Снежное видение. Большая книга рассказов и повестей о снежном человеке (СИ) - Фоменко Михаил. Страница 32

Крупицын лихорадочно записывал все, что переводил племянник Чоро, Досмамбет. Август молчал. Все это пахло сенсацией, но охотник ему не нравился. Когда тот замолчал и хлебнул остывшего чаю, Крупицын захлопнул блокнот, но пальцы его нетерпеливо шевелились.

Потом Чоро встал, попрощался и ушел с сыном.

Всю ночь, ворочаясь в спальном мешке с боку на бок, Крупицын возбужденно и тоскливо говорил:

— Тебе не понять, ты не антрополог. Боже мой, какая возможность! Неужели это и правда снежный человек? Есть гипотеза, что это неизвестным образом уцелевшие неандертальцы. Какая брешь в науке заделывается одним махом! Это почище открытия Лики ^{28}. Да что там Лики!..

Он сбросил мешок и сел. Очки его блестели в скудном свете обледенелого окна, ему было жарко от возбуждения, и спать он не хотел. Августу, досыта набродившемуся с камерой по окрестностям, невозможно было уснуть под его восторги. Он вяло слушал, задремывая и просыпаясь. Но вдруг сон слетел и с него.

— Послушай! — он приподнялся на локте и повернулся к антропологу. — А спутать этот «Зверобой» не мог?

— С одной стороны, — в раздумье проговорил Крупицын, — здесь нет похожих животных. С другой, он слишком точно описал некоторые особенности поведения крупных гоминид, понимаешь?

— У-у-у, друг мой, — Август скептически поджал губы. — «Клуб кинопутешествий» да «В мире животных» нынче все смотрят!

Крупицын тогда рассердился за недоверие к его интуиции, затем принялся вербовать в кинооператоры экспедиции. Август пробурчал что-то о шкуре неубитого медведя и предложил приятелю быть гуманным — заткнуться и дать ему поспать хоть три часа…

Утром они пошли к заведующему скотофермой, договорились насчет сарлыков и вьючной упряжки, оформили все документы и только тогда отправились просить Чоро проводить их до места.

Хозяин усадил их на подушки под великолепным ширдаком ^{29}, на котором висели два ружья, нож в инкрустированных ножнах и камча с ручкой из косульей ножки с копытцем. Только одна шкура была растянута на торцевой стене — медвежья, черно-коричневая, выделанная вместе с когтями и головой, скалившей желтые клыки.

Жена подала чай с молоком. Когда Крупицын изложил дело, Чоро выслушал молча и отказался наотрез. Никакие соблазны и уговоры не подействовали.

Отчаявшийся антрополог кинулся искать его напарника Асанкула, но у того кончился отпуск и он уехал во Фрунзе. Крупицын заметался — и тут вмешался Август.

Первым делом он оставил Крупицына дома, хотя тот, похоже, мог вот-вот умереть от неподвижности.

Затем Август разыскал парня, накануне переводившего разговор.

Прошлым вечером он заметил, как горели у того глаза, когда Август при нем заряжал и смазывал камеру, чтобы не отказала на морозе. Досмамбет охотно согласился. Август, умолчав про отказ Чоро, пообещал научить его снимать. Воспрянувший духом Крупицын за сутки раздобыл все, что можно, и в четверг утром они тронулись в путь. Маленький караван выбрался за пределы аила, Досмамбет уже повернул головного яка по направлению к горам, когда Август, ехавший позади, вдруг оглянулся.

На сопке, за которой лежал аил, стоял всадник. Август сразу узнал Чоро и его мохнатого, в зимней обындевевшей шерсти коня.

Охотник сидел неподвижно, чуть ссутулившись, и смотрел на них.

Словно морозный ветер донес недоброжелательность, тревогу и презрение Чоро. Ощущение было слишком сильным и отчетливым — Август знал за собой эту восприимчивость. Заметив, что оператор оглянулся, Чоро толкнул коня каблуками и медленно съехал вниз.

Дорога была не особенно трудной. Досмамбет пел, Крупицын улыбался. Погода была отменная — морозно, сухо, ясно. Августу удалось снять несколько интересных кусков и прекрасную панораму самого начала ущелья.

Смеркалось, когда они были у места, где Чоро с Асанкулом подстрелили первого козла. Досмамбет быстро отыскал участок для лагеря, распряг и привязал яков, пока остальные возились с устройством ночлега.

После ужина спальные мешки положили ногами к обложенному камнями костерку, где тлел кизяк: экономии ради питание термокостюмов на ночь отключалось.

Трое молча глядели в искрящееся, словно вышитое алмазной крошкой, небо. Жевали и вздыхали сарлыки.

Морозная свежесть смешивалась с тяжелым звериным запахом шерсти и навоза.

— Все же интересно, — пробормотал Крупицын, — почему Чоро не поехал?

Досмамбет встрепенулся в своем мешке:

— Йе, как не поехал?

— А вот так, — в голосе Николая зазвучали отголоски обиды. — Не поехал, и все.

— Ну, мало ли какие причины, — примирительно сказал Август.

Николай по незнанию мог наговорить такого, что осложнило бы ситуацию.

— Человек пожилой, может, тяжело ему.

— Почему тяжело? — сердито заерзал Досмамбет. — Он другой молодой так гоняет, что молодой устанет раньше! Какая работа есть в колхозе — все делает. Самый лучший охотник на наш район, а ты говоришь — тяжело!

— Значит, мало попросили или побоялся, — вырвалось у Крупицына.

Досмамбет выкрикнул что-то гневное и сел, отпахнув мешок.

— Кто побоялся? — даже в скудном свете углей было видно, как он побагровел. — Чоро боялся?! Он разведчик был, столько медали есть, три ордена, снайпер знаменитый: сто фашистов убил, ранен был! У него медведь дома видел? С один нож убил! Не боится — не хочет. Я бы знал — тоже не пошел! — Досмамбет замолчал, яростно посапывая.

Надо было как-то разрядить положение. Чего доброго, этот балбес еще откажется работать с ними… Но Николай опередил Августа.

— Ты извини, Досмамбет, — растерянно сказал он. — Я ведь не хотел никого обидеть. Мне просто странно было — будто я ему плохое предложил…

Помолчав, Досмамбет отрывисто спросил;

— Ты ему как сказал? Чего просил?

— Н-ну… сказал, что животные эти имеют для науки большую ценность, что мне надо самому их увидеть, а еще лучше поймать или подстрелить из специального ружья… — выпростав из мешка руки, он снял забытые очки и потер намятую переносицу. — Что тут обидного, не понимаю…

Проводник молчал.

— Слышишь, Досмамбет? — Август привстал. — Может, ему, как этому вашему… а, черт, не помню… охотнику из сказки, не всех животных убивать можно, а?..

Лежавший рядом Крупицын удивленно повернул голову.

Досмамбет подумал и неохотно ответил:

— Нет, такой нету животный здесь. Он вообще так просто не стреляет. Архар бьет, когда мясо нет. Медведь на него нападал. Волки стреляет, когда чабан говорит — волки много баран кушал. Барс ловил, для зообаза надо… Когда он с война ушел, свой ружье прицел снимал и ружье в немецкий река бросал, сказал — все, не буду больше люди стрелять. Четыре года назад, когда я в армию ушел, у нас три бандит горы убежал. Чороагай один раз стрелял в тот, у который автомат, — разбил, руку ему ранил. Два другой на аркан связал, свой конь положил и привез. Они в него стреляли много, он семь патрон имел, все равно не стрелял! — Досмамбет крепко хлопнул по мешку и щелкнул языком. — Все милиционер удивлялся!

Помолчав, он сожалеюще-удивленно сказал:

— Чего не пошел? Э-э, не знаю… Такой человек. Ладно, смотреть будем. Джатабыз!

Утром Досмамбет вскарабкался вверх по скале, долго что-то прикидывал и рассматривал с полки-уступа.

Спустившись, он объявил, что идти еще часа четыре, так как вчера в темноте он спутал ориентир. Яков навьючили, и караван тронулся.

На выходе из ущелья их накрыло лавиной.

Четвертый час он брел по плато без отдыха — боялся, что не сможет встать.

Идти было адски трудно, словно по рыхлому первопутку, а не по плотному фирну. Плыла голова, на вдохе смерзались ноздри, сердце колотилось о ребра. Еще на морене он разбил темные очки. С помощью ножа, кое-как втиснул в оправу забытые в кармане зеленую и оранжевую бленды, примерил и фыркнул — стереокино… Без них было бы куда хуже, снежная слепота не шутит.