвиании после недавнего переворота, а в обычной форме командос — мешковатой и пятнистой. Куртка всегда была полурасстегнута, и белоснежная шелковая майка резко контрастировала с чернотой его груди.

Свободные пятнистые брюки были аккуратно заправлены в высокие грубые солдатские ботники с боковой шнуровкой, концы шнурков тщательно убраны внутрь. На широком ремне гип-попотамовой кожи висела кобура, из которой торчала отделанная серебром рукоятка кольта — единственная роскошь, которую позволял себе этот человек, миллионер и сын миллионера.